1. В возрасте 83 лет умерла американская поэтесса Мэри Оливер — одна из самых популярных и, как пишут в некрологах, «доступных» авторов последних десятилетий. В The New Yorker о ней вспоминает Рэчел Сайм: «У Мэри Оливер были „суперхиты”. Она об этом знала, и это ее забавляло. <...> Благодаря неизменному, струящемуся благоговению перед флорой и фауной она стала одним из любимейших поэтов своего поколения. Она работала в романтической традиции Вордсворта и Китса, но наполняла свои тексты чисто американским ощущением одиночества: отшельническими размышлениями Торо, смотрящего на озеро, или Уитмена, стоящего на Бруклинском перевозе и глядящего себе под ноги, в набегающие волны. Но ее стихи были не о затворничестве, а о возможности выйти из собственного эмоционального карантина, даже если вы ощущаете при этом страх».
Об одном из таких «суперхитов» — стихотворении «Дикие гуси» — на Lithub рассуждает писатель Брэндон Тэйлор: он говорит о непосредственности переживания (стихи о диких гусях сопоставлены с реальной встречей с этими птицами) и о том, что популярность произведения (конкретно этот текст — из тех, что репостят в твиттере) не означает его «попсовости»: «Это стихотворение потрясающей ясности и мудрости. Глупо будет называть его простым, имея в виду, что простота — моральная ценность или эстетически предпочтительная категория. Но я не назову его и сложным — как будто нужно извиняться за то, что оно не рассыпает фейерверков. Я просто скажу, что „Дикие гуси” — стихотворение, от которого мне снова захотелось дышать», — дальше Тэйлор объясняет, как стихи Оливер вывели его из депрессии. О том же — о «Диких гусях» и доступности ее поэзии — пишет в The Washington Post Мэгги Смит (как раз в немного извиняющемся и не очень уместном тоне).
В The New York Times напечатана статья Стивена Петроу, опять-таки с характерным названием «Стихи Мэри Оливер научили меня, как жить»: стихотворение Оливер о смерти, которое завершается строкой «Я не хочу остаться лишь посетителем этого мира», стало психотерапевтической помощью для автора, долгое время боровшегося с раком. Наконец, на Vulture биограф Оливер Линдси Уолен вспоминает о первой встрече с поэтессой, из чего тоже можно вынести оптимистичный урок.
2. На смену премии «Поэт», как и было объявлено в прошлом году, приходит премия «Поэзия», которая будет вручаться за лучшее стихотворение, лучшую критическую статью о поэзии и лучший поэтический перевод. На этой неделе открылся сайт с положением о премии; главные пункты, пожалуй, возможность самовыдвижения (при условии, что стихотворение было опубликовано) и состав жюри, в которое «приглашается до 100 человек из числа известных поэтов, критиков поэзии, филологов, издателей поэзии, переводчиков поэзии, чтецов поэтических произведений, популярных блогеров»: это напоминает Литературную академию «Большая книга» и вызывает небольшое опасение (не окажется ли, что в жюри попадет добрая часть тех, кого стоило бы премировать?). Впрочем, надо подождать первых результатов.
3. Самый неприятный сюжет недели. Дмитрий Быков*Признан властями РФ иноагентом. на выступлении в Санкт-Петербурге сообщил, что «сегодня быть патриотом — значит быть русофобом» и что советское общество могло бы в 1940-е поддержать Гитлера, если бы он не уничтожал евреев. В современной России людям прилетает и за менее провокационные высказывания, и заявление в прокуратуру не заставило себя ждать (хотя в том же выступлении Быков назвал гитлеризм «зоологическим национализмом» и добавил, что советский народ победил в войне благодаря «духу интернационализма»). На Быкова тут же накинулись; «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией публикует подборку высказываний, в которую по какому-то недоразумению попал ироничный фб-пост поэта Виталия Пуханова, кажется, вообще не имеющий отношения к скандалу. В остальном — ожидаемо: «все это сопровождалось завуалированными и не слишком антисемитскими смешками с неизбежным напоминанием о фамилии отца писателя», «либерасты», «Быковы» во множественном числе, призывы запретить и бойкотировать. Впрочем, другие пишут об отвращении из-за доноса в прокуратуру и напоминают, что вообще-то да, коллаборационистов было много и немцев многие в начале войны встречали с цветами. На фоне всего этого умилительно выглядит вышедшая только что статья в «Литературной России», где Быкова ругают за какие-то непочтительные слова о Шолохове.
4. Еще немного в ту же степь. Эксперт Роскомнадзора усмотрел пропаганду нацизма в комиксе про Дэдпула, который борется с неонацистом. Указал эксперт на «неоправданные сюжетом высказывания Барона Земо о необходимости холокоста» (действительно, с чего бы неонацисту позволять себе такие высказывания?) и заодно «заявил, что холокост, нацизм и расизм не могут являться объектами сатиры и юмора» (в помойку «Великого диктатора», в топку плакаты Кукрыниксов).
Несмотря на то, что РКН пояснил, что «выводы, сделанные экспертом, являются его частным мнением» и даже показал фрагменты комикса вместе с экспертизой (видимо, на правах эксклюзивного публикатора), комикс в итоге вышел без крамольной главы.
Тем временем «Коммерсантъ» обратил внимание на то, что российские издательства включили самоцензуру и начали исполнять закон о СМИ, под действие которого вообще-то не подпадают — о чем говорят даже представители власти. В книгах появляются примечания о том, что такие-то организации запрещены в России (в том числе «Свидетели Иеговы»). Журналисты поговорили с Ridero, «Альпиной», «Азбукой» — кто-то признает, что перестраховывается, кто-то утверждает, что делает пометки по доброй воле.
5. На «Лабиринте» — большая публикация, посвященная Юрию Ковалю. Афанасий Мамедов, как видно из предисловия, относит его ко второй волне «возвращенной литературы» (на этот раз возвращаются те имена, которые оставались в забвении на протяжении постсоветских лет — хотя, по-моему, Коваля никто не забывал: переиздавали, комментировали, обсуждали). О писателе говорят редактор издательства «Речь» Оксана Василиади, иллюстратор Петр Багин, филолог и бывший литературный секретарь Коваля Ирина Волкова и писательница Марина Москвина. Василиади, в частности, рассказывает, что недавно были обнаружены иллюстрации Геннадия Калиновского к повести «Промах гражданина Лошакова» (до этого считалось, что их не существует в природе); Волкова вспоминает о Ковале-художнике, о его остроумии и депрессиях («великой осенней печали»), о его последних годах, проведенных фактически в нищете, и об издании «Ковалиной книги» — большого сборника воспоминаний; Москвина говорит о прозаической школе Коваля, о его затягивающем влиянии — и о том, что он «воспитывает в читателе чувство свободы всеми возможными способами».
6. Две поэтические публикации. На «Сигме» — текст Лиды Юсуповой «Центр гендерных проблем», который начинается так: «я очень хотела встретиться с лесбиянками и феминистками / и позвонила в организацию под названием центр гендерных проблем / можно прийти в вашу библиотеку / так билось сердце / мне не нужна была их библиотека / я просто хотела встретиться с лесбиянками и феминистками / я хотела быть полезной для феминизма / и еще / я поняла что я лесбиянка / но я не знала ни одну лесбиянку / поэтому я очень хотела встретиться с лесбиянками и феминистками», а заканчивается экстатическим описанием секса — то, что с «Центром гендерных проблем» у героини стихотворения не сложилось, в конечном счете оказывается совершенно неважным.
А на «Снобе» — несколько стихотворений Линор Горалик из книги «Всенощная зверь», которая сейчас готовится к выходу. Вот, например, из стихотворения «Друг мой, видишь ли ты в раннем блеске зари...» (с эпиграфом из американского гимна):
Новогодние ёлки, рабочая чёрная ветвь!
их рубили — летели пустые лучинки, сырые очистки,
простоглазые слёзки, мещанские чьи-то занозки, —
не шаламки, не свешки, не чистого золота оськи, —
где таким *********** о краснодеревую стенку,
нанизаться ноздрями на нашу кручёную строчку, —
бурлючку такую, нахлебку.
То ли дело, как мы полетим над страной, над страной
мы так низко летим над землёю родной ледяной
боже мой, Николай, вот оно и случилось со мной,
и с тобою, сияющий в фарах бесценный родной,
вот оно-й, вот оно-й.
Очень хочется скорее книгу, и еще хочется узнать, что такое ***********.
7. Просуществовавший 25 лет поэтический журнал «Арион» объявил о закрытии. Главный редактор журнала Алексей Алехин объясняет: «Толстый литературный журнал может выходить только на благотворительную помощь, и „Арион” 25 лет так просуществовал. Последние 15 лет нас щедро и безупречно поддерживал Александр Мамут, но он заранее предупредил, что с 2019 года не сможет продолжать финансирование. На оставшиеся деньги мы в конце марта — начале апреля выпустим итоговый выпуск увеличенного объема, проведем итоговый вечер и поблагодарим всех, кто читал и писал». Пока в «Литературной России» пытаются понять, почему же Мамут прекратил финансирование и почему у редакции нет желания бороться за свой журнал, в фейсбуке поэт и критик Борис Кутенков пишет об «Арионе» как о значительном издании, которое, впрочем, в последние годы (лет 15?) заняло консервативную позицию, и размышляет о его кончине как о еще одной примете институционального кризиса в русской литературе: сюда же подверстывается закрытие Журнального зала (по последним сведениям, его новая инкарнация запускается в феврале), конец «Октября» (официального объявления не было, но слухи ходят именно такие) и возможное закрытие «Воздуха» (здесь, по счастью, вопрос разъяснил Дмитрий Кузьмин).
8. 6 января в Воронеже скончался поэт Валерий Исаянц. На «Радио Свобода» о поэте, который последние тридцать лет жил как бездомный, пишет Лена Дудукина: «О нем написала книгу Анастасия Цветаева, он был знаком с Павлом Антокольским, Мартиросом Сарьяном, вероятно, Сергеем Параджановым и Евгением Пастернаком (сыном поэта), а редактором его первого сборника стихов (1978) выступил Арсений Тарковский. <...> Помимо паспорта, у него не было дома, денег и грамотного присмотра. Он нищенствовал, бродяжничал, ночевал по подъездам, из которых его часто прогоняли». Дудукина рассказывает о его дружбе с Анастасией Цветаевой — романтической и жертвенной с ее стороны, пренебрежительной с его, — и вообще о непростом характере Исаянца, определившем его образ жизни (один из знакомых вспоминает: «Году эдак в семидесятом он недолго работал в этой библиотеке, она тогда располагалась на улице Мира. Ну как — работал? Взял однажды и ушел среди дня. А потом на вопрос директора, где был, ответил: „Вы слишком любопытны”»; другое воспоминание: «На самом деле ему была нужна стипендия и зимой жилье, в остальное время он обходился лесом и привык к этой свободе»). Здесь же опубликовано несколько стихотворений Исаянца:
Я поднёс огонь в горсти
к выдоху сухого дыма…
Я огонь души растил
и, когда необходимо,
спичку в страхе зажигал:
вот видения былого —
осязаемое Слово!..
И пока огонь мигал
(шорох серы в темноте
мирозданья и былины),
говорят — стихи слагал
из огня, воды и глины.
(Предпочтение — воде).
9. На сайте «Крупы» Николай Караев пишет о постапокалиптическом романе Юрия Некрасова и Шимуна Врочека «Золотая пуля», вышедшем в новой фантастической серии «Эксмо». Караев рассказывает, что после нескольких десятков страниц «сшитых тел, шаров и многоножек из человеческой плоти, каннибализма, взрезанного, вспоротого, взорванного учебника анатомии» в книге проявляется наконец «более высокий сюжет», а в третьей части весь этот сюжет выворачивается наизнанку, причем явной связи с первыми двумя частями обнаружить не удается. Караев сравнивает «Золотую пулю» с «Островом Сахалином» Веркина — причем не в пользу «Пули», отмечает россыпь аллюзий от Гайдара до Амброза Бирса — но каким-то образом вся эта конструкция, если верить рецензенту, получается удачной и даже «близкой к чуду», насколько возможно.
10. В The Atlantic — статья Эми Хоукинс и Джеффри Вассерстрома о книгах Оруэлла в Китае. Недавно, когда КПК отменила ограничения на срок президентства, в китайских соцсетях начали цензурировать упоминания Оруэлла и даже число «1984». При этом, как ни парадоксально, в стране, где заблокирован Google и запрещают «Винни-Пуха», потому что кто-то в интернете сравнил Си Цзиньпина с милновским медвежонком, книги Оруэлла можно купить совершенно свободно — «в Шэньчжэне и Шанхае они продаются так же, как в Лондоне и Лос-Анджелесе». Дело в том, что цензоры больше следят за «культурными продуктами, которые потребляет среднестатистический гражданин, а не образованный интеллектуал, — то есть их интересует интернет-форум, а не старый роман».
Дело тут не в том, что китайская власть считает своих граждан тупицами, которые не способны сопоставить роман с действительностью, а в своеобразной классовой дискриминации: за Оруэлла, предполагают цензоры, возьмется небольшой процент китайцев, не представляющий угрозы. Так в Америке на фильмы с обнаженной натурой лепят рейтинг R, а музеи с той же натурой не трогают. «В результате за китайскими писателями наблюдают пристальнее, чем за зарубежными: сравните Лю Сяобо и Оруэлла. Еще одно проверенное правило: на художественную прозу об авторитаризме смотрят снисходительней, чем на тексты об авторитаризме в коммунистическом Китае», — пишут Хоукинс и Вассерстром. В целом, добавляют они, китайские цензоры «предпочитают оперировать скальпелем, а не кувалдой»: например, из книги Хаксли «Возвращение в дивный новый мир» просто изъяли все упоминания маоистского Китая.
О китайской цензуре у западного обывателя искаженное представление: например, считается, что чуть ли не под страхом смерти нельзя упоминать «три Т»: Тайвань, Тибет и Тяньаньмэнь. «Однако в китайском интернете полно упоминаний площади Тяньаньмэнь — просто как места, туристической достопримечательности». Нельзя упоминать только убийства, которые на этой площади происходили в 1989 году. В отношении литературы китайская цензура так же непоследовательна. Иногда на автора или его книги обрушивается вся мощь государства. Например, писатель-эмигрант Ма Цзян говорит, что для китайских читателей он умер — все его книги в Китае запрещены. В прошлом году карикатуриста Цзянь Ефея приговорили к шести с половиной годам тюрьмы. Другим везет больше: например, роман Чан Кунчуна «Тучные годы» (где есть намеки на 1989 год) запрещен, но сам писатель, например, рассказывал об этом романе на радио (правда, по-английски). Два романа знаменитого прозаика Ян Лянкэ — сатира на Культурную революцию и книга об эпидемии СПИДа в Хэнане — запрещены, но другие его произведения можно купить.
11. Известно, что нацисты (опять нацисты!) похитили множество произведений искусства — что-то присвоили как военные трофеи, что-то забрали у отправленных в концлагеря состоятельных евреев. О том, что точно так же они опустошали библиотеки, пишут гораздо реже. В The New York Times — текст одного из старейших американских журналистов, главного редактора журнала ART News Милтона Эстероу об охоте за похищенными книгами. Многие из них, пишет Эстероу, до сих пор стоят у всех на виду — на библиотечных полках по всей Европе. Например, в Центральной и региональной библиотеке Берлина около трех с половиной миллионов книг, и почти треть из них, возможно, была похищена нацистами. Схожим образом обстоят дела в большинстве крупных немецких библиотек. В 1990 году были обнаружены подробные описи украденного: кампанией по разграблению европейских библиотек руководил Альфред Розенберг, аккуратные немцы вели записи. Если поначалу библиотеки евреев уничтожали, потом научная жилка возобладала — книги стали отправлять во франкфуртский Институт изучения еврейского вопроса (вот, скажем, документы о том, чем этот институт поживился в Киеве).
Подобно произведениям искусства, книги возвращают потомкам владельцев, и в последние 10 лет процесс реституции пошел интенсивнее: за этот период немецкие и австрийские библиотеки вернули около 30 000 книг. Среди них настоящие раритеты: например, 91-летний Берл Шор, выживший во время Холокоста, смог снова прикоснуться к семейной реликвии — книге, написанной раввином в XVI веке. Она принадлежала отцу Шора, погибшему в концлагере. Часть книг, захваченных нацистами, попали в Россию — как трофеи Советской Армии. По словам сотрудницы Института украинских исследований в Гарварде Патрисии Кеннеди Гримстед, Россия отказывается их возвращать.
12. Нигерийский писатель Чигози Обиома выпустил новый роман «The Orchestra of Minorities» («Оркестр меньшинств»), написанный от лица чи — духовной сущности, с которой народ игбо связывает жизненную силу человека. Получилась у него, как пишет в The Guardian Эмма Брокс, «история, похожая на „Одиссею” — о том, как нигерийский фермер отправляется в дальнее путешествие, чтобы показать себя достойным женщины, которую он любит». «Чинонсо, человек, чье чи постоянно смятенно вопросом, до какой степени вмешиваться в судьбу своего обладателя, влюбляется в богатую женщину по имени Ндали: он спасает ее от самоубийства и, таким образом, связывает свою судьбу с ней. Этот роман исследует, что происходит, когда человек теряет контроль над своей жизнью и подчиняется внешним силам: в случае Чинонсо это посредники-жулики, которые заставляют его отдать кучу денег за поступление в университет на Северном Кипре, и расизм, с которым он там сталкивается».
Материалом для романа послужили собственные впечатления писателя, который действительно учился на Северном Кипре: многих нигерийских студентов заманивали туда, и только по прибытии они понимали, что попали на оккупированную Турцией территорию, даже не входящую в Евросоюз. Хотя Обиома избежал общения с посредниками, он видел, сколько африканцев таким образом обманули: сейчас на Северном Кипре уже 15 университетов; теперь они окучивают камерунцев.
Написать роман Обиому побудила смерть его друга по имени Джей: он тоже пережил разочарование, поняв, что потратил деньги неизвестно на что, начал пить и в конце концов свалился в шахту лифта. Джей хотел как можно скорее получить образование и заработать денег, чтобы жениться на своей невесте; Обиома часто думал о том, что стало с этой девушкой. Брокс считает, что «Оркестр» читается как «история, не привязанная к конкретному времени, а в основе ее лежат древние архетипы». Обиома соглашается: «На простейших архетипах можно выстроить очень сильные истории. Например, Великая Мать и Великий Отец. Из этой исходной точки можно двигаться к большей сложности». История Джея напоминает и сюжет фильма «Гладиатор», и «Одиссею» Гомера.
С Гомером новый роман Обиомы сравнивает и Ханна Джиорджис из The Atlantic: «Если Одиссей гоним „грозой Посейдона, носяся / В шуме бунтующих волн, воздымаемых силою бури”, то Чинонсо предают люди, такие же, как он сам». Рецензентка, кроме того, сопоставляет новый роман с предыдущим («Рыбаки») и отмечает, как важен для Обиомы мотив человеческого рта: «Рот — это место силы, благожелательной или наоборот. Стихия Обиомы — несказанные слова, нарушенные обещания, нежные поцелуи».