Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Это весной в Издательском доме Высшей школы экономики вышел перевод книги 2011 года «Этика и животные. Введение» американской экофеминистки Лори Груэн. Работа заканчивается описанием понятия ангажированной эмпатии:
«Развитие этической практики ангажированной эмпатии — один из способов расширить понимание нашего места в социальном и природных мирах, которое поможет нам эффективнее отвечать на этические требования других. Ангажированная эмпатия помогает нам сосредоточить внимание на опыте других животных и внимательнее присмотреться к тем характеристикам их ситуаций, которые угрожают их благополучию или, напротив, способствуют процветанию. <...> Эмпатическая вовлеченность в жизнь других животных — это еще и определенная форма нравственного внимания, позволяющая лучше осознать, какие требования они нам предъявляют, помогающая нам переориентировать свои этические чувства и призывающая нас применить на практике нашу способность к нравственному поступку. Мы нужны им, чтобы мы могли выработать креативные, созидательные, сострадательные, этические реакции на них — ради их же блага и нашего».
В 2015 году у Груэн выходит книга Entangled Empathy, в которой ангажированная эмпатия, обрастая важными теоретическими дополнениями, превращается в «запутанную эмпатию».
Лори Груэн описывает себя как экофеминистку. По мнению представительниц этой ветви феминизма, одна и та же логика отчуждения лежит в основе эксплуатации и женщин, и природы, и нечеловеческих животных. В обществах, основанных на сексизме и спесишизме, как женщины, так и нечеловеческие животные рассматриваются как «другие», как существа, отличные от человека и якобы лишенные в полной мере разума и рациональности. Предполагаемое отсутствие рациональности, разума, а также деятельной активности у этих групп используется для оправдания их дегуманизации. Процесс отчуждения переводит женщин и животных в категорию объектов, которые можно эксплуатировать, лишая их таких характеристик, как индивидуальность и свобода воли, а также легитимизирует использование языка ненависти и многочисленные виды экономического и политического насилия по отношению к ним. В связи с этим женщин и нечеловеческих животных начинают воспринимать не как уникальных личностей со своим собственным жизненным миром, а как ресурсы.
Центральный тезис экофеминисток заключается в том, что освобождение природы и нечеловеческих животных невозможно без прекращения угнетения женщин, равно как и освобождение женщин невозможно без прекращения угнетения природы и нечеловеческих животных.
Важно отметить, что экофеминистки призывают к радикально новой этике животных. Вместо доминирующих концепций в теории прав животных, таких как утилитаризм (Питер Сингер) и деонтология (Том Риган), экофеминистки развивают этику заботы.
Этика заботы
Этика заботы была придумана американской психологиней Кэрол Гиллиган в книге In a Different Voice («Иным голосом»), в которой она развила альтернативный теории морального развития Лоренца Кольберга подход. Можно выделить несколько важных отличий этих теорий друг от друга.
Этика заботы vs. Этика справедливости. Гиллиган утверждает, что женщины при принятии моральных решений полагаются на заботу и чаще обращают внимание на отношения, внутри которых находятся люди, тогда как мужчины скорее делают акцент на понятии справедливости и права и не касаются отношений. Этика заботы подчеркивает важность сочувствия, взаимопомощи и эмоциональной поддержки, в то время как этика справедливости фокусируется на применении универсальных принципов и законов для разрешения моральных дилемм.
Контекстуальность vs. Абстрактность. Гиллиган считает, что женщины чаще рассматривают моральные вопросы в контексте конкретных ситуаций и отношений, в которых они находятся. Этот подход делает акцент на ситуационной специфичности и контекстуальности принимаемых решений. В отличие от этики заботы, этика справедливости полагается на абстрактное мышление и применение универсальных принципов без учета специфики каждой конкретной ситуации. Гиллиган подчеркивает, что процесс решения моральных дилемм должен учитывать конкретные обстоятельства и межличностные связи, которые влияют на принятие решений.
Зависимость от других vs. Автономный субъект. Гиллиган утверждает, что женщины склонны видеть себя частью взаимозависимых отношений, что способствует развитию заботливого и эмпатичного подхода к моральным вопросам. В то время как Кольберг полагается на автономность субъекта, подразумевая, что принятие моральных решений связано с достижением независимости и способностью действовать на основе справедливости. Гиллиган подчеркивает важность зависимости от других и взаимной поддержки, рассматривая их как центральные аспекты морального мышления и поведения, в противоположность акценту Кольберга на автономии и абстрактных принципах справедливости.
Очень хорошо отличие этики заботы от этики справедливости видно на примере басни о кротах и дикобразе:
Начало холодать, и дикобраз приступил к поискам дома, в котором он мог бы перезимовать. Он нашел весьма привлекательную пещеру, но увидел, что она занята семьей кротов.
«Вы не будете возражать, если я поселюсь в вашем доме на зиму?» — спросил дикобраз у кротов.
Отзывчивые кроты согласились, и дикобраз начал жить с ними вместе. Но пещера была маленькой, и каждый раз, когда кроты передвигались по ней, их царапали острые иглы дикобраза. Сначала кроты терпели этот дискомфорт. Но наконец, набрались смелости и обратились к своему гостю.
«Пожалуйста, уходите, — сказали они, — и позвольте нам снова жить одним».
«О нет! — сказал дикобраз. — Как же так, ваша пещера мне очень нравилась».
В этой ситуации этика справедливости может предложить следующий ответ: дикобраз обязательно должен уйти, поскольку это собственность кротов и никто другой не имеет на нее права, а также потому, что дикобраз поселился в этой пещере последним. Однако этика заботы, направленная на удовлетворение потребностей обеих сторон, может предложить другой вариант решения проблемы: например, можно завернуть дикобраза в полотенце, чтобы избежать царапин, поочередно уступать друг другу место или совместными усилиями увеличить пещеру.
Этика заботы и этика животных
Экофеминистки, и в частности Лори Груэн, используют теоретические наработки этики заботы, которая изначально применялась только в отношении людей, и расширяют пределы ее анализа, включая в него нечеловеческих животных. Такой подход позволяет заметить некоторые проблемы утилитаризма и деонтологии в этике животных.
В большом сборнике статей The Feminist Care Tradition in Animal Ethics («Феминистская традиция заботы в этике животных») под редакцией Жозефин Донован и Кэрол Адамс, в котором также выходил один из текстов Груэн, можно найти несколько критических замечаний в отношении теории прав животных.
Во-первых, критика теории прав животных сосредоточена на отвержении эссенциализма, который присущ как Ригану, так и Сингеру. Теория прав животных рассматривает нечеловеческих животных как существ, которые обладают интересами. И это единственно значимое для теории прав животных качество. Уникальность других потребностей (например, поддержка и забота) каждого конкретного животного, его история, идентичность, эмоциональная конституция и (семейные/дружеские) отношения игнорируются. Эссенциализм редуцирует нечеловеческих животных до набора интересов, которые человеческая традиция правосудия считает морально значимыми, и пытается выделить и отыскать в нечеловеческих существах те способности, которые наиболее ценны для полноценной человеческой жизни.
Во-вторых, теория прав животных критикуется за ее рационалистические корни. Риган и Сингер привержены видению, согласно которому общество сформировано из рациональных и автономных агентов. Однако такое представление обусловлено историческим контекстом, в котором возникла теория прав. Они стремятся обеспечить нечеловеческим животным автономию, освободив их от страданий и эксплуатации, но здесь возникает проблема, так как некоторым нечеловеческим животным нужна дополнительная помощь в поддержании их благополучия. Нечеловеческий мир не может быть полностью оторван от человеческого (и наоборот). Нечеловеческие животные не всегда могут существовать автономно в своем мире, так как они взаимосвязаны с людьми. В противовес такому индивидуалистическому представлению об обществе экофеминистки настаивают на необходимости учета взаимодействия всех членов общества, а также природной среды.
В-третьих, теория прав животных игнорирует различия между нечеловеческими животными. Риган и Сингер часто пренебрегает уникальными историями и потребностями каждого индивидуального животного. Они стремятся к тому, чтобы применить универсальные правила или принципы ко всем животным, предполагая, что все они схожи. Однако на практике не все животные нуждаются лишь в избавлении от страданий и прекращении эксплуатации и убийств. Некоторым требуется дополнительная поддержка и забота.
В-четвертых, теория прав животных исключает эмоции как таковые из процесса принятия решений, как будто они не имеют значения.
В-пятых, теория прав животных склонна к абстрактности и формализму, предпочитает универсальные правила и количественную оценку, но игнорирует контекст, ситуационность и уникальность каждого конкретного случая. Теории прав животных присущ абстрактный подход к моральным ситуациям, которые оказываются лишены социального, политического и экономического контекста. Это искажает принятие решений относительно обращения с нечеловеческими животными и взаимодействия с ними. Экофеминистки подчеркивают важность учета контекста и истории взаимоотношений нечеловеческих животных друг с другом и с нами.
И последнее: теория прав животных полагается на массовые термины, которые стирают индивидуальные особенности нечеловеческих животных. В одной из своих статьей Груэн пишет: «Правовая аргументация дискурса прав животных также имеет тенденции к игнорированию взаимоотношений, в которых мы находимся, и особых тревог, интересов, симпатий и чувств индивидов, находящихся в этих отношениях. Кроме того, большая часть литературы о правах животных фокусируется на операциях обобщения и абстрагирования, осуществляя их двумя важными, но иногда проблематичными способами. Конкретные индивиды и их взаимоотношения объединяются в массовый термин (mass term). Например, опыт страдания, боли и смерти сельскохозяйственных животных, животных-компаньонов, шимпанзе, использующихся в исследованиях, обобщается, несмотря на то, что опыт у названных групп животных разный. Этот акцент на общности страдания часто исключает исследование других аспектов жизни, которые могут включать в себя большое удовольствие или удовлетворение в компании других существ. Даже когда большинство жизней проходят в ужасных условиях эксплуатации, все равно есть вероятность, что жизнь является не только страданием, в особенности если в жизни есть наполненные смыслом взаимоотношения. Удовольствие иногда может обнаруживаться в отвратительных местах».
Экофеминистская критика и исследования животных
Экофеминистская критика очень сильно повлияла на исследования животных. Можно выделить, по крайней мере, четыре важных тезиса.
1. Экофеминистская оптика обращает внимание на политические и экономические причины страданий нечеловеческих животных. Мы всегда должны анализировать то, как оказались в точке, в которой эксплуатируем нечеловеческих животных. Без анализа причин угнетения и контекста, внутри которого оно происходит, невозможно понять, что нам делать и как разрешить существующую проблему. Теория прав животных, конечно, говорит о том, что нечеловеческие животные угнетаются и эксплуатируются, но она не анализирует контекст, который привел к угнетению и эксплуатации, когда пытается дать вариант решения проблемы. Поэтому эти решения кажутся оторванными от действительности.
2. Экофеминистская оптика пытается обращаться непосредственно к голосам животных, а не к людям, говорящим за них. Теория прав животных утверждает, что люди меняются благодаря аргументам, и в дебатах важно занимать лидирующие позиции, поскольку лучшие речи и доводы приводят к победе; нечеловеческие животные не могут участвовать в человеческих обсуждениях, поэтому мы должны быть их голосом; те, кто выступает от имени лишенных голоса, должны быть наиболее убедительными ораторами, иначе они предадут тех, кого представляют. В отличие от этой позиции, в которой люди говорят за нечеловеческих животных, экофеминистки настаивают на том, что нам нужно прислушиваться непосредственно к нечеловеческим животным, поскольку у них есть свой уникальный голос. Хотя этот голос звучит иначе, он тем не менее существует. Экофеминистки настаивают на том, что нечеловеческие животные способны выражать себя и, благодаря нашей онтологической близости с ними, мы можем взаимодействовать друг с другом. Сингер и Риган не обращаются к голосам животных, отталкиваясь лишь от своих собственных представлений о том, что нужно сделать, чтобы животные перестали страдать. Экофеминистки настаивают на включении нечеловеческих животных в принятие решений о своей собственной жизни, так как у них есть разные голоса и уникальные потребности, которые нельзя обобщить. Каждое животное, даже внутри одной группы, имеет свои особенные потребности, которые выходят за рамки интереса «не страдать» и «не быть убитым».
3. Экофеминистская оптика делает акцент на эмпатии и сострадании. Она призывает к чувственным взаимоотношениям с нечеловеческими животными. Важно отметить, что эмпатия предшествует рациональной аргументации и рассуждениям. И хотя эмоции первичны, аргументация и рассуждения все равно присутствуют в концепциях экофеминисток, но занимают второе место. Этот шаг направлен на прекращение «войны с состраданием», как ее называет Жак Деррида. Он отмечает, что эта война приводит нас к отчуждению от нечеловеческих животных и к объективации чувств. Эмоциональная связь с живыми существами, особенно с теми, кого обычно рассматривают как еду, подавляется ради комфортного и беззаботного существования. Однако подобное отчуждение от чувств ведет к потере эмпатии, к безразличию к страданиям других. Эмоциональные реакции могут подорвать установленные общественные нормы и нарративы, поэтому они часто подавляются. Кроме того, аргументы редко изменяют взгляды людей, в то время как эмпатия и сострадание могут быть более эффективными в этом отношении.
В одной из своих статей Кэрол Адамс пишет: «Война с состраданием привела к желанию отстраниться от многих чувств, особенно тех, что приносят дискомфорт. В результате страх, который является вполне понятной реакцией на новый опыт, скажем на встречу со змеей или пауком, становится оправданием убийства змеи или паука. Если бы чувства не были „объективированы“, мы могли бы развить способность взаимодействовать со страхом, уважать его и существо, которое его вызывает, а не пытаться уничтожить и чувство, и существо».
4. Экофеминистская оптика отрицает биологическую детерминированность нечеловеческих животных, утверждая, что каждое конкретное нечеловеческое животное — это личность со своими уникальными интересами, поведением и идентичностью, которые до конца не вписываются в те представления о нечеловеческих животных, которые были описаны наукой. Нечеловеческие животные — всегда нечто большее, чем совокупность научных тезисов о них.
Запутанная эмпатия
В этом теоретическом контексте и появляется понятие запутанной эмпатии. Груэн пишет, что эмпатия — «особый тип внимания», «своего рода моральное восприятие». Моральное восприятие отличается от обычного чувственного восприятия, потому что требует некоторых размышлений, коррекции своих действий после получения чувственного эмпатического опыта. Здесь можно сразу заметить, что Груэн пытается противопоставить свой концепт традиции теории прав животных, которая уделяла больше внимания рациональному уровню восприятия, чем чувственному.
В основе теории прав животных лежит моральное суждение. Моральное суждение обычно не предполагает размышлений о том, как возникла проблематичная ситуация. Оно абстрактно, не принимает в расчет контекст. Моральное восприятие, наоборот, требует рассмотреть контекст, внутри которого происходит принятие решений. Несмотря на это, моральное суждение в запутанной эмпатии никуда не исчезает, а является вторым шагом, нужным для того, чтобы определить, какая дополнительная информация, помимо той, с который мы сталкиваемся непосредственно в действительности, нам доступна. Оно также способно меняться в зависимости от контекста и вариативности морального восприятия.
Моральное восприятие помогает понять, что действительно важно в каждый конкретный момент, в каждой конкретной ситуации, в каждом конкретном контексте. Оно говорит нам о том, что мы должны признать некоторую связку/связь/запутанность/взаимоотношения с другими нечеловеческими животными, из которых не можем выйти. Именно в моральном восприятии воплощаются основные характеристики этики заботы.
Груэн пишет именно об эмпатии, а не о симпатии, например, так как симпатия является более простым чувством, в котором мы рискуем забыть о себе, отдать себя полностью заботе о другом. Эмпатия позволяет держать дистанцию, не забывать о том, что у нас есть собственная точка зрения, с которой мы судим о другом. В свою очередь, у другого тоже есть точка зрения, и мы должны принимать ее в расчет. Эмпатия позволят не слиться с другим в момент морального восприятия, помнить о другом как об уникальном существе и избегать проекции своих интересов на интересы другого существа. Эмпатия включает в себя способность чередовать точки зрения от первого и третьего лица, что требует глубокого понимания образа жизни других существ. Это позволяет оценить, как условия их жизни влияют на их эмоциональное и физическое состояние. Сочетая в себе аффект и познание, эмпатия требует внимательности к сходствам и различиям между собой и другим существом, на которого она направлена. Таким образом она стремится избежать слияния нескольких перспектив в одну.
При этом запутанная эмпатия требует не только эмоционального восприятия, но и стремления узнать об образе жизни нечеловеческих животных больше, чем мы знали до этого, для лучшего взаимодействия и решения возникающих проблем. Она предполагает глубокое вовлечение в жизнь и опыт другого существа, что позволяет более точно понять его потребности и переживания.
«Запутанность» в запутанной эмпатии схватывает наши сложные отношения с другими нечеловеческими животными и настаивает, что вместо того, чтобы пытаться выйти из этих отношений, как предлагает нам теория прав животных, мы должны просто принять их как данность: «Мы запутались в сложных отношениях, и вместо того, чтобы пытаться совершить невозможное и притворяться, что мы можем их распутать, нам лучше подумать о том, как быть более проницательными и более отзывчивыми к глубоко запутанным отношениям, в которых мы находимся».
Здесь можно подумать, будто запутанная эмпатия склоняет нас к следующей форме рассуждений. Раз мы запутались в этих отношениях с нечеловеческими животными и мы существуем в мире, где есть промышленное животноводство, цирки и зоопарки, то вместо того, чтобы распутывать эти отношения, мы просто должны успокоиться и принять наличие этих форм эксплуатации животных. Однако, пишет Груэн, запутанность не ведет к аполитичности и бездействию: отношения не полностью определяются существующим статус-кво, внутри которого мы все находимся, отношения не фиксированы, они не даны раз и навсегда, мы можем их изменить, расшатать и преобразовать: «Отношения эксплуатации или полной инструментализации — это именно те отношения, которые должны измениться». Наоборот, запутанная эмпатия позволяет нам увидеть уязвимость нечеловеческих животных, существующих внутри комплекса промышленного животноводства, цирков и зоопарков. А зависимость всех существ позволяет эмоционально подключиться к их проблемам и попытаться их разрешить.
Уязвимость в рассуждениях Груэн связана с понятием воплощенности. Мы все являемся живыми существами из плоти и крови, которых можно убить. Живое тело, которое подвержено разным внешним воздействиям, в том числе болезням, травмам и старению, но в первую очередь эксплуатации и инструментализации, является той общностью, которая объединяет человеческих и нечеловеческих животных. Это физическое воплощение делает нас уязвимыми перед институтами угнетения, другими живыми существами и угрозами со стороны окружающей среды. Человеческие и нечеловеческие животные разделяют многие аспекты этой уязвимости.
Запутанная эмпатия — это процесс сопереживания другим нечеловеческим и человеческим животным, который возможен благодаря нашему общему состоянию уязвимости, взаимосвязи и взаимозависимости. Он состоит из нескольких этапов. Сначала внимание сопереживающего привлекает благополучие другого существа, после чего он рефлекторно представляет себя на месте другого. Затем сопереживающий оценивает, как условия жизни другого существа влияют на его душевное состояние или благополучие. Представление себя на месте другого является ключевым моментом этого процесса, поскольку оно позволяет лучше понять перспективу и чувства другого существа. А оценка условий жизни и благополучия помогает сформировать более глубокое и точное понимание ситуации и потребностей существ. Груэн говорит: мы должны чередовать восприятие от первого и от третьего лица, чтобы помнить о том, что у нас различные перспективы. Она также настаивает на том, что мы не можем полностью приблизиться и до конца понять другого и то, как другой воспринимает этот мир.
Запутанная эмпатия не только помогает улучшить отношения с другими существами, но и способствует развитию эмпатического мышления и поведения. Она стимулирует нас к действиям, направленным на улучшение жизни других нечеловеческих животных, основанным на глубоком понимании и уважении их потребностей и переживаний. Предлагая новый способ взаимодействия, подчеркивающий эмоциональную связь и поддержку вместо акцента исключительно на рациональных аргументах, работая на уровне эмпатии и сопереживания, она позволяет аффективно подключаться к заботе о нечеловеческих животных, а затем корректировать ситуации, обращаясь, в том числе, к рациональному уровню. Таким образом, эмпатия побуждает к критическому анализу условий, влияющих на благополучие, и к этическому поведению, основанному на понимании перспективы других животных.
Рефлексивная эмпатия Элисы Аалтолы
Через три года после выхода работы Лори Груэн появляется книга другой специалистки в области animal studies Элисы Аалтолы Varieties of Empathy: Moral Psychology and Animal Ethics («Разновидности эмпатии: моральная психология и этика животных»), в которой она рассматривает различные виды эмпатии, начиная c проективной, симулятивной, когнитивной, аффективной и воплощенной, а заканчивая — рефлексивной.
В последней главе своей работы Аалтола предлагает оценить различные виды эмпатии с точки зрения их эпистемологического движения. Она пишет, что «В рамках когнитивной эмпатии нет никакого движения между мной и другим, поскольку мы сохраняем дистанцию между друг другом; другой — это объект, который мы оцениваем издалека, не подходя к нему и не позволяя ему приблизиться к себе. В рамках проективной и симулятивной эмпатии происходит движение от себя к другому, поскольку „я“ проецируется на другое существо или симулирует свое присутствие в нем: наблюдатель стремится поставить себя на место другого. В рамках аффективной эмпатии другой человек приближается к нам и даже проникает в нас, когда мы сливаемся с потоком его эмоций и погружаемся в них. В рамках воплощенной эмпатии движение происходит в обоих направлениях, поскольку мы воздействуем на другого, а другой воздействует на нас — это динамичное, со-конституирующее движение, происходящее на пересечении между моим „я“ и „другим“».
Однако у каждого вида эмпатии есть свои ограничения. Когнитивная эмпатия может быть эгоцентричной и отстраненной, вследствие чего другой может рассматриваться в качестве объекта, что, в свою очередь, может допустить аморальное поведение по отношению к нему. Проективная эмпатия не учитывает субъектность и уникальность другого, а симулятивная слишком сильно полагается на воображение. Аффективная эмпатия позволяет проникать в эмоциональное состояния других, но не всегда может разобраться во всех его нюансах. У воплощенной эмпатии есть проблема с тем, чтобы «способствовать подлинному, моральному и уважительному отношению к другим».
Однако есть еще один вид эмпатии — рефлексивная эмпатия, — который, по мнению Аалтолы, включает в себя все лучшие элементы других.
Рефлексивная эмпатия происходит в два этапа. На первом мы воспринимаем эмоции и субъектность другого. На втором этапе рефлексивная эмпатия приглашает нас к размышлению о полученном эмпатическом опыте с опорой на наши собственные эмоции, убеждения и контекстуальные отношения. При этом важно не просто позволить эмоциям и убеждениям влиять на эмпатию, но и осознавать, как именно они воздействуют на наши суждения и опыт. Иными словами, сначала запускается процесс сопереживания, а затем мы занимаем метапозицию, из которой пытаемся отрефлексировать этот процесс.
Важно отметить, что Аалтола признает сходство между своим концептом рефлексивной эмпатии и запутанной эмпатией Груэн. Она пишет, что в запутанной эмпатии мы также ставим себя на место другого, размышляем о влиянии контекста, эмоционально реагируем и стремимся перестроить отношения с другими нечеловеческими животными, чтобы поддержать их благополучие. Но есть несколько ключевых отличий. Во-первых, запутанная эмпатия направлена на лучшее понимание другого, тогда как рефлексивная эмпатия направлена на самопознание для лучшего понимания другого. Во-вторых, запутанная эмпатия тесно связана с этикой, в то время как рефлексивная эмпатия стремится стать ступенькой к этике. Это важное отличие, так как интеграция этики в эмпатию может сделать этику релятивистской. Этика Груэн основана на равенстве и солидарности, но что если, задается вопросом Аалтола, будет выбрана другая этическая позиция, основанная, например, на консервативных ценностях и иерархии? Тогда и последствия процесса эмпатии тоже изменятся в соответствии с новыми ценностями. Именно поэтому рефлексивная эмпатия и этика хоть и связаны между собой, но в то же время являются самостоятельными категориями. В-третьих, запутанная эмпатия нормативна и сосредоточена на этических взаимодействиях, тогда как рефлексивная эмпатия делает акцент на метауровне мышления и является преимущественно эпистемической.
В заключение стоит отметить, что, несмотря на критические замечания со стороны Аалтолы, концепция «запутанной эмпатии» Лори Груэн является важным вкладом в этику животных, уводя ее от традиционных рационалистических подходов в сторону этики заботы и экофеминизма. Запутанная эмпатия подчеркивает необходимость эмоциональной вовлеченности, принятия взаимосвязи с другими существами и погружения в их опыт для лучшего понимания потребностей. Что позволяет нам быть более внимательными к каждому уникальному живому существу и открывает новые перспективы взаимодействия с нечеловеческими животными.