Действующие лица:
Александр I, император
Елизавета Алексеевна, императрица, супруга императора Александра I
Мария Павловна, сестра Александра I, великая герцогиня Саксен-Веймар-Эйзенахская
Константин Павлович, командир Гвардейского корпуса, брат Александра I
Екатерина Павловна, сестра Александра I
Мария Федоровна, мать Александра, Марии, Константина и Екатерины
<Александр – Марии Павловне, Гатчина, 27 сентября / 9 октября [1804 года]>
Ах, любезный мой Друг, та дружба, которой Вы меня одариваете, приносит неописуемую радость моему сердцу; она — единственное мое утешение в настоящий момент: любезный и добрейший Друг мой, как жаль, что сам я не в состоянии выразить всю ту дружбу, какую сердце мое испытывает к Вам! Как отблагодарить Вас по достоинству за всю Вашу нежность, проявления коей я чувствую на себе? Любезная Сестрица, Ваши подарки для меня священны. Этот сливочник и эта драгоценная сумка для бумаг — то и другое будет служить мне вечно. Маменька соблаговолила также угостить меня маленьким кусочком миндального печенья, которое Вы ей послали. С каким удовольствием я съел его.
<Александр – Марии Павловне, Санкт-Петербург, 31 марта 1805 года>
Итак, мой добрый Друг, у Вас уже имеется маленький животик, ах, как Вам, должно быть, он идет, не знаю, что бы я отдал, чтобы увидеть Вас в этом положении, медленно передвигающейся с откинутой назад спиной, положа руки на очаровательнейшую из подушек. Представляю, какую радость Вам это доставляет. В то же время я не могу не думать о том, что дата нашей встречи тем самым отодвигается. Признаюсь, что мысль об этом причиняет мне боль. Но я не эгоист и не позволю себе сравнить эту боль с радостью, которую Вы почувствуете, родив ребенка, я же в Вашей радости приму самое искреннее участие. Да благословит Всевышний Вас и Ваше Дитя, это пожелание Брата, который любит Вас от всего сердца. Мне мало есть что поведать Вам о нашей жизни здесь, добрый мой Друг. Вся семья пребывает в добром здравии, как вы наверняка знаете, а Като толста более, чем обыкновенно, щечки ее — мое наслаждение, и Вы можете легко себе представить, что они нередко подвергаются oперации, производящей определенный звук, который из них извлекается великолепно. Что касается моего прибавления в весе, то не бойтесь, любезный Друг, ничего излишнего у меня нет, и даже моя предрасположенность толстеть полностью прошла с тех пор, как снова начались военные учения.
<Мария Павловна – Александру, 1805 год, Веймар, понедельник, 17/29 aпреля>
Все, что окружает Веймар, симпатично, здесь есть очаровательные возвышенности, откуда открываются великолепные виды. В целом Саксония производит вид счастливого края; все говорит здесь о благополучии, и сама она похожа на человека, пребывающего в добром здравии. Бьюсь об заклад, что лишь с этим краем могут сравниться своим здоровым видом щечки Катрин. Что касается моей жалкой персоны, новости о которой Вы желаете знать, любезный мой Братец, то в этом знаменитом граде я живу тихо, издалека восхищаясь Эрудитами, Учеными, Людьми образованными; я слушаю их с большим удовольствием, но всегда с закрытым ртом, поскольку наряду с даром красноречия, которым одарили меня Небеса и которое могло бы привлечь их внимание, Им Небеса сообщили чудный дар вызывать у меня мурашки, так что мое восхищение перед ними остается исключительно безмолвным.
К тому же эти Господа нередко весьма докучливы.
<Елизавета Алексеевна – Марии Павловне, Кам[енный] Остров>
Мне очень хотелось бы, любезная Сестрица, после того, как я имела дерзость столько времени занимать Вас тем, что касается в основном меня, рассказать интересные новости о нашей жизни здесь, но при всем самом горячем желании сделать я это не могу. Все в этом году вернулось на круги своя, мы живем на Кам[енном] Острове, выезды в Павловский опять возобновились, и единственная новизна состоит в том, что для того, чтобы отправиться туда на обед, мы часто накануне приезжаем в Царское, чтобы там переночевать. Последнее событие на нашем острове — это деревня, построенная гр[афом]. Толстым (за счет, разумеется, его Августейшего Хозяина) на землях, которые Он ему подарил. Мне кажется, что об этом уже говорили в последние дни Вашего пребывания здесь, и с тех пор эта история стала столь обыкновенным предметом всех разговоров при Дворе, что я боюсь даже упоминать Вам о ней, любезная Сестрица, из страха, что сообщу и Вам немного той скуки, которую сия деревня на меня навевает. В остальном никаких изменений в здешних краях. Один раз мы устраивали здесь для Имп[ератрицы] обед, и день этот был отмечен весьма несчастливо, поскольку Роза укусила Вел[икую] Кн[ягиню] Екат[ерину] в физиономию в то самое время, когда Она хотела вознаградить бедное животное поцелуем за все мучения, которым Ваш Августейший Братец подвергал беднягу, потом все окончилось благополучно, но Имп[ератрица] была сильно расстроена.
<Александр – Марии Павловне, Петербург, 26 января 1810 года>
Какая жестокая разница между этой зимой и прошлой. Никакого ПОСЛЕ РАЗВОДА, никаких бесед О СЕМ и никакого МИРОМ ГОСПОДУ ПОМОЛИМСЯ. Грустно закончился парад, и мы возвращаемся домой в свою келью; та безумная радость, которая при Вашем участии так приятно отвлекала меня от бумажной скуки, исчезла, и род меланхолии пришел во мне на смену тем очаровательным пируэтам, которые я в одиночку выделывал у Вас в комнате. Наконец, это радикальное изменение во всем. — CATHERINCHEN MEIN KINDCHEN все сделала о сем, так что я получил живот с KINDCHEN ВНУТРИ. Вот и все, что я имею Вам сказать по поводу этой королевской охоты. Воображать Вас себе до 7-ми раз в день. Это восхитительно и, добавлю, к сожалению, неповторяемо для меня, я уже слишком стар для подобного образа жизни. Пора покончить с этим безумством. Поцелуйте за меня ручку прекрасной и очаровательной Графине. Скажите ей, что если сама она не находит себя прекрасной, то этот недостаток восполняется восхищением, которое испытывают к Ее особе остальные. Завидую, что Вы можете видеть Ее столь часто.
<Из дневника Марии Павловны, воскресенье, 20/8 апреля 1806>
Я не раз слышала, как Гете рассуждает о магнетизме, о многих предметах экспериментальной физики, таких как электричество, сила сцепления, однако состояние моего здоровья, путешествия и другие обстоятельства не позволяли мне присутствовать столь часто, как я бы того хотела и была бы должна, на этих своеобразных лекциях. Я была более прилежной на занятиях о происхождении цвета, которые проводил Гете. Вот самое примечательное из того, о чем он рассказывал, объясняя происхождение желтого и синего цвета. Когда мы смотрим через призматическое стекло на черно-белый предмет и если мы смотрим на него таким образом, что его белая часть оказывается над черной или наоборот, мы замечаем, что то, что находится наверху другого предмета, белого или черного, как будто понижено по отношению к предмету, помещенному внизу. Гете использует термин verrűckt, чтобы объяснить это явление. Когда белый цвет оказывается смещенным, пониженным в сторону черного, тогда в месте соединения обоих цветов становится заметным желтый цвет. Когда же, наоборот, черный вытягивается, повышается до белого, в таком случае появляется голубой цвет. Явление это весьма примечательно. Красный цвет является всего лишь более высокой ступенью усиленного желтого цвета; а красный цвет, соприкасаясь с синим, дает фиолетовый; и вот что составляет это прекрасное соцветие радуги. Зеленый цвет есть сочетание синего и желтого и т.д. Гете рассказывал об изобретении очков; он говорил, что Нерон, у которого было плохое зрение, смотрел на бои гладиаторов в цирке через изумруд, которому природой, в большей степени, чем искусством, даровано свойство увеличивать предметы. Монах Бэкон был первым, кто изобрел очки, которые водружались на нос. После того прошло несколько веков, в течение которых это открытие вовсе не было использовано, и лишь в XVI веке, если я не ошибаюсь, оно стало повсюду внедряться. Галилей первым воспользовался стеклянными трубками для наблюдения за небесными светилами, Ньютон их усовершенствовал. Доллонд первым создал ахроматические стекла, в которых предметы не имели цветов радуги, обычно окружающих предмет, если на него смотреть через простое стекло, вставленное в очки. Эйлер, еще до того, как было сделано открытие ахроматического стекла, спешил избавиться от цветовой радуги: мне кажется, он в этом преуспел, и, лишь желая доказать его неправоту, Доллонд открыл, что Эйлер был прав, поскольку в результате получились
ахроматические стекла.
<В среду 30 мая / 11 июня>
Гете в последний раз нам говорил о цветах, он напомнил нам, что все они являются промежуточными ступенями между белым и черным. Говоря о том эффекте, который они производят, и о влиянии, которое они оказывают на нас, он привел довольно забавный анекдот. Вот он: «Один господин (я не знаю его имени, но это был француз) заметил, что тон его бесед с г-жой N. N. изменился с тех пор, как она обставила свою прежнюю синюю комнату малиновой мебелью». Говоря о синем цвете, он заметил, что своей тенденцией и своей близостью к черному цвету синий не удовлетворяет потребностям нашей души и нашего зрения, в отличие от желтого, который сохраняет в себе следы солнечного сияния.
<Мария Павловна – Константину Павловичу, Веймар, четверг 19/31 января 1805 года>
Я смеялась как сумасшедшая, читая о Вашем шлеме, водруженном на голову Бука <?>, и о его шляпе из тафты на Вашей голове. Каким красавцем Вы, должно быть, выглядели и как жаль, Константин, что ни у кого нет Вашего портрета в этом облачении. Но было и нечто, что доставило мне еще бoльшую радость, Катрин мне сообщила, что Вы покрыли поцелуями халат, который я ей оставила. Знайте же, любезный и очень любимый Братец, что узнав об этом, я чуть не заплакала от радости. В этом Вы весь, и я Вас хорошо узнаю по этому дружественному жесту. Если когда-нибудь Вы приедете сюда, любезный мой Друг, Вы сможете узнать старый халат, который, в свою очередь, мне отдала Катрин, как и множество старых вещей, коими мы взаимно обменялись. Если однажды я сильно заболею, примите побыстрее обличье монаха, как Вы собирались, я слышала, сделать это недавно в Петербурге, и приезжайте меня навестить, я приду к Вам даже из загробного мира, чтобы иметь удовольствие увидеть Вас в этом обличии!
<Мария Павловна – Марии Федоровне, Вена, 30 сентября 1814 года>
[...] я чрезвычайно нуждаюсь здесь в бриллиантах Дюваля, бриллианты здесь в сумасшедшей цене, умоляю, любезная Маменька, соблаговолите велеть мне их доставить [...]
<Александр – Екатерине Павловне, май 1807>
Дорогая Бискис, можете ли Вы представить себе мое счастье, я нахожусь с Мари, с Клеопова? Она столь хороша, насколько это вообще возможно, и абсолютно такая же, какой мы с ней расстались. Дикая радость, которую мы оба испытали от встречи, не поддается описанию. Ребенок ее очарователен и даже не воняет. Но что по-настоящему восхитительно, так это то, как Клеопова живет, и очаровательный дворец, в котором она обитает.