Тюремная цензура не пропускает в библиотеки безобидные книги, женщины предпочитают «слезоточку», а Солженицына читают в качестве наказания: «Горький» поговорил с сотрудниками Центра содействия реформе уголовного правосудия о том, как книги попадают в тюрьму и что именно читают заключенные.

Центр содействия реформе уголовного правосудия был основан в 1992 году правозащитником Валерием Абрамкиным. Главные задачи организации — правовая, информационная и благотворительная помощь заключенным, их поддержка и реабилитация после освобождения. В последние годы Центр активно занимался сбором и передачей книг в пенитенциарные учреждения Российской Федерации. Сотрудники организации рассказали «Горькому» об опыте своей работы: как передаются книги на зону, а также что и как читают заключенные.

Валерий Сергеев, заместитель директора:

Не могу сказать с уверенностью, как именно исправительные учреждения формировали раньше свои библиотечные фонды. Когда мы смотрели библиотеки колоний, в которых бывали, то видели в основном кондовый набор: классика советская, русская, зарубежная. И ощущение было такое, что некоторые книги даже не открывали. В одной женской колонии, например, стоит книга Алданова, но сразу штук тридцать. Видимо, уже в девяностые годы какая-то организация или издательство подарили. В общем, мне кажется, что раньше особенно не следили за тем, какие именно книги попадают в тюремные библиотеки: разгул демократии, в тюрьмах чуть ли не голод, было не до книг. Что печаталось, то и попадало, без всякой цензуры.

А теперь все уперлось в известный всем длинный запретительный список — список экстремистской литературы. Так называемых цензоров не хватает, поэтому в тюрьмах и предпочитают от самой проблемы наполнения библиотек дистанцироваться. И руководство, видимо, ни с кого за это не спрашивает. Даже не похоже, чтобы была какая-то связанная с этим система.

Всего год назад — мне говорил об этом сотрудник московской библиотеки — был заключен договор о сотрудничестве со службой исполнения наказаний. Для тюремщиков это, конечно, выгодно, поскольку в библиотеках ничего особенно криминального не бывает, вычищают все потенциально опасное. Есть же, например, большое количество литературы, изданной в разное время при поддержке фонда Сороса, — эту литературу, естественно, теперь убирают. Но станет ли кто-то в СИЗО читать то, что будут поставлять? Скорее всего, это будет какой-нибудь «залежалый товар».

В одной женской колонии, например, стоит книга Алданова, но сразу штук тридцать. Видимо, в 90-е какая-то организация или издательство подарили

Мы начали программу по передаче книг «на зону» года три назад. Тогда было значительно проще: позвонил, договорился, загрузил машину, отправил. А потом передачу книг стали считать благотворительной помощью, и с нас начали требовать много разных документов, вплоть до актов, подтверждающих происхождение каждой книги, включая паспортные данные дарителя. К такому мы, конечно, были не готовы.

Мы теперь откидываем практически все книги, которые вызывают сомнение. И, конечно, просматриваем их на предмет посторонних вложений типа закладок, чтобы цензоры не подумали, тем более на нас, что таким образом заключенному хотели записку передать. С некоторыми книгами и авторами просто смешные истории бывали. Например, с Донцовой. Во время одной из передач нам говорят: «Донцову нельзя, она так подробно расписывает криминальный сюжет, что прям учебник. Мы не возьмем точно». В другой колонии эту же Донцову с радостью приняли со словами: «Ее же нет в списке экстремистской литературы». Помню еще историю, когда в одной колонии отказывались брать книги по психологии, говорили: «У них и так с психикой не очень, проблемы всякие психологические, зачем их еще больше раздражать».

В одной колонии отказывались брать книги по психологии, говорили: „У них и так с психикой не очень, проблемы всякие психологические, зачем их еще больше раздражать”

Если я спрашиваю по телефону, какие книги тюрьме нужны, то просят обычно классику. Они пытаются сразу же отсечь все то, что может вызвать сомнение. Иными словами, они не хотят брать современные книги, так как на их счет нет никаких указаний. Я это все к тому веду, что никакой общей системы цензурирования, кажется, не существует. В одном из СИЗО редкий библиотекарь однажды попался — заслуженный ветеран правоохранительных органов, на пенсии, собиратель книг. Он говорит: «У меня библиотека 18 тысяч томов! Везите все, что есть! У меня читают все!» Я обрадовался. Через нас же зачастую очень заумную литературу передают: философскую, литературоведческую, по психологии, учебники для вузов. И мы ему отвезли сразу все, что было на тот момент. А уже через полгода я ему опять звоню (тогда уже ввели новые требования по документации при передаче книг), он говорит: «Нет, теперь уже не получится. На уровне тюрьмы теперь эти вопросы не решаются, только через управление — система изменилась». И он действительно прав, система изменилась.

Фото: Центр содействия реформе уголовного правосудия

Валентина Фридман, эксперт-консультант по правовым вопросам:

Колонии и СИЗО — учреждения разные, поэтому сначала уточню. Колонии делятся на воспитательные, общего режима, строгого режима, особого режима. В СИЗО сидят люди пока еще не осужденные, в тюрьмах — люди уже осужденные, считающиеся серьезными преступниками. Взаимодействие с книгой зависит от того, в какое заведение попал человек.

В детских колониях читают практически все просто потому, что они обязаны учиться, школьную программу они должны прочесть. Плюс есть современные жанры, вроде фантастики или фэнтези, особенно фэнтези активно читают.

В женских колониях читают много. Читают такие любовные романы — их я называю «слезоточка» — даже авторов не смогу вспомнить, это что-то вроде «Золушки» для взрослых. Очень многое зависит от того, какой попадется библиотекарь. Почему-то именно в женских колониях часто встречаются библиотекари, которые знают, понимают и любят книгу. Нам попался даже человек, который имел соответствующее образование. Такие люди творчески подходят к своей работе. Они стараются уловить, что заключенного интересует, или сами пытаются заинтересовать его чем-то. Например, нравится кому-то мистика: ему предлагают почитать «Мастера и Маргариту», потому что там есть мистика. Другой интересуется любовью — и ему тоже предлагают «Мастера и Маргариту».

В женских колониях часто встречаются библиотекари, которые знают, понимают и любят книгу. Нам попался даже человек, который имел соответствующее образование

Очень много читают исторических романов, особенно про французских королей, потому что там про любовь. Многие читают сказки, обычные сказки. Это связано в первую очередь с тем, что среди женщин довольно много цыганок, которые сидят за наркотики, они зачастую даже не закончили школу. Сказки читают и женщины с образованием: просто потому, что это позволяет забыться, дает доброе, вечное, а также потому, что сказка короткая, она прочитывается за один раз.

В мужских колониях, в колониях общего режима, к сожалению, сильно изменился контингент. Теперь туда переводят тех, кто был в воспитательных колониях, и тех, кто был осужден за преступления средней тяжести. Они, во-первых, молодые по возрасту (от 18 до 25 лет), во-вторых, у них небольшие сроки. В этих местах чтение не очень популярно.

В колониях же строгого режима сидят люди взрослые (от 30 и выше), и сроки у них значительно больше. Им чаще нужно что-то для души — чтобы в такой среде не деградировать окончательно. Читают фантастику, фэнтези, исторические романы. В колониях строгого режима тоже многое зависит от библиотекаря, но нужно понимать, что библиотекарь — это так называемая точечная должность, где человек в некоторой мере предоставлен сам себе. Все такие должности контролируются и назначаются оперативными сотрудниками, а не воспитательным отделом. Поэтому скорее назначат не человека с филологическим образованием, а того, кто более лоялен. Такова уж специфика тюрьмы, ничего с этим не поделаешь. Поэтому на должности зачастую появляются люди, которые не понимают сути книг.

Очень много читают исторических романов, особенно про французских королей, потому что там про любовь

В последнее время в тюрьмах появилось много религиозной литературы, она поступает от приходящих священников, от миссионерских организаций. Очень много православной — в любую библиотеку зайдете, там будет стенд с православной литературой; есть мусульманская, есть иудейская. Стараются, чтобы были представлены все четыре конфессии, но, разумеется, получается неравномерно.

Наталия Дзядко, директор:

В 2002 году, еще до спада общего интереса к книгам, в одной из детских колоний начальник заставлял провинившихся ребят читать в качестве наказания Шаламова и Солженицына. У него было понимание, что люди должны знать свою историю и прошлое, должны читать, развиваться. Сейчас этого нет. В результате реформирования библиотека в колонии занимает всего пару квадратных метров. И там стоит на полках всякая мура. Основной же фонд где-то складирован, для него после всех реорганизаций последних лет места не нашлось. А мы ведь сами не раз привозили туда книги.

При этом дети правда хотят читать. Спросили как-то: что тебе привезти? А он просит книжку про какого-то Димона: никто даже не знал, что это такое. Оказалось, уже позже, что появилась теперь такая литература — религиозная, нравоучительно-развлекательная [речь идет о книге протоирея Александра Торика «Димон: сказка для детей от 14 до 104 лет». – «Горький»].

Пытались говорить про состояние библиотеки с начальством, ответ был:
— У них есть все, что нужно…

Елена Гордеева, координатор программ:

Женщины в колонии, которую мы часто посещали, интересовались Улицкой — мы им регулярно привозили ее романы. Она даже сама лично передавала для них книги. Многие любили читать Юлию Шилову, но в то же время их интересовали «Дети Арбата» и другие книги Рыбакова. Люди-то разные сидят, потому и книги разные. Всем был интересен Акунин*Признан в России иностранным агентом, просили его разные сочинения, не только детективы.

В одной из детских колоний начальник заставлял провинившихся ребят читать в качестве наказания Шаламова и Солженицына

Валентина Фридман:

В мужских колониях строгого режима часто выписывают газеты и иногда даже заказывают книги. Но, если тебе приходит посылка с книгами, ты пишешь заявление, где просишь передать их в качестве благотворительной помощи в фонд библиотеки. Только после того как цензор и оперативный сотрудник книги просмотрят, их можно получить на руки и прочесть. Потом их нужно вернуть обратно в библиотеку, оставить себе книги ты не можешь. Покупают в основном через сервис «Книга почтой», но ассортимент там посредственный. Можно сказать, что он скорее дамский.

Что касается ограничений, они прописаны в уголовно-исполнительном кодексе и ряде дополняющих законов (про экстремизм, терроризм). Запрещены книги, пропагандирующие фашизм или нацизм, книги по кинологии, то есть про дрессировку собак, запрещены книги про силовые единоборства. На деле же цензоры и оперативники часто перестраховываются и не пропускают на зону книги, которые не запрещены законом. Например, лет пятнадцать назад был пик популярности писательницы Александры Марининой, ее книги читали повсюду, в том числе они стали попадать и в руки заключенных. Вышло официальное постановление о том, что книги Марининой запрещены. Мотивировка: Маринина — бывший следователь, сотрудник милиции. Она сама говорила в интервью, что в книгах использовала реальные уголовные дела, просто добавляла туда деталей — немного любви, других «завитушек». И начальство побоялось, что книги научат заключенных совершать преступления.

Очень много в колониях общего режима читают уголовный, уголовно-процессуальный кодексы, гражданский, жилищный, семейный кодексы и законы — все это связано с насущными проблемами заключенных, сроки там не такие большие — и люди понимают, что еще не все потеряно. Но трудовым кодексом при этом они практически не интересуются.

Читайте также

За пределами 58-й
Советская тюремная проза без Солженицына и Шаламова
27 сентября
Контекст
«Мы поборемся со временем»
Варлам Шаламов как историк
27 сентября
Контекст
«Дай-ка, думаю, раскрою им информацию, а потом сам себе отвечаю — не время»
Как Владимир Маркин из Следственного комитета презентовал свою книгу
6 сентября
Контекст