О юбилеях
Люди любят круглые даты. Живет писатель, пишет, одним его книги нравятся, другим нет. Если его книги не совсем похожи на установленный образец, читатели о них спорят, а критики — ну, они иногда старательно прорабатывают писателя, который старается говорить своим голосом, а чаще всего обходят его книги молчанием.
И вот вдруг на писателя обрушивается неприятность, подходит круглая дата. Ну, человеку, например, исполняется семьдесят лет. Ничего веселого в этом нет, но писателя поздравляют, его расхваливают — словом, начинается юбилей; а на юбилее полагается запаивать юбиляра медом.
Лучше всего это описал Чехов в «Вишневом саду». Там Гаев обращается к книжному шкафу с комплиментами: «Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости...»
О пошлости
Не будем преувеличивать значение пошлости — она, как тень, плетется позади нашего созревания и обогащения. Но не будем и преуменьшать роль этой пошлости. Объявим кошечек и филинов врагами революции, как мы некогда объявили врагом революции тифозную вошь.
***
Я слышал от рядовых французов, от английских студентов, от тех американцев, которых пугает пошлость жизни, знакомые нам признания: «Чехов помог... Чехов раскрыл глаза... Чехов согрел сердце...»
***
Уровень наших читателей куда выше, нежели это предполагают писатели. Читатели жадно ждут книг. Не занимательности они ищут, но глубины. Идея романа, который глотают в метро, чтобы узнать поскорей, как спасся герой или как погиб злодей, относится к тому наследию пошлости и мещанства, с которым пора покончить.
О национальных литературах
А. Казем-Бек пишет, что «Хемингуэя и Фолкнера читают миллионы американцев, — десятки миллионов их сограждан никогда о них не слыхали». Я очень обрадовался, узнав, что названных писателей читают миллионы американцев, я думал, что круг их читателей уже.
***
Если влияние французской литературы было огромным, то это объясняется прежде всего ее человеческим и социальным характером. Она не столько потрясала глубиной раскрытия, сколько будила воображение и волю народов, была скорее дрожжами, нежели мукой.
***
Спор о космополитизме Стендаля — это давний спор о подлинном характере любви к родине: связана ли такая любовь с пренебрежением к другим народам, с восхвалением пороков и недостатков соотечественников, с анафемами и здравицами. Для квасных патриотов (а такие имеются и во Франции, хотя там нет кваса) «миланец Арриго Бейль» был перекати-поле. Но для Франции он был и остается одним из самых ясных носителей французского гения.
***
Спросите русского, кто крупнейший поэт России, он не колеблясь назовет Пушкина, как немец на однородный вопрос ответит — Гёте, англичанин — Шекспир. Пять французов назовут пять различных имен — Гюго, Лафонтена, Расина, Вийона, Бодлера.
О том, что живым тяжело
Были дни, когда не хотелось дольше жить, но и в такие дни я знал, что выбрал правильную дорогу.
***
Эренбург в молодости
После XX съезда партии я встречал за границей знакомых, друзей; некоторые из них спрашивали меня, да и самих себя, не нанесен ли роковой удар самой идее коммунизма. Чего-то они не понимали. Я — старый беспартийный писатель, знаю: идея оказалась настолько сильной, что нашлись коммунисты, которые сказали и нашему народу и всему миру о прошлых преступлениях, об искажении и философии коммунизма и его принципов справедливости, солидарности, гуманизма. Наш народ, наперекор всему, продолжал строить свой дом, а несколько лет спустя отбил фашистское нашествие, достроил тот дом, в котором теперь живут, учатся, шумят, спорят юноши и девушки, не знавшие жестоких заблуждений прошлого.
***
В спокойные времена в спокойной стране человек растет, учится, женится, работает, хворает, дряхлеет; он может прожить всю жизнь, так и не поняв, что такое свобода; вероятно, он всегда чувствует себя свободным в той мере, в которой положено быть свободным пристойному гражданину, обладающему средним воображением.
О сюрреалистах
Они начали с непристойных слов... Наименее лукавые признаются, что их программа — целовать девушек. Сюрреалисты похитрей понимают, что с этим далеко не уедешь. Девушки для них соглашательство и оппортунизм. Они выдвигают другую программу: онанизм, педерастию, фетишизм, эксгибиционизм, даже скотоложество. Но в Париже и этим трудно кого-либо удивить.
О поэзии
Ход океанских волн хорошо изучен. Много темнее пути поэзии, ее подъемы и спады, приливы и отливы.
***
Говорят, что стихи особенно близки молодым. Вероятно, это так: в молодости чувства обостреннее. Но признаюсь — стихи Слуцкого меня волнуют, хотя я и стар. Я нахожу в них мою землю, мой век, мои надежды и горечь, все, что позволило мне вместе с другими идти вперед, хотя порой это было нелегко, идти и дойти до наших дней.
Она копила, экономила,
Она вприглядку чай пила,
Чтоб выросли заводы новые,
Громады стали и стекла.
На чувствах мы никогда не экономили, и часто нам бывало обидно, когда мы читали пустые, холодные стихи, ничего и никого не выражавшие. Ведь стихи — это не сахар, это скорее соль, — без поэзии не обойтись. Хорошо, что настает время стихов.
***
Никогда я не мог разгадать пушкинских строк «На свете счастья нет, но есть покой и воля...». Много раз я думал над этими словами, но так их и не понял.
***
Что же пережило и войны гвельфов и гибеллинов, и каноны религии, и учения Аристотеля и Платона? «Комедия» Данте, сила поэзии, музыка — как бы на это ни сердились все Катоны-младшие...
Конечно, работа историков велика. Мы наслаждаемся чудными яблоками, а они тщательно анализируют ту почву, на которой выросла яблоня.
Любовь в моей стране к Данте велика, тиражи переводов растут, и «Комедию» читают не только люди, интересующиеся историей, но и любители поэзии, этого древнейшего и неподдающегося логическому анализу искусства.
«Комедия» кончается хорошо известными стихами: «Любовь, что движет Солнце и светила».
Каждый мальчишка теперь знает, что Данте ошибался, считая будто Солнце и другие светила кружатся вокруг Земли, но каждый современный человек, если есть в нем толика человеческого, твердо знает, что Данте был прав: любовь направляет Солнце, другие светила, в том числе не очень большую, но довольно важную планету, именуемую Землею. Поэзия побеждает.
О писательстве
Писатель не аппарат, механически регистрирующий события. Писатель пишет книгу не потому, что умеет писать, не потому, что он — член Союза советских писателей и его могут спросить, отчего он так долго ничего не опубликовывает. Писатель пишет книгу не потому, что ему нужно заработать на жизнь. Писатель пишет книгу потому, что ему необходимо сказать людям нечто свое, потому что он «заболел» своей книгой, потому что он увидел таких людей, такие чувства, которых не может не описать. Так рождаются страстные книги, и даже если в них порой имеются художественные недочеты, эти книги неизменно волнуют читателей.
Вот почему я не могу понять некоторых критиков, когда они винят такого-то писателя: он не написал романа о канале Волга — Дон, о текстильной промышленности или о борьбе за мир. Не лучше ли упрекнуть другого автора, который написал книгу, хотя в этом не было для него душевной необходимости и он мог бы спокойно ее не написать? В искусстве статистика не играет той роли, которую она играет в промышленной продукции. Право же, один хороший роман лучше сотни плохих. Романы не сгорают, как уголь, и не снашиваются, как обувь.
***
Мы видели не раз, как после появления первой книги, яркой и талантливой, быстро закатывалась звезда некоторых молодых авторов; иногда второй книги не появлялось, иногда появлялись и вторая и третья книги, но они приносили читателям разочарование. Обычно такая трагедия связана с биографией автора. Молодой человек, принимавший активное участие в жизни, инженер или геолог, рабочий или студент, кое-что пережил, кое-что увидел; обладая талантом, он использовал свой опыт в книге, которая принесла ему успех. Сделавшись профессиональным писателем, он оставил то, что дотоле было его жизнью. Закрылся приток не только живых наблюдений, но и переживаний. Вторая и третья книги не удались, потому что были написаны не на основании опыта, а с помощью догадок, литературных реминисценций, схем.
<...>
В капиталистическом мире чрезвычайно трудно прожить литературным трудом. Многие известные писатели Западной Европы, а особенно Америки, прежде чем стать профессиональными литераторами, были рабочими, матросами, почтальонами, грузчиками, бродячими фотографами, парикмахерами, золотоискателями. Они узнали множество людей, да и сами немало пережили; это помогло им создать романы, показывающие живую жизнь.
Альберт Эйнштейн и Илья Эренбург
***
Писатель живет жизнью своего общества и показывает то, что происходит в гуще жизни, а не в стороне от нее; он показывает людей и народ в движении. Чацкий не был типическим с точки зрения статистики, но он выражал негодование и смутные надежды передовых кругов России. Гончаров создал Обломова не потому, что Обломов был курьезом, а потому, что обломовщина была общественным бедствием. Любовь Анны Карениной исключительна по своей напряженности, но она понятна всем.
***
Толстой, Тургенев, Гончаров, Чехов прекрасно знали, что почувствуют их герои при любых обстоятельствах и как они поступят. Советскому писателю труднее разобраться в мыслях и чувствах своих быстро меняющихся современников.
***
Если архитекторы теперь работают над восстановлением разрушенных городов, то почетная задача писателей — способствовать восстановлению искалеченных человеческих душ. Жадно ждут честного и горячего слова миллионы людей, отвыкших от живой речи; с надеждой они смотрят на русских, украинских, белорусских, литовских, латышских, эстонских писателей. Найдем нужные слова, и пусть они будут живой водой.
О фашизме и победе над ним
В истории бывали побежденные, у которых можно было чему-нибудь научиться. Не таков фашизм. <...> Нельзя принять, чтобы даже в разбавленном растворе фашизм сохранился где-нибудь на земном шаре. Нельзя принять, чтобы даже в перекрашенном виде низменные наветы фашизма остались в сердце хотя бы одного человека.
***
Фашизм одновременно оскорблял прошлое и лебезил перед ним. Футурист Маринетти, ставший шутом шута Муссолини, требовал уничтожения древностей Италии, как бы предвосхищая труды Гитлера. Тем временем немецкие друзья Маринетти в 1934 году уже уничтожали современное искусство, выкидывали из музеев полотна Ренуара и Матисса, строили жилые дома по типу средневековых бастионов, возрождали дуэли на молотах. Фашисты искали в истории оправдания себе: духоты, мрака, нетерпимости. Ведь в прошлом каждого народа можно найти и живое семя, и трупный яд.
***
Добить фашизм нелегко. Мы его добьем: этого требует совесть народа, но теперь, как никогда прежде, требуется напряжение всех душевных сил, чтобы не погас священный огонь ненависти к фашизму. И если его нельзя разжечь бумагой, его можно раздуть дыханием. Мы должны дойти до конца. И мы дойдем. Я хочу только, чтобы в час победы, в час, когда на Пушкинской площади вспыхнут огни, когда вернутся тишина, шелест листьев, шепот влюбленных, чтобы в этот прекрасный день народ сказал: писатели были со мной до конца, с ними я шел навстречу смерти, с ними я буду жить.