1. 5 июля не стало Олега Юрьева — одного из лучших русских поэтов, переводчика, эссеиста, прозаика. Последняя его книга эссе и интервью «Неспособность к искажению» вышла в «Издательстве Ивана Лимбаха» совсем недавно. Пока что о постигшем нас несчастье сказано мало; на сайте «НЛО» (где тоже издавалось несколько книг Юрьева) о поэте пишет Александр Скидан: «Олег Юрьев обладал невероятным поэтическим слухом. Поздние его стихи — абсолютные шедевры, материя языка в них истончается до предсмертного (посмертного?) каркаса русской просодии. Акустическое устройство их таково, что улавливает тончайшие вибрации разговорной ленинградской некнижной речи, собирая ее в единый светоносный пучок». Здесь же цитируются стихи из «Петербургских кладбищ», одной из последних поэтических публикаций Юрьева. Процитируем их и мы:
***
где белые и красные стволы
колоннами бегут вдоль треугольных просек
накрыты круглые столы
для синих птиц нагнувших желтый носик
и я и я бы тронулся туда
где свет искрится тени завивая
но нету сил для смертного труда
и поезд едет мимо завывая
2. В «Неприкосновенном запасе» Кирилл Кобрин и Виктор Пивоваров разговаривают о Китае — об образах Китая в искусстве, об осмыслении Востока художниками и писателями концептуалистской школы. Это непринужденный и притом глубокий разговор, касающийся, как и подобает интересному разговору, других предметов, кроме основного. Вот, например, Пивоваров сравнивает себя с Ван Вэем и Уильямом Блейком — и переходит к материальной стороне искусства: «Увы, что касается ремесла… оно самое слабое место московского концептуального искусства, и мое в частности. Ремесло, которым я владею, просто пещерное. Я очень хорошо представляю себе того же китайского мастера, который сам готовил тушь, выбирал особую бумагу... <…> Или изготовление бумаги… Примерно так, как изготовляется скрипка, когда дерево должно быть не просто особой породы, оно должно расти из определенной земли, в особом месте, с особым освещением и прочее. Ничего такого, конечно, в нашем московском кругу не было. Мы были добросовестные, конечно, поскольку все мы получили художественное образование. Но сами материалы, которыми мы пользовались, чудовищны, они не выдержат и ста лет, все это развалится к чертовой матери, вся эта бумага сгниет, ее сожрут всякие насекомые». Кроме того: сходство Игоря Холина с буддистским ламой, пепперштейновская концепция Шизокитая, зависимость Сорокина от идеи «желтой угрозы».
3. На «Кольте» — интервью с поэтом и главредом «Дружбы народов» Сергеем Надеевым, который был литературным секретарем Эммы Герштейн в последние годы ее жизни. Общение с Герштейн, пристрастной мемуаристкой и собеседницей великих поэтов, заслонило в памяти Надеева многие бытовые подробности ее жизни («Только и осталось: стол в завалах рукописей и книг да пишущая машинка в комнате небольшой квартирки в писательском доме на „Аэропорте”. Рассыпающаяся, замусоленная, заученная наизусть книжка „Дневников” Ахматовой в руках, Лукницкий…»), зато сохранило ее рассказы — например, о сотрудничестве и дружбе с Чуковскими и о личных, семейных историях. Неопубликованные рукописи, оставшиеся после смерти Герштейн, исчезли (знаменательно, что родственники спрятали их по наущению Владимира Глоцера, который долгие годы не позволял издавать стихи Введенского, объясняя это заботой о его наследниках) — впрочем, по мнению Надеева, важных текстов среди этих рукописей не было.
4. В конце июня умер прекрасный художник-комиксист и замечательный человек Хихус. На сайте «Год литературы» о нем вспоминает коллега Алексей Иорш: «Пашка обладал удивительным свойством понимать, принимать людей, присоединять к своему карассу. Удивительно эмпатичный. Идеальный хиппи, но без этой вот лени и пофигизма. Каждая „КомМиссия” для него была страшным испытанием на прочность, ведь львиную часть работы тянул он сам. Я ему говорил: „Ну пусть кто-то еще хоть поверстает” — он: „Я не могу, опять налажают, переделывай потом…”» «КомМиссия» — фестиваль рисованных историй, организованный Хихусом: именно он стал предвестием появления в России индустрии комиксов — сейчас у фестиваля международный статус.
5. В издательстве «Циолковского» вышло собрание сочинений Василиска Гнедова — поэта-эгофутуриста, автора книги «Смерть искусству», которую завершает «Поэма конца» — чистый лист, не содержащий текста. Гнедов, доживший до конца 1970-х, не всегда был таким радикалом, и собрание его произведений способно много раз удивить. На «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией о книге пишет Константин Львов. Он пересказывает биографию Гнедова, который после 1918 года был фигурой совершенно теневой; в эту биографию уместились, в частности, арест и (якобы) сотрудничество с МГБ. Был здесь и поэтический портрет Сталина — «Сидят на шапке его страусы / В глазах жестокости циклон / И он идет задрав усы / Пред ним трепещет строй колонн…» (тут можно вспомнить другую издевательскую оду Сталину, написанную Марком Тарловским, — о ней Михаил Гаспаров говорил: «Вот истинная преданность поэзии: ради красного словца он не пощадил не то что родного отца, но и себя, потому что не мог не понимать, что хотя бы от 10-й строфы уже вела прямая дорога к стенке»). И в то же время Гнедов создавал «верноподданнический цикл „365 стихотворений о Ленине”». Цикл в книгу не входит — его уничтожил Николай Харджиев. В последние годы жизни Гнедов — один из самых интересных русских поэтов-примитивистов. «Я на своих харчах / Приехал сюда из Херсона / И потому не зачах / Никакого не надо гарсона / Сам беру салфетку / Стол — полный перрон / Проживу столетку /А потом Харон». Почти прожил.
6. «Афиша» попросила троих современных поэтов рассказать о собственных стихах. Если поэт способен показать свою кухню, это всегда ценно и интересно; каждый такой рассказ (даже если в его основе, как у Андрея Гришаева, пари с другим автором; даже если, как у Оксаны Васякиной, демонстрируются все детали головоломки) отрицает заданность поэтического письма: «Я начала писать про художницу, а потом все зачеркнула и написала этот текст». По словам Марии Галиной, «это спонтанный процесс, в котором мало рацио, поэтому более подробно объяснить невозможно». Может быть, разочаровывающий для читателя, но совершенно понятный вывод.
7. «Лабиринт» публикует интервью Афанасия Мамедова с режиссером Олегом Дорманом («Подстрочник», «Нота»): издан его новый перевод — книга Пола Гэллико «Снежинка». Ранее выходили две книги Гэллико в переводе Дормана. По словам режиссера, он хотел, чтобы рассказ «Верна» прочли его «друзья, не владеющие английским, и все хорошие люди», а за «Белую гусыню» взялся «потому, что мне очень хотелось выманить Романа Рудницкого к публике, поделиться с людьми восторгом от того, что есть на свете такой художник»: Рудницкий, считает Дорман, достоин иллюстрировать «Данте, Бродского, Библию». Кроме Гэллико, разговор идет о Вуди Аллене, над чьими книгами Дорман тоже работал, и о лучших современных переводчицах — Наталье Мавлевич, Ксении Старосельской, Елене Баевской.
8. Энн Тайлер редко общается с прессой (потому что наутро после интервью ощущает раздражение), поэтому на ее разговор с The New York Times стоит обратить внимание. «Я всегда говорю, что над романом надо работать так: когда пишешь первые 83 черновых варианта, нужно представлять себе, что никто никогда не будет это читать». 10 июля выходит ее 22-й роман; она по-прежнему сначала пишет от руки и только полностью нравящийся ей текст забивает в компьютер (а потом распечатывает, снова переписывает от руки и наговаривает на диктофон). «Результат — стиль, который она скромно называет отсутствием стиля, но на самом деле спутать его ни с чем невозможно: прозрачный, чуткий ко всем нюансам того, что только кажется рутиной».
Тайлер вспоминает свое детство: «Я помню себя в семь лет: тогда я принимала важные решения о том, каким буду человеком. В этом же возрасте я поняла, что однажды умру, и решила, что не могу верить в Бога. Я никогда уже не была такой умной, как в семь лет». В детстве она много читала — классику от «Юлия Цезаря» до «Сайласа Марнера» — и понимала, что писать так не сможет, потому и не мечтала о литературе. Переубедила ее проза Юдоры Уэлти: та писала об обычных людях, таких же, с какими 14-летняя Тайлер собирала табак. «Я сказала себе: она пишет о моей жизни, о людях, которых я знаю, — и это никакой не Шекспир».
В университете Тайлер изучала русский — просто чтобы полностью отличаться от своих родителей, а еще ей нравилось, что к главе русской кафедры приставлен целый агент ФБР. Очень многое в жизни писательницы было незапланированным — в том числе переезд в Балтимор, где она живет до сих пор и о котором неизменно пишет. «Поклонники Тайлер будут рады узнать, что ее новый роман не станет исключением, — говорит автор материала Чарльз Макграт. — Это почти что энциклопедия знакомых приемов и ситуаций Тайлер. В основном действие происходит в Балтиморе, хотя главный герой и не оттуда. Есть мать со странностями и не ладящие с семьей братья и сестры… есть брак, в котором супруги, кажется, намеренно друг друга не понимают… и, конечно, Тайлер вновь исследует, что вообще значит быть частью семьи». «Каждый раз, начиная новую книгу, я думаю, что эта-то уж будет непохожа на другие, и каждый раз ошибаюсь», — шутит писательница.
9. На прошлой неделе вручалась самая престижная италянская литературная премия «Стрега». Джин Боннер написала для Lithub статью о гендерном перекосе в институции: за 71 год существования премию получили только 10 женщин, и последний такой случай был целых 14 лет назад. Боннер называет достойных награды: кроме Элены Ферранте, это итальяноязычная швейцарка Флёр Йегги, Донателло ди Петрантонио, Романа Петри и ещё несколько писательниц. В этом году в шорт-лист «Стреги» попали три женщины: Хелена Янечек, Сандра Петриньяни и Лия Леви. Боннер рассказывает, что женщинам в Италии исторически было сложно сделать литературную карьеру — в критических кругах (по преимуществу мужских) живет миф о сентиментальности женской прозы. Ожидания Боннер сбылись: премию получила Янечек. Ее роман «Девушка с „лейкой”» посвящен Герде Таро — первой военной фотожурналистке и подруге Роберта Капы, погибшей на Гражданской войне в Испании. Янечек утверждает, что нимало не похожа на свою героиню: «Было замечательно проверить себя, взяв другую фигуру. Она была храброй с рождения, а я училась храбрости. И моя героиня помогала мне все шесть лет, что я писала эту книгу». Писательница надеется, что следующей «Стреги» для женщины не придется ждать пятнадцать лет.
10. Bustle разбирается с тем, почему в детских книгах так много героев-мышей. Особенно отчетлива мышиная тенденция в 1990-е, когда количество грызунов «было сопоставимо только с количеством мультсериалов про уток на канале Disney». Странно, пишет автор статьи Шарлотта Элин: ведь дети, хотя обычно не имеют ничего против мышей, не увлекаются ими, как динозаврами. Элин приводит небольшую классификацию мышей-героев и ссылается на филолога Маргарет Блунт, которая написала книгу о животных в детской литературе. По Блунт, мыши нравятся детям потому, что они маленькие, пушистые и хорошо умеют прятаться, а еще они храбры, потому что не боятся жить рядом с человеком. Дети, которым часто бывает страшно в огромном мире взрослых, соотносят себя с такими персонажами и воображают крохотные мышиные домики, обставленные в точности как человеческие жилища. Несколько классических мышиных книг — «Стюарт Литтл» Э. Б. Уайта, «Мышь и мотоцикл» Беверли Клири, «Если дашь мышонку печенье» Лоры Нумерофф, «Остров Абеля» Уильяма Стайга — и, кстати, «Мэнксмаус» Пола Гэллико.
