Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
«Девять картин нарисовано тут»
Даниил Хармс
1941
В июне 1941 года вышел последний номер журнала «Чиж». Больше этот журнал не издавался. Стихотворение Хармса «Девять картин нарисовано тут» — на задней обложке. Иллюстрация — девять маленьких рисунков: мальчик, девочка, елка, гриб, фикус, рыбка, утка, кораблик, цветок. Хармсу 36 лет, он читает новости и пишет знакомым, что Ленинград разбомбят, как английский город Ковентри (там от бомбежки погибли 500 человек), а другу Павлу Зальцману говорит о своих ожиданиях общей судьбы ленинградцев: «Мы будем уползать без ног, держась за горящие стены».
У поэта уже есть справка с диагнозом «шизофрения», она избавляет его от службы.
Друзей рядом нет. Николай Олейников расстрелян, Николай Заболоцкий этапирован на Дальний Восток, Александр Введенский в Харькове готовится к эвакуации, Леонид Липавский и Дойвбер Левин ушли на фронт добровольцами, оба вскоре погибли.
Фото с выставки «Девять картин нарисовано тут»
Ленинград эвакуируют, за два месяца город покинули почти 400 тысяч человек, но Хармс с женой остаются. Недавно, в мае 1940 года, от заражения крови умер отец — Иван Павлович Ювачев. Хармс ходит на могилу к отцу, много плачет. По свидетельству жены, вступает на могиле в спиритический контакт с отцом. Спрашивает советы и получает их. Через два месяца поэта арестуют по анонимному доносу: «распространяет клеветнические и пораженческие настроения». На допросе он будет симулировать сумасшествие. Затем его направят в психиатрическое отделение тюремной больницы, где он умрет 2 февраля 1942 года.
«Тигр на улице»
Даниил Хармс
1936
Хармсу 31 год, уже два года он женат на Марине Малич, это его вторая жена. Они ведут богемный образ жизни, ходят в Эрмитаж, филармонию и даже на показы мод, оттуда в пивную, спать ложатся под утро и спят до обеда. Дом наполняется экзотическими предметами: недавно в комнате появились немецкий радиоприемник Telefunken и легендарная фисгармония (поэт влезает в долги, чтобы купить ее), на которой постоянно и с огромным удовольствием играет не только Хармс, но и его друг — философ Яков Друскин, часто заглядывающий в гости. Гости вообще приходят едва ли не каждый день — поэты и художники из редакции, случайные знакомые и «естественные мыслители» (так Хармс называет городских сумасшедших, общение с которыми очень ценит). И вместе с Хармсом они заполняют стены надписями: эзотерическими, вроде «Аум мани падме кум», и типично обэриутскими вроде «Мы не пироги». И еще с ними живет маленькая собачка по имени Тряпочка.
Недавно Хармс разбудил Марину и предложил покрасить печку в розовый цвет. В итоге покрасили всю комнату. Марина будет вспоминать об этом спустя полвека: «Покрасили в розовый цвет все, что могли. Другой краски у нас не было. И, крася, очень смеялись, держались за животы. Нам обоим было почему-то очень весело». Чтобы сосредоточиться на работе, например над стихотворением «Тигр на улице», Хармс просит уйти Марину, остается один, а на дверь вешает записку (с непременными ошибками в орфографии): «У меня срочная работа. Я никого не принемаю и даже не разговариваю через дверь». Впрочем, когда Марина возвращается, он тут же принимается читать ей написанное, внимательно выслушивая критику. Хармс мечтает о собственном театре, пытается договориться с лилипутом Иваном Артамоновым, чтобы писать для его эстрадных выступлений номера, и готовит так и не реализованный проект самиздатовского литературного журнала «Тапир».
К этому времени круг поэтов и философов, называвших себя чинарями, распался. Заболоцкий перестал появляться в гостях, Введенский переехал в Харьков и женился. А в прошлом году умер покровитель и кумир обэриутов — Казимир Малевич. 1936-й — последний по-настоящему счастливый год в жизни поэта. Он пока не знает, что уже началась борьба с формализмом. За ней последует 1937 и 1938 годы, голод, страх, аресты, смерть.
В годы блокады Яков Друскин будет ходить по разбомбленным и разграбленным квартирам, где жили его друзья-поэты, искать их тетради, стихи и рассказы, чтобы сохранить. Все, что Друскин найдет и соберет, будет впервые опубликовано в 1980-е, и небольшие сборники «взрослой» литературы обэриутов станут мировой сенсацией.
«Удивительная кошка»
Даниил Хармс
1938
Ноябрь 1938 года. Хармс учреждает «Орден равновесия с небольшой погрешностью», в который принимает своих друзей и знакомых. И пишет цикл коротких рассказов, которые называет «случаями», — их опубликуют почти полвека спустя. «Случаи» станут одними из самых цитируемых произведений русской литературы ХХ века: взять хотя бы «Театр закрывается, нас всех тошнит». В этом же месяце Лаврентий Берия подписывает директиву о прекращении массовых репрессий. С 25 июля 1937 года по 16 ноября 1938 года были арестованы 1 миллион 250 тысяч человек и расстреляны 634 тысячи.
Позади страшный год, год крайней нищеты, когда в дневнике Хармс писал: «Боже, у меня одна-единственная просьба к Тебе: уничтожь меня, разбей меня окончательно, ввергни в ад, не останавливай меня на полпути, но лиши меня надежды и быстро уничтожь меня во веки веков».
Фото с выставки «Девять картин нарисовано тут»
Расстреляли близкого друга — Николая Олейникова. Почти поголовно арестованы авторы и редакторы «Чижа» и «Ежа»; арестованы едва ли не все ведущие писатели Ленинграда. Хармса вызвали в НКВД, но по какой-то случайности сразу же отпустили, даже не допросив. Может быть, потому что увидели перед собой предельно истощенного человека; тогда Хармс писал в дневнике: «Пришли дни моей гибели... Надежд нет. Мы голодаем, Марина слабеет, а у меня к тому же еще дико болит зуб. Мы гибнем — Боже, помоги».
Спасением становится гонорар за публикацию большого тиража отдельной книги Хармса «Плих и Плюх» и выплаты за написанные по требованию редакции пропагандистские стихи: «Песенка про пограничников» и «Первомайская песенка». Голод отступил.
«Очень-очень вкусный пирог»
Даниил Хармс
1939
В марте 1939 года Хармс продолжает зарабатывать детскими стихами и пишет объемную повесть про писателя, который нашел у себя дома труп старухи и пытается от него избавиться. «Старуху» переведут на десятки языков, издадут во всем мире, будут по ней ставить спектакли и снимать фильмы. Но только после смерти поэта в блокаду, в тюремной психиатрической больнице в начале 1942 года, куда он попадет по доносу. Только после того, как повесть вместе с дневниками и тетрадями отыщет в разбомбленном городе и сбережет Яков Друскин. И только в 60-е, убедившись, что ни Хармса, ни Введенского нет в живых, он приступит к разбору рукописей. О том, что Хармс пишет взрослую прозу, знают только близкие друзья.
Фото с выставки «Девять картин нарисовано тут»
Работник Русского музея, поклонник обэриутов, обсуждает с Хармсом в пивной политическую обстановку — это 1939 год, осень.
«— По-моему осталось только два выхода, — говорил он мне. — Либо будет война, либо мы все умрем от парши.
— Почему от парши? — спросил я с недоумением.
— Ну, от нашей унылой и беспросветной жизни зачахнем, покроемся коростой или паршом и умрем от этого, — ответил Даниил Иванович».
«Черный кот»
Александр Введенский
1934
Декабрь 1934 года, Введенскому 30 лет. Три года назад, в декабре 1931-го, он был арестован вместе с Хармсом и еще несколькими писателями после серии обличительных статей в прессе. Тогда вторая жена Введенского Анна Ивантер, опасаясь за судьбу мужа, сожгла значительное количество рукописей поэта, пока тот был на допросе.
Поэтов называли пришедшими «с буржуазных позиций» и «отсиживающимися в детской литературе». Также печатались призывы «выгнать врага, окопавшегося в литературе, призванной воспитывать в коммунистическом духе советских ребят». После череды доносов, унизительных допросов и публичных разбирательств этот арест закончится освобождением в 1936 году, однако в 1941 году в Харьковском НКВД поэту припомнят первую судимость и по очередному доносу вынесут на этот раз обвинительный приговор.
Фото с выставки «Девять картин нарисовано тут»
А сейчас, в середине 30-х, Введенский сосредоточен на работе над тем, что не собирается публиковать: он пишет поэмы и стихотворения, которые дает почитать только чинарям (так с 1925 года сами себя называли Хармс, Введенский, Липавский, а затем Олейников, Заболоцкий и Друскин). Только на этих встречах детские поэты обменивались друг с другом «взрослыми» вещами. В 1934 году Введенский показывает чинарям стихотворение «Мне жалко, что я не зверь», про которое говорит: «Тут все имеет для меня значение, так что пожалуй о нем можно было бы написать трактат». И роман «Убийцы вы дураки», о котором сообщает, что в нем он опробовал принцип правильного повествования и что это вообще единственный «правильный по своему принципу роман». И добавляет: «Но он плохо написан».
Введенский пишет: «Я понял, чем отличаюсь от прошлых писателей, да и вообще людей. Те говорили: жизнь — мгновение в сравнении с вечностью. Я говорю: она вообще мгновенье, даже по сравнению с мгновением». Он в этот период формулирует три важнейшие для него темы: время, смерть и Бог. Роман «Убийцы вы дураки» не сохранился, как и многие другие сожженные и потерянные произведения одного из важнейших поэтов ХХ века, чинаря АВТО-ритета бессмыслицы Александравведенского — так он иногда подписывал произведения.
«Воздушный шар»
Александр Введенский
1934
Среди обэриутов Александр Введенский — особенно на фоне Хармса в клетчатом костюме и Заболоцкого в гимнастерке и круглых очках — выделяется «обыкновенностью» (такой эпитет подобрал для Введенского писатель Вениамин Каверин, часто приходивший на выступления обэриутов). Он ходит в самом простом, но хорошо сшитом костюме, свои стихи на публике читает монотонно, слушателям запоминается его гипнотизирующий, негромкий и немного скрипучий голос. Он зарабатывает детскими стихами, много играет в карты и кутит ночами. С Хармсом они нюхают эфир и записывают наблюдения. Свой опыт недавнего тюремного заключения он тоже превратил в исследование, предложив сокамернику повторять одни и те же действия в строгом порядке каждый день: «Наш календарь устроен так, что мы не ощущаем новизны, каждой секунды. А в тюрьме эта новизна каждой секунды, и в то же время ничтожность этой новизны стала мне ясной».
В 1934 году он рассказывает друзьям: «Я усумнился, что, например, дом, дача и башня связываются и объединяются понятием здание. Может быть, плечо надо связывать с четыре. Я делал это на практике, в поэзии, и тем доказывал. И убедился в ложности прежних связей, но не могу сказать какие должны быть новые. Я даже не знаю, должна ли быть одна система связей или их много. И у меня основное ощущение бессвязности мира и раздробленности времени. А так как это противоречит разуму, то значит разум не понимает мира». Потом добавляет, что выиграл в карты тысячу и сам не знает, куда потратил.
«Песенка о дожде»
Александр Введенский
1941
1941 год, началась Великая Отечественная война. Введенскому 37 лет, он живет в Харькове с женой, сыном Петей, которому четыре года, и пасынком Борисом, ему семь. Еще в доме живут теща и брат жены, студент. В доме две просторные комнаты с большими окнами и высокими потолками и двор, в котором обедают. В сентябре поэту и его семье выдают удостоверение об эвакуации в Алма-Ату. Они принимают решение остаться. Введенского арестовывают. Снова по доносу: поэта обвиняют в «антисоветской агитации».
В это время он много пишет для детей, в сборниках и отдельными книгами; пишет пьесы для театра кукол и сочиняет тексты для антигитлеровских плакатов. «Песенка о дожде» выходит в отдельной книге детских стихов и рассказов Введенского «Лето» — летом 1941 года, когда немецкие войска уже приближаются к Москве. А для себя (с теми друзьями, что еще живы, он уже почти перестал общаться) пишет последнее из дошедших до нас взрослых произведений — поэму «Где. Когда». Герой в ней прощается с природой перед тем, как умереть.
Семилетний Борис запомнил арест так: «На рассвете, все еще спали, — постучали. Мы вскочили. Вошли двое в штатском. <...> Обыск сопровождался вываливанием на пол из ящиков шкафа множества бумаг — разных писем и Сашиных рукописей. Что они забрали, неизвестно. <...> Мы выстроились в первой комнате возле двери. Я стоял последним. Саша начал быстро и холодно всех целовать. <...> И они вышли. Мы все бросились во вторую комнату к окну: трое спокойно не спеша, шли в сторону НКВД, до него тут рукой подать, метров сто».
19 декабря Введенский умер в поезде во время следования этапом из Харькова в Казань. Место захоронения неизвестно.
«Из жизни насекомых»
Николай Олейников
1934
В 1934 году Олейникову 36 лет, он не только постоянно шутит (об этом вспоминают все: там, где Олейников, всегда все хохочут), редактирует авторов «Чижа», сам же пишет под псевдонимами Макар Свирепый, Н. Техноруков и Петр Близорукий, но еще и участвует в Первом съезде советских писателей в качестве делегата. Он старший товарищ и близкий друг обэриутов и тоже ведет двойную жизнь: в редакции он детский поэт, а среди художественной интеллигенции — поэт без возрастной приставки. По мотивам его «Карася» Шостакович планирует написать оперу.
Олейников приходит в гости в Леониду Липавскому обсудить с друзьями свою новую вещь — «Похвалу изобретателям». Заболоцкий говорит: «Мне нравится. Чего-чего тут нет. Не знаю только, хорошо ли „бирюльки“». Олейников отвечает: «Не хочешь ли ты этим сказать, что много требухи?» Липавский свидетельствует: «Тут начиналась особая словесная игра, состоящая в преобразовании, подмене и перекидывании словами по неуловимому стилистическому признаку. Передать ее невозможно, но очень большая часть разговоров сводилась в этом кругу людей к такой игре; победителем чаще всего оставался Н. М. (Олейников). На этот раз началось с требухи и кончилось головизной». Липавский продолжает: «Представьте себе толстый и честно написанный роман, в котором в самом конце автор вдруг решил блеснуть: „Гость в ответ покачал головизной“».
Шостакович не напишет музыку к «Карасю» Олейникова — в 1936 году, после знаменитой статьи «Сумбур вместо музыки», начинается травля композитора. Начинается и травля режиссера Всеволода Мейерхольда. И далее всюду в искусстве разворачивается война с инаковостью, называемой словом «формализм». Заболоцкий публично отрекается от своих прежних вещей. В 1936 году на речи в защиту детских поэтов Олейников вступается за Хармса, Введенского и Заболоцкого, требует увеличения количества детских журналов. В 1937 году Олейникова объявляют японским шпионом, приговаривают к расстрелу.
«Картонный город»
Николай Заболоцкий
1933
В 1933 году Заболоцкий — недавний студент Московского медицинского института, а затем ленинградского Педагогического, отслужил в армии, ему 30 лет. Невысокий блондин в круглых очках, скромный и популярный — его узнают на улицах. Его сборник «Столбцы» уже несколько лет читают друг другу наизусть. Особенно часто звучат стихи про футбол или про свадьбу: «Прямые лысые мужья / Сидят, как выстрел из ружья».
Заболоцкий не сомневается в собственном призвании — он считает себя поэтом, называет себя поэтом, это дело всей его жизни, он трудится не покладая рук. Он отзывается о Пастернаке, Блоке и Мандельштаме пренебрежительно, называя их поэзию бормотанием; внимательно перечитывает Пушкина, Гёте и древнюю поэзию Грузии. Заболоцкий входит в группу ОБЭРИУ, для которой написал основную часть манифеста; помимо прочего, в нем утверждается: «Мы — поэты нового мироощущения и нового искусства. Мы — творцы не только нового поэтического языка, но и созидатели нового ощущения жизни и ее предметов». В 1933 году обэриуты уже не выступают на публике, пишут друг для друга и встречаются дома у философа Леонида Липавского: там они занимаются логическими и физическими экспериментами, играют в придуманные ими же игры и спорят.
Фото с выставки «Девять картин нарисовано тут»
Заболоцкий работает в редакции «Чижа» на пятом этаже Зингеровского дома на проспекте 25-го Октября (сегодня это Невский проспект) — для заработка. В свободное от работы время читает труды современных ученых: Тимирязева о растениях и Вернадского о биосфере, ведет переписку с Циолковским, а его любимый поэт — Хлебников. Только что опубликовали одно из главных произведений Заболоцкого — поэму «Торжество земледелия», совершенно новаторскую. В ней он, как Филонов в своих живописных работах, слой за слоем выстроил фантастическую пеструю структуру образов, лиц, слов и предметов, рисуя мечту о победе земледелия над войной.
«Торжество земледелия» заклеймили в печати как пасквиль против коллективизации. И начались проблемы. В 1938 году Заболоцкий будет арестован и затем осужден по ложному обвинению в антисоветской пропаганде. В годы заключения поэт едва выживет благодаря череде случайностей. Тогда же в лагерях Дальнего Востока, в перерывах между копанием каналов и строительством дорог, Заболоцкий напишет стихотворное переложение «Слова о полку Игореве».
Заболоцкий выживет, вернется, будет реабилитирован, успеет подготовить собрание сочинений. Однако признание к нему придет только после смерти, с началом «оттепели».
«Евсей»
Юрий Владимиров
1929
Хармс называет Владимирова дубиной, а Маршак «вдохновенным юношей». В 1929 году ему 20 лет, он сын поэтессы, моряк и романтик, пишет стихи и прозу для детей и взрослых. Владимиров подружился с Хармсом и вошел по его приглашению в круг поэтов, который ленинградцам известен под названием ОБЭРИУ («Объединение реального искусства»; а «Э» и «У» в аббревиатуре — классический пример остранения, по Шкловскому).
В группу входят не только поэты — в декларации предложен план развития обэриутского, то есть «реального», кино и театра. Выступления обэриутов представляли собой серию театрализованных номеров, подчеркнуто лишенных всякого смысла. На сцену могли притащить шкаф, чтобы из него торжественно вышел Хармс с трубкой и в костюме с бантом, пока из-за кулис выкатывается на трехколесном велосипеде Введенский. На диспутах в конце программы они выдвигали на сцену стол и принимались есть суп, а в качестве ведущего мог появиться начинающий кинорежиссер Александр Разумовский в домашнем халате и тапочках. На одном из выступлений слушатели, как водится, принялись недовольно свистеть. Обэриуты привыкли демонстративно игнорировать публику, но пылкий Юрий Владимиров вскочил с места и сообщил недовольным, что они «дикари, которые, попав в европейский город, увидели там автомобиль».
Юрий Владимиров написал много. Написанное высоко оценили друзья, особенно им запомнились пьеса «Зарезанная Мария» и рассказ «об ученой собачке, умевшей превращаться во что угодно, например в калорифер». Через два года молодой писатель заболеет туберкулезом и умрет. Обэриуты собрали все рукописи взрослой поэзии и прозы Владимирова и передали родителям. В годы Большого террора все рукописи пропали. До нас дошел только один рассказ — о конторщике Иване Сергеевиче, умевшем проходить через стены.