1. «Дурна как черт и умна как ангел» (К.Н. Батюшков к сестре А.Н. Батюшковой, 9/21 августа 1812 года)
Короткая фраза поэта вместила в себя все, что более многословно утверждали авторы других литературных портретов Жермены де Сталь. Они начинали с того, что знаменитая писательница дурна собой (массивная фигура, невысокий рост, некрасивые рот и нос), но все в один голос твердили: лишь только Жермена бросит на собеседника взгляд своих живых черных глаз, лишь только заговорит и начнет, по обыкновению, вертеть ветку дерева или лист бумаги, привлекая внимание к своим очень красивым рукам, — и всякий забудет о ее некрасивости.
Поэтому г-жа де Сталь могла похвастать такими женскими победами, какие найдутся в биографии далеко не всякой писаной красавицы: прославленный политический мыслитель Бенжамен Констан много раз пытался порвать с Жерменой, но оставался буквально прикован к ней полтора десятка лет, а в том возрасте, когда в XIX веке женщины считались уже старухами, она пленила молодого уроженца Женевы, офицера Джона Рокку, который был моложе ее на 22 года, и — в 46 лет! — родила от него сына. Однако, разумеется, для истории литературы Жермена де Сталь ценна вовсе не этими женскими рекордами.
2. «Соглашаюсь с Вами, что Mme Сталь достойна носить штаны на том свете» (Н.М. Карамзин — П.А. Вяземскому, 27 июня 1818 г.)
Жермена де Сталь была далеко не единственной женщиной своего времени, взявшейся за перо. Дамы писали романы, публиковали моралистические трактаты; дамы были хозяйками салонов, в которых собирались философы и политики. Но Жермена де Сталь не только печатала книги, не только держала салон в Париже и в своем швейцарском поместье Коппе — она претендовала на роль мыслителя. Сталь вовсе не была, выражаясь современным языком, феминисткой; ее интересовали не формальные политические права женщин, но их право свободно высказывать свои мысли, влиять на общественное мнение. В ее романах, не случайно названных женскими именами («Дельфина», 1802, «Коринна», 1807), женщина оказывается морально сильнее мужчины.
Мужчины это остро чувствовали и не упускали возможности отомстить. В прессе г-жу де Сталь именовали ведьмой, амфибией и гермафродитом, утверждали, что турецкий посол, глядя на гримасы сочинительницы, принял ее за одетую в женское платье обезьяну. Еще резче высказывались полицейские осведомители: один из них называет г-жу де Сталь «другом всего человечества, за вычетом собственного мужа»; другой с нескрываемым удовольствием описывает, как на балу в Коппе, устраняя какой-то непорядок в собственном туалете, она в присутствии нескольких молодых людей «задрала юбку так высоко, что обнажилась вся подвязка»; третий, пользуясь тем, что в 1812 году, ожидая ребенка, г-жа де Сталь объясняла изменение своей фигуры водянкой, отпускает нескончаемые шутки на счет постигшего писательницу «прискорбного недуга» («плодом этой девятимесячной водянки оказался здоровенький мальчуган; чудесное это исцеление приписывают женевцу по фамилии Рокка»).
Во фразе Карамзина, внешне комплиментарной, различим оттенок такого подхода: историограф хвалит писательницу, но хвалит снисходительно, свысока; в следующем письме он прибавляет, говоря о посмертно опубликованном сочинении Сталь «Размышления о Французской революции»: «она в этой книге для меня женщина, хотя и весьма умная».
3. «Г-жа Сталь старалась привлечь к себе юного героя [Наполеона] и однажды на многолюдном празднике у Талейрана обратилась к нему с вопросом: кого почитает он первою женщиною в свете из живых и мертвых? — Ту, которая более всех родила детей, — отвечал он ей наотрез. Озадаченная несколько подобною нечаянностию, старалась она прийти в себя и, продолжая разговор, сказала ему, что он известен за человека, который мало любит женщин. — Извините меня, сударыня, — возразил он снова, — я очень люблю свою жену». (П.А. Вяземский. Записки графини Жанлис, 1826)
Этот исторический анекдот восходит к самому Наполеону и довольно точно иллюстрирует изначальное несовпадение позиций. Г-жа де Сталь желала давать «юному герою» советы и направлять его политическую деятельность, Наполеон же считал, что «дело женщин — вязание», и меньше всего хотел бы руководствоваться рекомендациями писательницы. Чем дальше, тем глубже становилось их расхождение. Сталь с ее проповедью бескорыстия и индивидуальной свободы противостояла наполеоновской теории «государственного интереса». Между тем у Сталь была общеевропейская слава, и это обостряло ненависть императора к «шлюхе, и притом уродливой» (из письма к министру полиции Фуше). Поэтому в 1803 году он запретил ей жить сначала в Париже, а затем и вообще во Франции.
4. «Литература! И вы думаете, что я этому поверю!.. О чем бы ни велись разговоры — о литературе, о морали, об искусстве, — все это политика. [...] Ни с кем не видеться! Да разве она на это способна? К ней начнут ездить с визитами, она начнет отдавать визиты, наделает массу глупостей, станет болтать с массой людей, начнет отпускать шуточки; она этому значения не придает, а вот я — придаю, и очень большое». (Ответ Наполеона сыну г-жи де Сталь Огюсту, который в конце декабря 1807 года добился аудиенции у императора в надежде выпросить для матери дозволение проводить некоторое время в Париже и обещал, что она не собирается заниматься политикой, а с друзьями будет говорить исключительно о литературе)
Иллюстрация к теме «Художник и власть»: всесильный император боится немолодую женщину, которая не имеет за собой политической партии, не питает никаких политических амбиций, но — тут он совершенно прав — будет вести вольные разговоры. А этих разговоров император терпеть не мог, потому что видел в них покушение на свою власть.
5. «Надеюсь, мы не хотим окружить литературную Францию великой китайской стеной, которая оградила бы ее от любых новых идей». (Ж. де Сталь. О Германии, 1810, изд. 1813);
«Я счел, что воздух нашей страны Вам не подходит, мы же не дошли еще до того, чтобы брать за образцы народы, кои Вас приводят в восхищение. Последнее сочинение Ваше писано не французским пером». (Министр полиции Савари — г-же де Сталь, 3 октября 1810 г.)
Когда в 1803 году Наполеон изгнал г-жу де Сталь из Франции, она отправилась в Германию. Плодом ее знакомства с этой страной стала книга «О Германии», законченная в конце лета 1810 года. Развивая мысли, высказанные ею впервые в книге «О литературе» (1800), Сталь не просто знакомила французов с творчеством немецких литераторов и философов — она утверждала, что французам стоит присмотреться к этой чужой культуре и, быть может, даже что-то из нее позаимствовать. Мысль эта шла вразрез с общепринятой во Франции убежденностью в превосходстве французской культуры над всеми прочими.
Вдобавок она еще и противоречила наполеоновской имперской политике. Расправа оказалась жестокой: писательнице было в очередной раз предписано покинуть Францию (причем в 48 часов!), отпечатанный тираж книги «О Германии» пустили под нож, рукописи и оттиски были у писательницы изъяты, и ей чудом удалось сохранить лишь несколько экземпляров, благодаря чему книгу удалось издать в 1813 году в Лондоне. Влияние книги «О Германии» на французскую и, шире, на европейскую литературу было огромным: читатели, не знавшие немецкого языка, черпали оттуда сведения о Гете и Шиллере, Лейбнице и Канте и вообще о Германии как стране бескорыстного энтузиазма. Образ «туманной Германии», из которой пушкинский Ленский привез «учености плоды», восходит именно к книге «О Германии».
Ж. де Сталь, 1816
Бувье (Bouvier) Пьер Луи. Замок в Коппе, Швейцария
6. «Назавтра в два часа пополудни я уселась в экипаж, сказав слугам, что вернусь к обеду. Никаких вещей у меня с собой не было; мы с дочерью держали в руках веера, и лишь мой сын, а также мой и его друг [Рокка] положили в карманы кое-что из того, что на первых порах могло пригодиться нам в путешествии». (Ж. де Сталь. Десять лет в изгнании)
Но они не вернулись ни к обеду, ни к ужину. 23 мая 1812 года вот так налегке Сталь с дочерью Альбертиной, сыном Альбером и возлюбленным Джоном Роккой покинула свое швейцарское поместье Коппе, где жила после того, как осенью 1810 года Наполеон изгнал ее из Франции. Целью путешествия была страна свободы, заклятый враг Наполеона — Англия. Путь пролегал через Австрию, Польшу, Россию и Швецию. Бегство не было прихотью г-жи де Сталь. Совсем рядом с Коппе располагалась Женева, в ту пору входившая во французскую империю, и писательница не без оснований боялась, что Наполеон в любой момент может отдать приказ о ее аресте. В свое поместье Сталь возвратилась только в июле 1814 года, после падения Наполеона.
7. «Я пересекла границу России 14 июля, в день, когда началась Французская революция, и это совпадение поразило меня; отрезок истории Франции, начавшийся 14 июля 1789 года, завершился для меня в этот день, и когда шлагбаум, отделяющий Австрию от России, поднялся, чтобы дать мне дорогу, я поклялась, что никогда более нога моя не ступит на землю страны, повинующейся хоть в чем либо императору Наполеону». (Ж. де Сталь. Десять лет в изгнании)
Г-жа де Сталь бежала от Наполеона; между тем в то время, когда она пересекла русскую границу, Россия уже находилась в состоянии войны с Францией. Французы продвигались в глубь России, и у г-жи де Сталь были основания опасаться, что столкнется с ними при въезде в Москву. Однако она сумела их опередить. В Москве она была 2 августа (по новому стилю), в Петербурге — 13-го, 7 сентября, в день Бородинского сражения, покинула Петербург, а две недели спустя прибыла в Стокгольм, откуда в июне 1813 года отправилась в Лондон. Совпадения же, касающиеся даты 14 июля, на том не кончились. Пять лет спустя именно 14 июля г-жа де Сталь скончалась в Париже.
8. «Ваше величество, — отвечала я, — в вашей империи конституцией служит ваш характер, а порукой в ее исполнении — ваша совесть». — «Даже если это правда, — возразил он [Александр I], — я не более чем счастливая случайность». (Ж. де Сталь. Десять лет в изгнании)
От гонений Наполеона дважды пострадала г-жа де Сталь, но дважды выиграла литературы. Плодом первого изгнания стала книга «О Германии»; плодом второго — изданная посмертно, в 1821 году, мемуарная книга «Десять лет в изгнании». В ней Сталь рассказала о своих взаимоотношениях с Наполеоном и о своем бегстве от него через всю Европу, в том числе — о своем двухмесячном путешествии по России. Среди прочего в этой книге Сталь изложила свою беседу в Петербурге с императором Александром I, которую некоторые историки называют одним из первых политических интервью. Российский император поведал французской гостье о своих отношениях с Наполеоном, посетовал на то, что не обладает талантами полководца, и произнес исполненную скромности фразу о «счастливой случайности», явно рассчитанную на сохранение в памяти потомков. И в самом деле, затем ее цитировали бессчетное число раз и французы, и русские.
9. «Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы. Русские защитники самовластия в том несогласны и принимают славную шутку г-жи де Сталь за основание нашей конституции: En Russie le gouvernement est un despotisme mitigé par la strangulation [Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою]». (Пушкин. Заметки по русской истории ХVIII века, 1822)
Пушкин процитировал г-жу де Сталь неточно. В книге «Десять лет в изгнании» есть два места, которые могли дать повод к его афоризму. В одном из них Сталь пишет: «Деспотические правительства, не ограниченные ничем, кроме убийства деспота, колеблют в умах людей привычные представления о чести и долге», а в другом развивает ту же тему, уточняя способ убийства: «Те самые царедворцы, которые не смеют сказать своим повелителям одно единственное слово правды, умеют плести против них заговоры и мастерски владеют искусством притворства: государя, которого хотят убить, необходимо сперва уверить в глубочайшем почтении. Впрочем, что сталось бы со страною, управляемой деспотически, не страшись тиран, презирающий любые законы, удара кинжала? Ужасная мысль: ее одной достанет, чтобы изъяснить сущность порядка, при котором равновесие политических сил обеспечивается преступлением».
Тем не менее «славную шутку» чаще всего цитируют именно в той форме, которую придал ей Пушкин. При этом, как предположил Ю.М. Лотман, перефразировав известного французского остроумца XVIII века Шамфора, который писал о французском правлении как об «абсолютной монархии, ограниченной песенками».
10. «О сей барыне должно было говорить языком вежливого образованного человека. Эту барыню удостоил Наполеон гонения, монархи доверенности, Европа своего уважения, а г. А. М. журнальной статьей не весьма острой и весьма неприличной». (Пушкин. О г-же де Сталь и о г. А. М-ве, 1825); «Mme Staël наша — не тронь ее» (Пушкин — Вяземскому, 15 сентября 1825 года)
Пушкин вступился за г-жу де Сталь после того, как Александр Алексеевич Муханов, в 1823–1825 годах служивший в Финляндии, напечатал в журнале «Сын отечества» статью, где предъявил французской писательнице многочисленные упреки в неточностях, которые она допустила в описании финской части России. Но задело Пушкина не это, а неприличный тон статьи. Муханов назвал г-жу де Сталь робкой барыней, а книгу ее уподобил «пошлому пустомельству» тех «французиков», которые являлись в Россию со «скудным запасом сведений и богатыми надеждами». Между тем Пушкин отнесся к «Десяти годам в изгнании» совсем иначе: ему импонировали «благодарность и доброжелательство, водившие пером сочинительницы», нежелание «выносить сор из избы».
В самом деле, г-жа де Сталь была благодарна России, в которой нашла спасение от Наполеона. Она сама признавалась не без изумления: «До сих пор никому не приходило в голову считать Россию самой свободной из европейских держав, однако гнет, тяготеющий по вине французского императора над всеми странами нашего континента, так силен, что, оказавшись в стране, над которой Наполеон не властен, чувствуешь себя словно в республике». Из благодарности она старалась писать об увиденном в России как можно более мягко и, например, к фразе о «деспотических правительствах, не ограниченных ничем, кроме убийства деспота», прибавила: «однако на развалинах своей кровавой истории русские сберегли любовь к отечеству и религии, а нация, богатая добродетелями такого рода, еще способна удивить мир».