1. Сегодня исполняется 180 лет со дня последней дуэли Пушкина. Многие СМИ подготовили материалы, по большей части пересказывающие ту самую историю, о которой Венедикт Ерофеев безосновательно утверждал, что в России ее никто не знает. Отметим публикации «Афиши»: неполный список пушкинских дуэлей (более полный и не совсем точный список уже давно стал мемом и ходит по сети); собрание памятников Пушкину в городах мира (в том числе неочевидных — например, в Вашингтоне); составленный филологом Алиной Бодровой перечень того, что до сих пор неизвестно в биографии самого изученного русского поэта, — а неизвестно, например, точное место его рождения.
Некоторые выступили в том жанре, который «Афиша» называет «инфопорно»: «Сноб» представил запутанную инфографику о том, как проходила дуэль, а «Яндекс» пошел еще дальше и создал ролик о том, как на поединок Пушкина с Дантесом повлияла погода.
2. 7 февраля умер Цветан Тодоров — один из крупнейших европейских литературоведов второй половины XX века. На сайте N+1 опубликован очерк его жизни и научной работы за авторством Дмитрия Иванова. Иванов прослеживает путь Тодорова от структурализма (ученик Барта, Тодоров переводил и пропагандировал работы русских формалистов) к гуманистическому философскому письму, выходящему за границы филологии. Важнейшим моментом в творческой биографии Тодорова стало знакомство с книгами Михаила Бахтина: «Этот поворот открыл Тодорову область гуманизма — взгляд на человека как на единственного носителя свободы и самостоятельного смысла. По его словам, именно на этом этапе он убедился, что многие идеи мыслителей европейского Просвещения — Шарля Луи де Монтескье или Жан-Жака Руссо — увлекают его больше, чем современные теории».
3. На прошлой неделе вышло несколько материалов, посвященных Илье Кормильцеву. Помимо воспоминаний на «Горьком», появился текст Романа Сенчина в «Российской газете» (в том, что официальный правительственный орган упоминает Ирвина Уэлша, Баяна Ширянова и роман «Скины: Русь пробуждается», то есть вещи, в современной России принципиально не подлежащие переизданию, есть невеселая ирония). «Афиша» опубликовала список книг, которые появились в русском переводе благодаря Кормильцеву, — от «Антологии поэзии битников» до все того же Уэлша и романа Клайва Льюиса «Пока мы лиц не обрели».
4. Три издания — «Такие дела», «Газета.ру» и «Медуза» — опубликовали отрывки из книги Анны Старобинец «Посмотри на него». Документальная проза женщины, потерявшей ребенка из-за патологии почек, с которой новорожденные дети обычно не проживают и нескольких часов, — может быть, «Посмотри на него» станет самой важной русской книгой этого года. Два первых отрывка — о том, с чем сталкивается в системе российской медицины женщина, которой не суждено увидеть своего ребенка живым; здесь есть, например, эпизод, когда в кабинет врача, который проводит осмотр и сообщает Анне Старобинец ужасную новость, вваливается толпа студентов — шок, страх, унижение приходится переживать у них на глазах. Есть и необъяснимое, жестокое хамство «светил науки», смотрящих на пациента не как на живого человека, а как на иллюстрацию к учебнику («Я люблю смотреть почки на сроке 18 недель. Сейчас я смотреть не буду»). Наконец, Старобинец, разделяя собственный эмоциональный опыт и журналистский анализ, анализирует культуру замалчивания подобных травм. Она пишет и о специфическом для этой культуры яде осуждения, которым полны сообщения сетевых праведников и праведниц: на тематических форумах нет недостатка в людях, которые хотят посулить женщинам, решившимся на прерывание «нежизнеспособной» беременности, адские муки. «Я не знаю, зачем я все это читаю, потому что информации у меня уже море. Вероятно, мне просто хочется постоянно получать подтверждение, что я не одна такая. Что есть целый огромный подвал таких же крыс, как и я, и они все визжат от боли и страха. Безусловно, в ситуации, когда надеяться остается только на чудо, обращение к высшей инстанции совершенно естественно. Лично я — агностик, но если бы я была верующей, если бы не сомневалась, что кто-то наверху меня слышит, молитва приносила бы мне облегчение. Вера в чудо — естественна. Молитва — естественна. Неестественно, когда молитва и медицина, диагноз и вера взаимозаменяют друг друга. Когда советы, касающиеся пороков развития плода, поступают от батюшки. „Врачи отправляют на прерывание у ребенка нет мозга как помочь малышу?”— „Не слушайте врачей, езжайте к матронушке…” Это же до какой степени отчаяния и умопомрачения надо дойти».
Отрывок на «Медузе» — об опыте пребывания в немецкой клинике Шарите. В ней Анну Старобинец встречает ничуть не менее заслуженный профессор, но его отношение к пациентке — в корне другое. Ему не жалко своего времени, он говорит с участием. Даже если это участие — просто обязательный пункт его работы, оно действительно помогает, хотя избавить от душевной боли, разумеется, не может. К последней публикации прилагается большое интервью, которое взяла у Старобинец Екатерина Кронгауз. «Мне кажется, когда у человека горе, неумно предлагать ему сделать вид, что горя нет, — говорит Старобинец. — Правильно уважать это горе, не пытаться заставить человека делать вид, что ничего не было. Предложение все забыть или отвлечься — довольно-таки садистское. Оно переводится так: нам тяжело с тобой об этом говорить, пожалуйста, сделай вид, что на самом деле с тобой ничего не было и ты этого не помнишь».
5. Вышел февральский номер журнала «Знамя». В нем несколько заметных публикаций: новый роман Майи Кучерской, монолог Леонида Зорина (устроенный как советы молодому литератору), ранние стихи Леонида Мартынова (увы, неважные), текст Юлии Подлубновой о книжных магазинах в русской провинции. Но центральная публикация номера — построчный и подстрочный перевод первой песни «Чистилища» Данте, выполненный Ольгой Седаковой; к переводу приложен большой комментарий. «В русской культуре есть огромная лакуна: отсутствие построчного нестихотворного перевода „Божественной Комедии” Данте Алигьери, — пишет Седакова. — Думая о „Комедии”, русский читатель имеет в виду ее перевод, выполненный М.Л. Лозинским. Я не хочу, чтобы мои дальнейшие замечания были поняты как полемика с этим переводом. Перевод М.Л. Лозинского — культурный подвиг». Однако в стихотворном переводе, стремящемся передать просодию оригинала, неизбежно теряется «реальность и неожиданность происходящего», сохранить которую — возможно, именно на контрасте с ожиданием — может подстрочник или свободный стих; вспомним перевод «Неистового Роланда», для которого Михаил Гаспаров избрал верлибр. Разумеется, Седакова говорит о том, что при буквальном переводе «мы теряем всю красоту и силу дантовского стиха, который врезается в память, в ум и в сердце вместе со всеми своими звуками», — но некоторой компенсацией может служить память о том, что методы перевода бывают разными.
Размышляя о комментировании Данте, Седакова замечает, что мотив комментария присутствует в самой «Божественной комедии» — и, собственно, сам Данте был первым комментатором своего magnum opus в письме к своему покровителю Кан Гранде делла Скала. «...я думаю о том, что русский Данте еще больше нуждается в сопровождающем комментарии, чем итальянский, — пишет Седакова. — Классический перевод М.Л. Лозинского сопровождается довольно обширным комментарием, но преимущественно справочного, энциклопедического характера. Эти сведения, безусловно необходимые, мало помогают. Узнав, кто такой судья Нино или кто такие Пиериды, ближе к „Комедии” мы не подойдем. Вся богословская, философская, этическая основа „Комедии” (прекрасно известная самому переводчику) в этих примечаниях (выполненных в 30–40-е годы) не комментируется. А без всего этого наш читатель читает не того Данте. Здесь решительно необходима пропедевтика».
«Верный» комментарий Седакова видит как «открытую читателю возможность значительно изменить и расширить собственный умственный инструментарий», «увеличительное стекло, поднесенное к словам Данте». Во вступлении к своему переводу она объясняет, что такое Чистилище (не «некая средняя зона» между Адом и Раем и не «облегченный вариант Ада», а «область спасения») и очерчивает политический, этический и поэтологический подтексты дантовского Purgatorio. Далее следует сам перевод первой песни — переломной, описывающей выход из адского ужаса к ясному небу, очищение взора, еще «захваченного мутью». Комментарий Седаковой в самом деле не фактологический, как у Лозинского; это попытка вникнуть в поэтический, культурный контекст, которым было окружено создание поэмы, — как библейский, так и античный; Седакова пишет и о многочисленных перекличках внутри самой «Божественной комедии» — и это позволяет ощутить архитектуру поэмы не только как громаду, почтительно наблюдаемую извне, и не только как схему путешествия по загробному миру, но и как храм, полный соответствующих друг другу элементов.
6. На сайте «Дистопия» — текст Артура Крумина об Оресте, проклятом герое античной мифологии. «Психоанализ мог бы стать другим, избери Фрейд в качестве своего мифогероя Ореста, а не Эдипа», — утверждает Крумин. Он кратко пересказывает сюжет мифа об Оресте, известный по трагедиям Эсхила и Еврипида, и прослеживает историю проклятия, которое преследует род Атридов. Мифология «Орестеи» в трактовке Крумина сводится к первобытным образам, напоминающим юнгианские архетипы. К ним же можно свести и фигуры из других «больших нарративов», мотивы которых перекликаются с «Орестеей», — Библии, шекспировского «Гамлета»; кроме того, Крумин рассматривает такие позднейшие интерпретации исходного мифа, как «Мухи» Сартра и «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» Стоппарда: «Орест Сартра — проклятый, принявший свое проклятие. Он отвечает за преступление, соответствующее по тяжести убийству божества, которое даже не является его личным злодеянием — в нем виновен каждый человек. Он добровольно взваливает на себя бремя общечеловеческого Проклятия и как будто вполне может с ним справиться, хотя финал „Мух” умалчивает о последствиях его выбора».
7. На сайте «Роскомсвобода»*Признан в России иностранным агентом появился обзор недавно вышедших в России книг, посвященных свободе и обращению данных в интернете. «Сегодня безоговорочное право на интернет декларируют все заинтересованные стороны: от пользователей до государства. И только информированность становится преимуществом в это время», — напоминает автор обзора Кирилл Лобецкий, написавший книгу «Черный список. Краткая история борьбы за Интернет». В обзор попали три работы: книга Виктора Майера-Шенбергера и Кеннета Кукьера о big data — постоянно накапливаемом массиве данных, который генерируют пользователи; книга Даррена Тодда о том, как пиратство и борьба с ним влияют на культуру; и книга Алексея Солдатова и Ирины Бороган «Битва за Рунет» — о небезуспешных попытках российской власти контролировать российский сегмент интернета; по словам Лобецкого, в нынешней ситуации необычно выглядит уже сам факт выхода этого текста в России.
8. В американском штате Виргиния — том самом, где недавно власти отказались заставлять учителей информировать родителей о «непристойном» содержании произведений из школьной программы, — судья приговорил подростков-вандалов к прочтению 35 книг. Подростки изрисовали историческое здание школы, где некогда учились только чернокожие дети, расистскими и антисемитскими лозунгами (а также пиписьками и динозаврами). Пусть почитают Элис Уокер, Хэмингуэя, Харпер Ли, Эли Визеля, Халеда Хоссейни и Чинуа Ачебе, решил судья. Осилить список вандалы должны за год — причем не только прочитать книги, но и высказать свои соображения о них.
9. Вышла новая биография одной из главных американских поэтесс XX века — Элизабет Бишоп. В The Washington Post о ней пишет Трой Джоллимор: «Книга [Меган] Маршалл посвящена скорее жизни, чем литературе. А жизнь у Бишоп, как и у всех, временами была сложной и запутанной, пусть и не такой экстравагантно бурной, как у многих ее коллег. В отличие от многих поэтов — Лоуэлла, Аллена Гинсберга, Сильвии Плат, Энн Секстон, Джона Берримана и других, — она не пускала эти сложности в свои тексты: стихи лишь косвенно, шифром, указывали на них. В ее творчестве никогда не было выставления себя напоказ, а уж тем более драматизации собственной жизни. Но в глубине все равно крылась и ощутимая сложность, и подлинная драма».
10. На сайте Public Books опубликован очерк современного южноафриканского романа. Его автор Дерек Эттридж сознательно оставляет за бортом Кутзее («который все еще с нами, но давно никакой не южноафриканский автор») и пишет о том разочаровании, которое испытывают критики и филологи: ожидалось, что после падения апартеида в ЮАР наступит литературный расцвет. Несмотря на появление значимых книг (Эттридж называет имена Зои Уикомб, Зейкса Мда, Ивана Владиславича, пишущих по-английски, и Марлены ван Никерк и Этьена ван Хердена, пишущих на африкаанс), «амбициозный англоязычный роман о том, чем живет народ, исчез, растворился вместе с ранними надеждами на рождение новой нации». (Что-то все это сильно напоминает.) На роль такого романа претендует книга прозаика и литературоведа Имрана Кувадиа «Рассказы метрической системы». «Каждая из десяти глав — об одном дне в истории страны с 1970-го по 2010 годы, во многих говорится о важных событиях — например, всплеске насилия в городах во время перехода к демократии, подъем „радужной страны” [определение, которое дал обновленной ЮАР Десмонд Туту] во время чемпионата мира по регби, катастрофической политике по СПИДу в президентство Табо Мбеки… Географический разброс тоже впечатляет: действие в романе происходит в Дурбане, Питермарицбурге, Йоханнесбурге, Кейптауне, Претории и Лондоне». Роман Кувадиа, говорит Эттридж, полон недостатков. Необходимость сочетать художественный вымысел с исторической канвой приводит к смешению стилей. Кроме того, герои Кувадиа имеют реальных прототипов; действия и мысли героев зачастую не вяжутся с трагическими судьбами исторических личностей — активистов и ученых. Последнее замечание кажется довольно наивным, но Эттридж продолжает доказывать, что книгу Кувадиа, что называется, «можно читать», но на великий южноафриканский роман она не тянет. Среди аргументов — внезапные нападки Кувадиа на Кутзее, который когда-то был его наставником.
11. В канадском издании Notes and Queries Тед Нолан пытается ответить на вопрос, можно ли считать рэпера Дрейка поэтом. Статья так и называется — «Соображения о поэтике Дрейка». «В рэп-песне выстраивается баланс различных элементов, и поскольку способов достичь этого баланса очень много, в рэпе заключено множество формальных и эстетических возможностей», — напоминает Нолан. Он пишет о явственной литературности рэпа Кендрика Ламара: «По сравнению с ним песни Дрейка принадлежат скорее к поп-флангу спектра. Они не лишены поэтических достоинств, однако изначально создаются как хиты, которые можно слушать по многу раз, но вслушиваться в них необязательно». Далее следует разбор типов поэтического высказывания Дрейка — например, типичной для рэпа похвальбы. К строкам вроде «Started from the bottom now my whole team fuckin’ here» Нолан подходит примерно так: «Вторые строки хука и куплета длиннее, они позволяют себе вариации, прежде чем произойдет выраженное возвращение к уже установившемуся хореическому метру». Но едва метрика уступает место семантике, Дрейку достается по полной программе: Нолан сообщает, что рэпер все разжевывает слушателям, как идиотам, и не в силах отринуть предсказуемые жанровые клише — от алогичного перечисления собственных достоинств до обязательного выражения мизогинии, как в песне «Lord Knows». Только убедительная манера подачи позволяет Дрейку «выйти сухим из воды с такими неровными текстами». Поучиться бы ему у A Tribe Called Quest, заключает Нолан.