«Моя первая прочитанная книга была об огородных растениях»
Я начал читать между пятью и шестью годами. Меня воспитывала бабушка, она и научила меня читать. Бабушки вообще лучшие учителя, они никуда не спешат. В 1930-е годы ее учеником был Наум Коржавин, позднее ставший известным поэтом. Он долго помнил мою бабушку и даже написал мне о ней пару строк, уже из Америки.
Когда мне исполнилось шесть, я уже бегло читал. Но читал я странные вещи. Не могу вспомнить название самой первой прочитанной книги, за что себя корю, потому что как филолог первое, что я должен вспоминать, — это названия, но тогда я еще не был филологом. Книга была об огородных растениях. Моя бабушка была учительницей биологии, и у нас дома водились такие книги. Помню, о горохе читал, о помидорах. У меня были обширные знания на предмет овощей в тот период.
«В детстве мне страшно понравилось „Слово о полку Игореве”»
Потом, это был тоже еще дошкольный период, я, как ни странно, стал читать «Слово о полку Игореве». Есть такое издание с иллюстрациями. Книга напоминала сборник сказок. Но я чувствовал, что не совсем это сказка, что я головой бьюсь в какую-то стену, но мне уж очень интересно было ее преодолеть. Потом мне страшно понравилось «Слово о полку Игореве». Оно было вроде и по-русски, и не по-русски. Я ничего в нем не понимал, но читал с упоением.
«Слово» я читал вслух. Мне был симпатичен этот несовременный язык. Я был в шесть лет парень понтовый, мне нравилось говорить какие-то интересные слова. Что-то я понимал на подсознательном уровне, но всерьез говорить о понимании не приходилось. Может быть, мой интерес к древнерусской литературе, к рукописям, вышел откуда-то оттуда. Сначала этот мой интерес ушел в песок, а потом… Существуют же подземные источники, которые выходят на поверхность тогда, когда они востребованы.
«В школе Достоевскому я предпочитал Диккенса»
Между семью и тринадцатью годами я безумно много прочел. Я читал «Робинзона Крузо», английскую литературу полюбил бесконечно. Включая популярные вещи вроде «Лунного камня» Уилки Коллинза и Вальтера Скотта. Влюбился в Диккенса. И в 11–12 лет прочитал все собрание сочинений Диккенса. Казалось бы, любитель Вальтера Скотта никогда не полюбит Диккенса, потому что у Диккенса сюжетов просто нет. Ну я шучу! У него сказочный сюжет. На второй странице уже понятно, кто женится, кто умрет. Диккенс знал эту слабость, но он не тем интересен. Я его люблю до сих пор. Помню «Пиквикский клуб», одно из моих любимых произведений. «Домби и сын», «Оливер Твист», «Дэвид Копперфильд». Это все вещи, бесконечно мной любимые.
Русскую классику я, естественно, тоже читал. Гоголя, Пушкина. Лет в 7 я прочитал Вересаева — «Ольга Федоровна умирала». Мало что понял в этом тексте, но он произвел на меня самое тягостное впечатление. Лет в 11 прочел «Преступление и наказание». Тоже как-то мрачноватой показалась мне эта книга. Она на самом деле такая и есть, но в зрелом возрасте ты понимаешь, что это не единственное ее качество. А в детстве это по-другому. В детстве я Достоевскому предпочитал Диккенса, у которого все-таки жизнь не так трагична.
«Бабушка позволяла мне читать за едой»
Любимыми моими книгами, которые я перечитывал бесконечно, были «Робинзон Крузо», «Три мушкетера», вся детская литература, от Сетон-Томпсона до Майна Рида. Здесь работает очень интересный закон. Если взять Вальтера Скотта, Дюма — это ведь книги, которые писались для взрослых в свое время. Но потом они стали детской литературой, очень хорошей детской литературой.
Я недавно нашел «Три мушкетера» — ту самую книгу, которую читал в детстве. Как же я обрадовался! Она хранит мои тогдашние прикосновения. Я открывал эту книгу — и только тогда начинал есть. Чтобы меня накормить, бабушка позволяла мне читать за едой. Или я ложился на диван, просил у бабушки деликатес — хлеб с маслом, посыпанный сахаром — и начинал читать. Я прочитал очень много до 13–14 лет. Но где-то в тринадцать лет мой интерес к чтению ослаб: жизнь стала казаться интереснее книг. Я болтался во дворе с какими-то компаниями, начал курить, барышнями интересоваться. И вот тогда мне плохо читалось, появились другие увлечения. Вернулся к чтению я уже лет в 15–16.
«Готовясь к роману „Брисбен”, я вспоминал свое детство»
Сейчас я встаю между 10 и 11 утра, ложусь спать между 3 и 4 утра. Чтению отвожу самые тихие часы перед сном, читаю час-полтора то, что называется художественной литературой. На работе читаю древнерусские тексты или пишу о них.
Евгений Водолазкин
Раньше я ничего не читал, когда готовился писать роман. Мне казалось, что я сбиваюсь с тональности. Знаете, нет ничего хуже для музыканта, когда в зале начинает пиликать музыка на телефоне. Или когда кто-то особенно хорошо пишет — и ты случайно въезжаешь в его стиль. Это как большая планета, которая притягивает к себе малые. Писатели порой не читают ничего. Но все-таки я филолог, мне как-то неприлично ничего не читать. Так что со временем я перестал быть таким чувствительным, у меня выработался иммунитет. Я же все время пишу.
Роман «Лавр» получился из моих почти тридцатилетних занятий Древней Русью. К роману «Авиатор» я прочитал большую часть мемуаров Серебряного века и революционного времени: мемуары Ходасевича, Иванова, Одоевцевой, великолепные «Дневники» Чуковского. Готовясь к роману «Брисбен», я вспоминал свое детство. Здесь читать было незачем.
«Нет плохих жанров, есть плохие книги»
Я очень люблю книги 60-х и 70-х годов издания, это время моего детства. Когда я вижу эти книги на развалах — покупаю, чтобы ощущать их особый запах. Я счастлив, когда мне попадаются советские детективы 70-х годов. Про жанры я высказываюсь осторожно, но детективы очень люблю. На самом деле нет плохих жанров, есть плохие книги.
Очень люблю Честертона, его книги о Франциске Ассизском, о Фоме Аквинском; характерно, что именно такой автор писал детективы, где демонстрировал, что добро побеждает. Его женский вариант — Дороти Сейерс. Она писала такие же детективы со странным следователем, лордом Генри. При этом была богословом, писала благочестивые пьесы для детей. Ее роман «Чье тело?» оказал влияние на «Отчаяние» Набокова.
«По-французски читаю, только если не нахожу русского перевода»
Я читаю довольно много по-английски и по-немецки, по-французски пытаюсь читать, только если не нахожу русского перевода. Говорят, за родной и за иностранный язык отвечают разные полушария. Наверное, за письмо и чтение — тоже.
Мои книги изданы на многих языках, но с зарубежной публикой я встречаюсь в основном на книжных салонах. Во Франции, например, очень изысканная публика, много читающая. «Авиатор» во французском переводе должен выйти в начале 2019 года в издательстве Syrtes. Но почему-то «Лавра» они попросили меня переименовать в «Четыре жизни Арсения», вроде как «Лавр» по-французски нехорошо звучит.
«В России прекрасная литература»
Из современных авторов я тепло отношусь к Гузели Яхиной. Мне и «Зулейха…» очень нравится, и «Дети мои» — прекрасный роман, метафизический: эта история человека, который боится мира, на меня сильное впечатление произвела. Повесть Алексея Варламова «Рождение» — один из самых мощных текстов в постсоветское время. У Михаила Шишкина мой любимый роман — «Письмовник», у Захара Прилепина — «Обитель». Дмитрий Данилов — очень интересный автор: писатель, поэт и драматург. Люблю Шарова, Юзефовича, Сашу Соколова, Кучерскую, Быкова, Улицкую. Большая радость — читать «питерских»: Павла Крусанова, Илью Бояшова, Сергея Носова, Германа Садулаева, Андрея Аствацатурова. И «непитерских»: Сухбата Афлатуни, Александра Григоренко, Григория Служителя, Наринэ Абгарян. У нас в России вообще прекрасная литература.