Натэлла Сперанская — философ, публицист
«Все началось с Шопенгауэра»
Мои читательские интересы складывались постепенно. Все началось с того, что на глаза мне попалась цитата из труда Шопенгауэра. Как сейчас помню, это был учебник по истории мировых цивилизаций для 10-11 классов, где я, будучи 13-летним любопытным подростком, ожидала найти все что угодно, но только не эту вспышку молнии, которая высветила мой дальнейший интеллектуальный маршрут. Мне всегда была свойственна привычка заглядывать чуть дальше — в учебники для старшеклассников, в энциклопедии для эрудитов, в области, лежащие за гранью моего понимания, но обладающие каким-то неодолимым притяжением. Я слишком торопилась жить, вбирая в себя все многообразие человеческих знаний. Словно уже тогда я подозревала о возрожденческом идеале образованного человека, homo universalis, который стал организующим центром, главной идеей моих нынешних проектов. Итак, все началось с Шопенгауэра. Затем, как следовало ожидать, я открыла для себя философию Ницше.
Параллельно с освоением философских трудов немецких мыслителей я занималась тем, что поглощала собрания сочинений западноевропейских и русских писателей и поэтов. Настоящей сокровищницей для меня стал журнал «Иностранная литература». После занятий я часами сидела в читальном зале библиотеки и знакомилась с тогда еще мало известным у нас «Парфюмером» Зюскинда, «Маятником Фуко» Умберто Эко, «Бессмертием» Кундеры, «Сиддхартхой» Гессе. Огромное влияние на мои взгляды оказал дедушка, который всю свою жизнь собирал библиотеку и много читал. Благодаря ему я познакомилась с русской классической литературой. Несмотря на то, что с самого начала, выбирая между мало интересными людьми и миром книг, я решительно выбрала второй, для меня не была характерна литературная «всеядность». Избирательный подход сопровождал каждое мое решение. То есть, подходя к книжным полкам, я никогда не тянулась к женским романам или детективам, у меня было довольно неплохое представление о том, что чтение — это ответственность. Прежде всего перед самим собой.
«Я хотела, чтобы знание преображало»
Сколько книг в месяц я тогда читала? Порядка пятнадцати-двадцати. Я могла себе позволить читать по ночам, так как почти не нуждаюсь в сне. В какой-то момент я стала понимать, что, читая книги, я не просто воспринимаю информацию, а вступаю в диалог с авторами, становлюсь современницей Бальзака или Достоевского, оппонентом Толстого, собеседницей Эдгара По. Я ощущала воздействие книг, а именно силы идей, которым я позволяла проникать в свое сознание. Книги начали формировать мое мышление. Но только через много лет мне предстояло узнать, что есть два диаметрально противоположных подхода к знанию: накопление информации (часто ведущее к обретению высокого уровня эрудиции) и преображение знанием. У Евгения Всеволодовича Головина я прочитала о двух силах, воздействующих на материю. Это forma formanta и forma informanta. Первая сила присуща человеку изначально, ее действие всегда направлено от центра к периферии. Можно сказать, что это внутренний Логос или ось души. Внутренние трансформации, которые мы переживаем, всегда направляются этой силой. Forma informanta как внешняя сила, напротив, действует от периферии к центру. Ею обусловлены все чужие влияния (в особенности социума). Я очень рано начала понимать, что вся наша образовательная система имеет руководящим принципом как раз forma informanta. В учебных заведениях нас в лучшем случае информируют, но уж никак не формируют, и мы являемся продуктом этого подхода. Как читатель, а затем и как автор, я хотела, чтобы знание преображало. Сейчас я занимаюсь разработкой образовательной программы, а именно (нео)классического канона, а корни этих замыслов уходят в мою юность и полное разочарование в современной образовательной модели. Мы знаем, что, к примеру, античный мыслитель не информировал, а именно формировал, воспитывал (на основании принципа παιδεία). Французский философ Пьер Адо воспринимает речи античных мыслителей как «духовные упражнения», а их трактаты как протрептики (греч. προτρεπτικός — увещевание), философский зов, приглашение к мысли, побуждение к философии — не как к созданию законченных теорий, а как к преображению всей экзистенции в процессе размышления. Мой подход именно таков.
«Знакомство с Дугиным стало самым важным событием в моей жизни»
Постепенно за годы моих литературных и философских штудий сформировалась сфера моих главных интересов: философия (древняя и современная), традиционализм, герметическая традиция, история искусства, культурология, сравнительное религиоведение, аналитическая психология, политология. В 2011 году я познакомилась с Александром Гельевичем Дугиным, которого сразу же восприняла как воплощение ренессансного идеала всесторонне развитой личности — homo universalis. Уже в Средние века явление таких людей, как Альберт Великий, который был ученым, богословом и философом в одном лице, или естествоиспытателя и философа Роджера Бэкона, было настоящим вызовом эпохе. В Возрождение явится да Винчи — живописец, скульптор, музыкант, архитектор, писатель, ученый, опередивший время. Универсальный человек, который только и мог вдохновить «Речь о достоинстве человека» Пико делла Мирандолы, был идеалом эпохи Возрождения. Естественно, этот человек радикально отличался от «специалистов одной кнопки», взращивающихся в инкубаторах современных учебных заведений. Знакомство с Александром Дугиным и его книгами стало самым важным событием в моей жизни. Все, что было до этой встречи, представляло собой только подготовку к ней, равно как все, что я писала до «Диониса преследуемого», было не более чем упражнением. Эти упражнения включали даже какое-то слабое подобие литературных опытов. Преимущественно это были рассказы, реже — стихи.
«Я месяцами сидела над „Фрагментами ранних греческих философов”»
Мой поворот к античности отмечен появлением книги «Дионис преследуемый». В 2013 году я вплотную подошла к необходимости концептуализировать свои философские взгляды и избрала для этого единственно верный, как мне показалось, принцип — ab ovo. Начать с начала. С «начала» как архэ, как первоистока. Иначе говоря, при первом приближении к ранним греческим мыслителям, жившим до Сократа, я поставила перед собой вопрос «как они мыслили Начало?» и далее попыталась разобраться в том, какой путь прошла Sophia, как и почему ей пришлось уступить место Philisophia и каким образом последняя дошла до финальной точки, где западноевропейские мыслители констатировали ее «конец». Именно через погружение в проблематику Начала я выявила предпосылки появления таких приговоров, как «закат Запада», «смерть бога», «утрата Середины» (Ханс Зедльмайр). Собственно, это и было отражено в первой части книги «Дионис преследуемый». Я месяцами сидела над «Фрагментами ранних греческих философов» А.В. Лебедева, а затем ушла с головой в трехтомник Die Fragmente Der Vorsokratiker, подготовленный Германом Дильсом и Вальтером Кранцем.
Я восприняла греческое преломление Sophia, или, если можно так выразиться, греческую эманацию Sophia как инициатическую Традицию, постепенный разрыв с которой начался уже в конце VII в. – начале VI в. до н.э., с появлением семи легендарных мудрецов, «жрецов Аполлона». Пожалуй, самым важным для меня стало выявление «подмены Начал», как я обозначила сокрытие истины о первоистоках. Фундаментальную роль в моих построениях играет Титаномахия, через призму которой я подхожу и к Гомеру, и к Гесиоду, и к орфикам, и к ранним греческим мыслителям. С моей стороны это было лишь первым приближением к истокам европейской цивилизации, и многие высказанные мною гипотезы нуждаются в доработке и, естественно, не претендуют на звание истин в последней инстанции. Это сумма моего опыта, не более.
В настоящее время я осуществляю еще одну попытку приблизиться к «тайне Эллады» и пишу книгу «Фигуры теофании. Очерки о возрождении Античности», занимаясь по сути Classical Reception Studies. У этой книги есть четко продуманная структура: она состоит из десяти небольших по объему книг, охватывающих все эпохи от Античности до современности и дающих представление о том, что идеи, которые вдохнули жизнь в древнюю Элладу, никогда не ослабляли своего влияния и продолжали жить во все времена, принимая различные формы. Большое значение в этой книге придается идее Третьего (Славянского) Возрождения. Основоположником ее стал Ф.Ф. Зелинский, создавший Союз Третьего Возрождения, куда входили такие люди, как И. Анненский, братья Бахтины, Густав Шпет и др. Интересно, что этот Союз, провозгласивший своей целью возвращение к Античности как к живой силе, появился почти в то же время, что и движение по возрождению духа Античности на германской почве — «Третий гуманизм», — которое возглавил Вернер Йегер, автор трехтомного труда «Пайдейя. Воспитание античного грека». Третье Возрождение было грандиозным проектом Серебряного века русской культуры. Эта идея, соединенная с учением о Ноомахии (А. Дугин) и концепцией Бронзового века, развивается мною в тематическом круге Naсhleben der Antike («продолжение Античности» по Аби Варбургу). Стать наследником — это не только уметь принять, но и уметь продолжить.
«Чем шире кругозор читателя, тем больше в его библиотеке непрочитанных книг»
Нассим Талеб в одной из своих книг рассказывает о роскошной библиотеке Умберто Эко, попадая в которую гости неизменно восклицают: «Профессор Эко, как же много у Вас книг! Неужели Вы все их прочитали?!» На это писатель, как правило, отвечал, что личная библиотека — его рабочий инструмент, а не довесок к имиджу интеллектуала, и важны не столько прочитанные книги, сколько те, которые он пока не успел прочитать. Чем шире кругозор читателя, тем больше в его библиотеке непрочитанных книг. Собрание этих книг Эко называл антибиблиотекой. Мне далеко до профессора Эко, в моей библиотеке всего около 6000 томов. Значительная часть принадлежит к антибиблиотеке. Но кроме прочитанных и непрочитанных книг, я хотела бы выделить те, к которым мы постоянно возвращаемся. В моем случае это полное собрание сочинений Ницше, «Фрагменты ранних греческих мыслителей», исследования Фрэнсис Йейтс, труды Александра Дугина, Евгения Головина, Юлиуса Эволы (в особенности «Герметическая традиция»), Рене Генона, Мирчи Элиаде, Фаддея Зелинского, Вячеслава Иванова; я давно сбилась со счета, сколько раз я возвращалась к книге Корбена «Световой человек в иранском суфизме» и «Греческим мифам» Юнгера. Я уже не говорю о художественной литературе! «Игру в бисер» и «Степного волка» Гессе, «Другую сторону» Альфреда Кубина, «Любопытную» Сара Пеладана, «Постороннего» Камю, «Ангела западного окна» Густава Майринка, «Смерть Вергилия» Германа Броха я перечитывала неоднократно.
Изображение: vk.com/smlcrm
Мир литературы имеет свои потаенные области. Нередко мы проходим мимо и даже не подозреваем, что упустили нечто важное. Когда обсуждают творчество Бальзака, то в девяти случаях из десяти не уделяют должного внимания ни его сведенборгианской «Серафите», ни эзотерическому «Луи Ламберу». Можно прочитать полное собрание сочинений Андрея Белого, но так и не узнать о набросках к ненаписанной мистерии «Антихрист». Аналогичная ситуация складывается и с творчеством Александра Блока — о его замысле драмы «Дионис Гиперборейский» до сих пор знают немногие. Рассуждая о сюрреалистических тенденциях в литературе, обыкновенно называют имена известных французских поэтов-сюрреалистов, но чрезвычайно редко вспоминают об «Автоматических стихотворениях» Бориса Поплавского. Многие ли открыли для себя алхимического «Гебдомероса» Джорджо де Кирико, «Красную Мадонну» Фернандо Аррабаля или, скажем, «Историю Венеры и Тангейзера» Обри Бердслея? И часто ли в принципе читатели размышляют о Magnum Opus Малларме, о платонической концепции искусства у Жана Мореаса, о Суинберне как стороннике возрождения эллинизма, об «Отдыхе седьмого дня» Поля Клоделя — драме, которую М. Волошин называл предтечей будущих мистерий европейского духа, о деятельности таинственного «Общества башни» из «Вильгельма Мейстера» Гете, о том, что в жизни Адриана Леверкюна («Доктор Фаустус» Томаса Манна) зашифрована биография Фридриха Ницше, о глубинах поэзии Стейна Мерена? Некоторые с удивлением узнают о том, что Максим Горький написал инфернального «Паука» и «темную лирику», открывающие неизвестные грани его таланта:
Сквозь стекла синие окна
Смотрю я в мутную пустыню,
Как водяной с речного дна
Сквозь тяжесть вод, прозрачно синих.
Гудит какой-то скорбный звук,
Дрожит земля в холодной пытке,
И злой тоски моей паук
Ткет в сердце черных мыслей нитки.
Диск луны, уродливо изломан,
Тонет в бездонной черной яме.
В поле золотая солома
Вспыхивает желтыми огнями.
Комната наполнена мраком,
Вот он исчез пред луной.
Дьявол, вопросительным знаком,
Молча встает предо мной.
Авторы коллектива «Катабазия» выступают под псевдонимами. Согласно самоописанию, «„Катабазия” — контркультурный инфопоток, транслируемый группой журналистов, художников, публицистов и музыкантов и посвященный Искусству, Оккультизму, Психоделии и исследованию социальной стигматизации и табу».
Р.К.
Если бы этот вопрос был задан мне в прошлом десятилетии, я бы выдал в ответ целый список авторов, начиная с Честертона и Синклера Льюиса и заканчивая Лимоновым и всем начальным набором юного бунтаря из Селина, Берроуза, Жене и прочих Мисим. Художественная литература, изданная Волчеком в «Колонне», и нон-фикшн от покойной Ультра.Культуры. Особенно «Культуру апокалипсиса». Хаким Бей, Генон с Эволой и так далее и тому подобное. Позднее открыл Роберта Антона Уилсона, Фрейзера и Фуко с Маклюэном. То есть в целом нормальный клонированный список. Не могу сказать, что я разлюбил все перечисленное, просто за последние годы у меня изменился сам подход к чтению.
В мире столько доступных книг, что физически невозможно прочитать все хорошее. Особенно с появлением цифровых копий. Другой важный аспект — развитие соцсетей, благодаря которым мы постоянно находимся в плотном информационном потоке, поглощая огромный объем второстепенной информации. Никакая сатирическая фантастика не сравнится с наблюдением за президентством Трампа.
Соцсети выступают в роли увеличительного стекла — к примеру, я потерял интерес к некогда очень любимым мной книгам Лимонова после появления у него жж. Не осталось ни загадок, ни вопросов, ни потенциала, все его мышление теперь как на ладони.
В итоге я почти перестал читать книги для удовольствия. Теперь выбираю для чтения только то, что затрагивает узкий круг интересующих меня тем, точнее аутических специнтересов. Меня интересуют трансформация массового сознания под воздействием новых технологий и отражение этого процесса в массовой культуре и контркультуре, особенно маргинальные примеры вроде постсоветского кино девяностых. Архетипы мужского/женского, апполонического/хтонтческого, рационального/иррационального. Тема Тени/Черного Солнца и ее варианты в оккультизме, юнгианской психоаналитике и модернистском искусстве. Ну и особая любовь — европейское язычество вообще и рунология в частности. В последнем случае я давно убедился, что книги всяких оккультистов и традицоналистов несут минимум полезной информации (за редким исключением вроде Леонида Кораблева или Стивена Флауэрса), поэтому лучше искать серьезные работы на английском языке от академических ученых-скептиков. Две последние прочитанные книги по теме — Anglo-Saxon Magic by Dr. G. Storms и A Guide To Ogam by Damian McManus. Самое раздражающее в метафизике — это метафизики, полностью подгоняющие факты под собственное понимание Подлинной Традиции.
Изображение: vk.com/smlcrm
Обычно я выбираю из доступного набора бумажных книг или файлов то, что может пригодиться для одной из задуманных статей на сайт. В последний месяц я так читал только книги об истории постпанка и мемуары о манчестерской сцене и Joy Division. Такой подход уменьшил важность эстетической составляющей: даже если книга написана абсолютно бездарно, но содержит полезную информацию, я ее буду читать с удовольствием. То есть книга «Атлант расправил плечи», к примеру, совершенно чудовищна, но чтение этого трехтомника как иллюстрации иррационального страха перед иррациональностью принесло мне массу удовольствия. Последняя прочитанная на русском книга была именно такой — бездарной в художественном плане, но очень познавательной. Это были доступные на данный момент фрагменты романа Юрия Манусова «Дон Пижон». Раздражающая графомания, позволяющая понять, что происходит в голове автора одного из самых странных перестроечных фильмов. Плюс немного любопытной информации о советском любительском кино.
Разумеется, у меня остался набор авторов, которые мне интересны. Блейк, Арто, Юнгер, обериуты в полном составе — список достаточно длинный. Из новых — Роман Михайлов. Я начал читать «Равинагар» из чисто теоретического интереса, многие его темы совпадают с моими интересами. Оказалось, что сам текст очень хорошо написан. Однако я бы с не меньшим интересом прочитал этот текст и в случае его полной художественной бездарности.
fr. Chmn
Есть один замечательный современный философ из Германии, Петер Слотердайк, считающий, что цинизм сегодня заменил трезвое осознание положения вещей и что это, мол, главная проблема современности. Не соглашусь с ним полностью, но очень актуальны его слова о том, что сегодня «в нашем мышлении больше не осталось ни проблеска от былого взлета понятий и от экстаза понимания». А потому очень интересно исследовать его воззрения на происхождение этой проблемы, ее видоизменение и возможности ее решения в работах «Критика цинического разума», «Солнце и смерть».
Не менее интересны для меня в этом разрезе гностические кодексы Наг-Хаммади, которые попросту снимают проблему, — у кого у кого, а у этих ребят взлеты и экстазы были на месте. Впрочем, только для тех, кто сможет воспринять эти писания не как обрывки древности, а как памятники живой мысли и постоянной борьбы, которая актуальна и сегодня, просто происходит в скрытой форме.
Причем это верно как для гностических новозаветных апокрифов, например, невероятного «Евангелия от Фомы» (противоречащего христианству в букве и, кажется, вмещающего целиком его дух), так и для чего-то самобытного, впечатляющего инородностью, языческой мощью: «Гром, Совершенный Ум», «Происхождение властей», «Трехчастный трактат»...
Кроме самих кодексов очень интересно почитать по теме М.К. Трофимову, ее «Историко-философские вопросы гностицизма» расставят все точки над i для тех, кто сам в путаных и тяжелых для восприятия писаниях разобраться не сможет или не захочет.
Отдельно стоит упомянуть А.Л. Хосроева и его «Историю манихейства», которая проливает свет не только на тысячу лет существования великой гностической церкви, созданной Мани, но и на специфику взаимоотношений христианства с «гностическими ересями»: информационные войны начались не вчера и погубили не одну тысячу жизней в древности.
Возвращаясь в современность: очень люблю Мамлеева до того, как с ним случилась «Небесная Россия», и всего Масодова; оба они пишут, кажется, на той же волне, что и гностики, — волне свободного исследования запредельного в нас самих и вокруг. Впрочем, эти двое нередко доходят до откровенного сатанизма с «Вонючим богом» и «Рви до крови».
С другой стороны, очень интересны мастера-обэриуты! Введенский, осуществлявший свои семантические эксперименты в проектировании звезд бессмыслицы и пытавшийся, преодолевая язык, ставить мистические и религиозные вопросы («Полное собрание сочинений в двух томах» тут любому заинтересовавшемуся в помощь — оно легко ищется в сети). Хармс, в абсурдизме своем, кажется, доходивший до таких глубин, которые не каждому гностику и присниться могли. Их предшественник Хлебников, «председатель земного шара», создававший «звездный язык» — все это настоящий глоток свежего воздуха.
M.S.
В последнее время стремлюсь к тому, чтобы сократить библиотеку до «Кунсанг Ламэ Шалунг» на алтаре, все остальное переношу в цифровой форму в Kindle. Там у меня на текущий момент в режиме чтения «Дискурс радикального конструктивизма. Традиции скептицизма в современной философии и теории познания» — уникальный исследовательский и переводческий труд Сергея Цоколова.
Еще в киндловском списке чтения несколько книг буддологов Елены Островской, Татьяны Ермаковой и Виктории Лысенко. Но не все есть в цифре, особенно новинки — из того, что за минувшее время приобретено в книжном «Все свободны», можно выделить биографию Людвига Витгенштейна, которую написал Кантарян, и «Убили бы вы толстяка?» Эдмондса.
Помимо всего этого недавно уже в третий раз перечитана «Ледяная трилогия» Сорокина — величайший русскоязычный гностический роман нового времени, а также «Гуситская трилогия» Сапковского — надеюсь, до этого сеттинга тоже дойдет ударная польская геймификация. Из самого свежего — приятное впечатление оставил «Равинагар» Романа Михайлова, хотя насчет этой книги у нас в Коллективе были даже некоторые споры. Столько же споров только по Пелевину — рассчитываю, кстати, на то, что в этом году от него будет что-то достойное, формата эпохального «t.» (как по мне — это лучшее, что он написал).
Дали Лама XXIII
Для современного метафизика путь к изучению глубинного мироустройства один. Это чтение книг — или, в крайнем случае, комиксов. Ярче всего это выразил Флобер в блестящем алхимическом романе «Бувар и Пекюше»: вы не сможете ничего добиться в метафизике, если вместо книг решите начать с созерцания так называемой действительности. Лучше вообще подобным созерцанием никогда не заниматься. Еще старайтесь не читать никакой технической и специальной, а также религиозной литературы. С помощью этих правил я достиг таких метафизических вершин, где еще никто не бывал.
Как писал великий мыслитель Достоевский, «метафизикой могут заниматься только сумасшедшие или подлецы». Сделанный мной осознанный выбор предопределил и круг интересов в литературе. Сюрреалисты. УЛИПО. Авидов. «Похождения бравого солдата Швейка» и «Уловка-22». Эргодическая литература. Пригов. «Иллюминатус!» Р.А. Уилсона. Акутагава. Гоголь и Пушкин. Даниил Хармс, в особенности то, что было написано во второй половине XX века под псевдонимами. Джанни Родари. Кэрролл и Честертон. Радищев. Книжки в оранжевых обложках. Филип Дик и Рэй Брэдбери. Гете. Павич. Данте. Олег Павлович Рыбаченко. «Locus Solus». Магический реализм. Флэнн О`Брайен, когда хочется почитать Джойса (Джойс — это одновременно специальная и религиозная литература, поэтому его лучше не читать вовсе). Егор Радов. «Рукопись, найденная в Сарагосе» и сказки «Тысячи и одной ночи». Всевозможные бутлеги и копии, «Буратино» и «Побежденный Карабас», «Черепашки-ниндзя против Бэтмена».
Изображение: vk.com/smlcrm
Помните — важно не только то, что читаешь, но и то, как читаешь. Попробуйте прочитать писания Карлоса Кастанеды как плутовские романы, в которых пройдоха-протагонист пытается вытянуть древнее сакральное знание из пройдохи-шамана, а тот лишь разыгрывает его, обкармливая галлюциногенными грибами и рассказывая какие-то дурацкие небылицы. Попробуйте прочитать классическое произведение, представив, что кто-то из персонажей — замаскированный андроид. Или призрак, или путешественник во времени. Что если случившееся с Дон Кихотом в пещере Монтесиноса абсолютно реально? Что если Шерлок Холмс не выводит истину из наблюдений, а заставляет действительность изменяться согласно своим заявлениям? Читать таким образом, скорее всего, вас не научат в семье, школе или институте. А что если вы решили заняться магией хаоса? Тогда абсолютно любая книга для вас может стать хаос-магическим гримуаром.
А еще, помимо метафизики, я занимаюсь переводами и на данный момент перевожу и потихоньку выкладываю переводы рассказов писательницы Дженны Моран. Среди всех, кто когда-либо писал о богах и волшебниках, она, на мой взгляд, одна из лучших! Не упустите возможность познакомиться с ее произведениями.
Олег Телемский — руководитель интеллектуального клуба «Касталия», психолог-юнгианец, оккультист (посвященный Ордена ОТО), автор пяти книг (три из них опубликованы) и множества статей. Философ, метафизик, нонконформист.
«Без чтения нет индивида, нет личности, нет субъекта»
Для меня чтение — это основа созидания себя, формирования себя как неповторимого индивида. Читать нужно не для того, чтобы принять чью-то модель и смиренно повторять выученное, а для того, чтобы вступить в дискуссию, во взаимодействие с мыслью других, взять то, что близко, отбросить то, что чуждо. Без чтения нет индивида, нет личности, нет субъекта. Но читать надо уметь. Большинство читают снизу вверх и ищут готовые рецепты. Это тупиковый путь.
Прежде чем говорить о том, какие книги я читаю сейчас и какие повлияли на мое мировоззрение, я позволю себе рассказать одну забавную историю из моей биографии. Историю о том, как я начал читать, как прочитал первую достойную книгу.
Было мне лет пятнадцать тогда, и я был редкостным хулиганом, поджигателем. Что только не вытворял: мог, например, лифт поджечь или подвал. Жила во мне какая-то первобытная ярость, смешанная с отчаянием, которая толкала на это.
И вот однажды стоим мы с другом у подъезда, обсуждаем наши хулиганские дела. И к нам подходит очень пьяная барышня, которая, по ее словам, ждет здесь «мужа от любовника» и начинает что-то такое заливать. Друг ретировался, а я понадеялся что мне удастся подкатить к ней. Прокрутился я около нее с полчаса, ничего не добился, но все это время она заливала мне, что «вся трагедия мира, вся боль, весь ужас — в романах Камю». И как-то меня это зацепило. А буквально на следующей неделе я шел по рынку и совершенно «случайно» (это только потом от Юнга я узнал, что ничего случайного не бывает) наткнулся на томик Камю — «Посторонний», «Падение», пьеса «Калигула». И купил книгу. И начал читать.
Надо ли говорить, что с этого момента для меня началась другая жизнь. Этот опыт стал для меня первым посвящением, взрывом, переходом, превращением из гилетического материального человека в человека души, человека мысли. Я понял самое главное: слово, текст, знание — это не то, что дают в школе. Слово — это единственная реальная возможность восстать, выйти из строя, стать Мерсо, Калигулой, Судьей на покаянии. Возможность радикального, тотального восстания, пути вопреки. «Калигулу» я перечитал наверно раз двадцать, «Постороннего» — раз десять. Потом я начал искать что-то похожее — книги того же издательства, той же серии, кто был близок, кто развивал, кто повлиял. Читал Сартра, Дюрренматта, Ионеско, всех экзистенциалистов, абсурдистов и модернистов, до которых мог добраться. Читал запоем, взял за принцип прочитывать одну книгу в неделю — если этого не получалось, чувствовал себя крайне некомфортно.
Гессе, Юнг, Кроули
Через несколько лет начался следующий виток. На личном опыте я понял, что чисто материалистический взгляд Камю очень ограничен. Его бунт прекрасен, но вместе с религией догмы он выплескивает и ребенка духа, экзистенции, символа. Я пережил потрясающую мистерию, после которой мне стало ясно — реальность далеко не то, чем она кажется. О своем духовном опыте я подробно пишу в новой книге «На темной стороне луны», которую надеюсь выпустить к сентябрю. Это переживание стало для меня во многом определяющим, моя сфера интересов существенно расширилась. Я заинтересовался оккультизмом, начал читать тексты по восточной мистике, потом открыл для себя Юнга, Кроули и еще многих важных мыслителей глубин.
Камю стал во многом неактуален, однако начало моей истории чтения важно для меня. Я думаю, что в ядре моего познания лежит все тот же подростковый импульс, толчок, желание нарушить, сорвать это самое заветное яблоко змея. Выйти за предел. Трансгрессировать. Не исполнить, но нарушить, проникнуть в саму суть маскрата. Для меня познание, чтение — это то, что я делаю всегда вопреки, ища новые пути свободы, самоосуществления в пространстве мысли.
Что из прочитанного более всего повлияло на меня? Герман Гессе. Безусловно. Базовый импульс всего творчества Гессе — соединить плоть и дух, наслаждение и познание, логос и эрос. Само противоречие здесь искусственно: неслучайно в Библии глагол «познавать» используется в двух смыслах — как процесс изучения, узнавания и как эвфемизм эротического опыта. Мой эрос логичен, мой логос эротичен. Образ Бога Абраксаса в «Дамиане» — некая основа, ключевой символ этого соединения.
Изображение: vk.com/smlcrm
Затем — Юнг. Если вы заходили на мой сайт www.castalia.ru, то видели, что у нас на обложке сайта три портрета: Гессе, Юнг и Кроули. Это три главные фигуры чтения для меня. Юнг удивителен тем, что рассуждает о таких глубинах, которыми раньше занимались мистики, теологи, проповедники, пророки. Но он говорит об этих глубинах как ученый. Юнг до сих пор фатально непонят в нашей культуре, его время еще не пришло. На мой взгляд, он дает модель мира, в которой мы можем восстановить связи с нашим глубинным Я, Богообразом, Самостью. Подлинно современный человек не может принять примитивный религиозный буквализм с его верой в чудеса и наивными, если понимать их буквально, мифами. Но если выбросить эти мифы совсем, наша душа будет нищей. Без мифа, без символа, без образа мы рискуем превратиться в функцию, машину, инструмент — часть системы. Даже абсолютные материалисты вроде Айн Рэнд вынуждены обращаться к мифологической образности — разве не прекрасен миф об Атланте, расправляющем плечи и сбрасывающем с себя вековой груз. Юнг показал, как быть индивидом в подлинном смысле слова, и чтение для меня — один из важнейших способов достижения этого, наряду с другими, будь то анализ снов, ритуалы, мистерии, медитации.
Затем я открыл для себя Кроули. Его называли самым опасным, самым испорченным человеком на земле. А почему? Человек, который никогда не убивал (кроме трех грабителей, которые пытались отнять у него деньги в Индии), не предавал, всегда следовал принципам чести. Не потому ли, что он предложил совершенно оригинальную модель, альтернативную всем моделям, навязываемым системой, властью, подавлением? Модель, с помощью которой каждый может восстановить связь с глубинами, отбросить чувство греховности, открыть наслаждение как способ познания своего личного Бога, Богини? Кроули взорвал христианскую систему и даже после смерти оставался опасен для системы, он вдохновлял всех ключевых нонконформистов шестидесятых: Тимоти Лири, Джона Леннона, Джимми Пейджа, Джима Моррисона. Говорят, что мертвые поэты не кусаются, но мертвые оккультисты кусаются и с той стороны зеркального стекла. Кроули все еще опасен и поэтому так важен, так лично, интимно значим для меня.
«Я известен прежде всего как оккультист, мистик, метафизик»
Я создал проект «Касталия», чтобы читать то, что мне интересно: текстов на русском тогда не было, а сам я, увы, не способен к профессиональному освоению других языков. Мне хотелось читать ближайших учеников Юнга, последователей Кроули, других важных оккультных нонконформистов вроде Спеара или Роберта Антона Уилсона, и я стал вдохновлять людей делать переводы для нашего сайта — мы за них не платим и делимся ими со всеми.
Со временем выстроилась особая система отношений внутри «Касталии»: переводчики переводят, а мы издаем книгу микроскопическим тиражом, не больше ста штук. Переводчики работают по принципу потлача — они получают за свой труд те книги, которые мы издаем (скажем, в последний раз мы издали двадцать две книги и сразу пятнадцать лучших переводчиков получили их в подарок). Это оригинальная и очень странная система, но она работает. Для меня принципиально, что тексты, которые переводит наш проект, выкладываются бесплатно на нашем сайте, и, если у вас нет денег, вы можете прочитать книгу бесплатно у нас на сайте. Однако большинство людей, которые понимают ценность этих текстов, предпочитают книги покупать. Здесь тоже работает батаевский потлач: если ты берешь дар и не отдаешь ничего взамен, то ощущаешь, что твоя суверенность, твоя сила уменьшается. Еще в рамках нашего проекта каждую неделю в Москве и каждый месяц в Санкт-Петербурге мы собираемся послушать разные лекции, а после подискутировать об услышанном за бутылкой вина и коробкой сока (увы, мне по состоянию здоровья нельзя пить алкоголь). Хочется пригласить людей к нам, а если возможности прийти нет, можете просто послушать мои лекции по гностицизму, алхимии, истории эзотеризма, о Джоне Ди, Алистере Кроули, Леви. Все лекции есть на моей странице вконтакте и на нашем канале. Мы отличаемся от большинства современных оккультных проектов, поскольку не ставим цели навязать всем один оккультизм, одну модель, одну истину.
Мой основной круг чтения — переводы нашего проекта. Юнгианцы, эзотерики, философы, нонконформисты, академические исследователи оккультного дискурса. В месяц мы переводим текстов объемом на пару книг, и я делаю все, чтобы найти время продолжать читать то, что мне интересно. Сейчас я куда более занят, чем в юности, — не всегда получается читать по книге в неделю. Спасают аудиокниги, аудиолекции современных профессоров — философов, филологов. Взял в дорогу на пару суток, и, пока идешь из точки А в точку В, слушаешь, делаешь мысленные заметки.
Изображение: vk.com/smlcrm
Я известен прежде всего как оккультист, мистик, метафизик. Но что такое оккультизм? Девяносто пять процентов того, что стоит на полках эзотерических магазинов, либо откровенная шизотерика, либо чистая коммерция. Большинство вопросов, которые мне задают в моем аск-блоге, — уровня «как совершить приворот» или «как решить все проблемы с помощью магии». Мне это неинтересно. Мне интересно само переживание глубин, проживание архетипа, инициация, опыт мистерии. Мне интересно исследование тонких закономерностей истории развития оккультизма — от первых гностиков до магов хаоса. Оккультизм — это система координат, которая позволяет добраться до таких глубин, где мировая душа через переживание вечных и универсальных образов дает нам индивидуальность. Это парадокс: соприкосновение с универсальным служит основой индивидуального.
«В одном Фаусте эзотеризма больше, чем во всем собрании сочинений Блаватской и Безант вместе взятых»
Что еще я читаю? Древние тексты. Античную литературу — Гомер, Эврипид, Софокл. Это чистый живой миф, миф, который столь же актуален сейчас, важно только иметь к нему правильные ключи. Потому что боги все так же воюют во всех войнах и спорят во всех спорах, как и во времена Гомера.
Серебряный век. Мне особенно интересен символизм: Брюсов, Гиппуис, Мережковский, Белый. Эти ребята понимали, что пришло время уйти от утилитарного понимания искусства, превратить искусство в жизнетворчество, породить живой символ, который может соединить две бездны, бездну плоти и бездну духа. Мир Серебряного века до сих пор не понят и не осмыслен в полной мере. Нерв Серебряного века — это живой оккультизм, мистерия, стремление вернуться от отчужденного восприятия искусства к живому проживанию, символу, мистерии. Серебряный век — это вершина русской культуры.
«Фауст» Гете. Черт возьми, в одном Фаусте эзотеризма больше, чем во всем собрании сочинений Блаватской и Безант вместе взятых! Это вечная история и ключ к пониманию самых тонких процессов духовного пути. Но Фауста надо уметь читать, надо понимать, что такое архетипы, знать алхимические законы и гностическую традицию — неслучайно Гете был читателем Арнольда Гоффрида, возродившего интерес к доселе запретному гностицизму.
Читаю Ницше, Ибсена, Штирнера. Читаю сюрреалистов и экспрессионистов. Пожалуй, Майринк — единственный по-настоящему оккультный писатель, который передает то, что происходит на самой большой глубине Великого Делания. Очень люблю прозу Лоренса Даррелла, Франца Кафки, Мервина Пика, Робертсона Дэвиса, поэзию Хименеса. Огромное значение для меня имеют Тимоти Лири, Роберт Антон Уилсон, которого мы заново открываем. Читаю тексты трансперсональной психологии, несмотря на их некоторую поверхностность в сравнении с тем же Юнгом, — там иногда попадаются потрясающие прозрения.
Читаю традиционалистов. Да, я терпеть не могу традиционализм, но я один из самых внимательных его читателей. Генон, Эвола, Дугин. Нельзя спорить с чем-то, не зная, о чем идет речь. Я не люблю традиционалистов за их претензии на безусловную истину, за их желание вернуться в прошлое, за их ненависть к технике, за их тоталитарное мышление, пренебрежение ценностью индивида. Но при этом в текстах традиционалистов попадаются ценные идеи, позволяющие осмыслить символическое с самых неожиданных и тонких граней. Например, я могу абсолютно не разделять политические взгляды Дугина, но должен признать, что моя книга «Полет змея» выросла из одной-единственной его статьи — «Учение Зверя», а многие мои поздние прозрения из другой небольшой статьи — «Режим воды». Дугин — гений, надо это признать. Злой гений, но гений, черт возьми.
Еще я читаю фантастику. Это может показаться странным, ведь ее у нас принято считать «низким жанром», но для меня это не более чем условность. Фантастику надо научиться читать под особым углом, рассматривая не как буквальное повествование, а как особую игру символов. Юнг писал, что в алхимических средневековых текстах содержится предчувствие нового времени. Мне кажется, что фантастические романы — «Гиперион» Симмонса, «Ворнан 19» Сильверберга, «Отклонение от нормы» и «Златоглазые» Уиндема, «Конец детства» Кларка — содержат в себе тоже своего рода предчувствие нового мира. Но фантастика очень разная — и, каким будет новый мир, какие сюжеты, какие мифы победят, говорить еще рано.
Последний прочитанный мною текст — первая часть трилогии Ханса Хенни Янна «Река без берегов», которая называется «Деревянный корабль». Это было потрясающее чтение, я пять часов не мог оторваться от книги. Удивительный язык, глубокие символы, автор потрясающе передает в масштабах одного корабля всю историю мира. Это стало настоящим открытием: последний художественный текст такого уровня я читал два года назад, и это была «Другая сторона» Кубина.
Евгений Кузьмишин — историк, религиовед, член совета Международной ассоциации исследователей эзотеризма и мистицизма, кандидат исторических наук, автор ряда книг и статей об истории современности масонства, мартинизма, розенкрейцерства и других эзотерических орденов и учений.
По увлечениям, специальности и по своим привычкам, я историк — и это настолько, оказывается, важная часть моей натуры, что вне ее мне мало что интересно. Последние полгода я посвятил изданию сочинений Калиостро, и составление аннотаций и вступительной статьи побудило к обобщению прочитанного ранее. Здесь я не буду углубляться в круг своего чтения в области академических наук — истории, религиоведения, психологии, библеистики, теологии, этнографии и т.п. — потому что я все это постоянно читаю, но перечисление займет слишком много места, да и сконцентрироваться здесь нужно на художественной литературе. Добавлю только, что основная литература, которую я читал последние полгода — это мемуары, альманахи и газеты Европы 1770—1790 гг. Слава Богу и родителям, у меня нет проблем с иностранными языками, и все имеющееся в сетевых PDF-библиотеках на английском, французском, немецком, испанском и итальянском языках мне доступно. А тексты, изданные в XVIII веке, свободны от проблем с копирайтом и лежат в свободном доступе в изобилии: еще не было ни одного случая, когда полный текст не удавалось бы найти по данным в библиографиях. Особенно запомнились мемуары Талейрана, лондонской «Божены» «галантного века» леди д'Арбле, переписка банкира Ж. Саррасена, великого теоретика масонства Ж. -Б. Виллермоза, брауншвейгских герцогов с русскими царедворцами и т.п. В моей жизни был период, когда я вообще подводил теоретическую базу под отсутствие необходимости в беллетристическом тексте: ведь реальные истории, которые проще простого найти в документах, зачастую интереснее и невероятнее вымышленных. Но с возрастом этот максимализм меня покинул.
У меня есть определенный «канон» художественной литературы, который я способен перечитывать раз в несколько лет с неослабевающим интересом, и, если время позволяет, я так и поступаю, в ущерб новой, возможно, более полезной литературе. Это все художественные романы Умберто Эко в хронологическом порядке и две саги Робертсона Дэвиса — Дептфордская и Корнишская трилогии. Эти двое авторов во многом схожи между собой, и меня в них привлекает удивительно органичная синтетичность жанров, ведь во время чтения никогда не возникает желания делить текучий, плавный нарратив на жанры, искать у авторов вербализацию каких-то конкретных идей — в их мирах просто живешь, словно войдя туда с видом на жительство и сразу чувствуя себя как дома. Смешение исторической и отлично фундированной прозы с альтернативной историей, глубоким и, главное, абсолютно не льстивым психологизмом — все это делает их книги моим safe haven, прибежищем моего эскапизма.
В более ранние годы такую функцию выполняли для меня «Похождения бравого солдата Швейка», а теперь я их берегу для особенно уж беспросветных периодов депрессии, равно как и прекрасную мало кому известную «Книгу Натаниэля — основного врага рода человеческого», которую написал гениальный ЖЖ-юзер Polumrak, сразу после написания исчезнувший из медиапространства и так с тех пор и не найденный. Юмор самого разного типа и в самых разных сферах — от туалетного до теологического — спасает психологическое здоровье, и с детства я по его присутствию оцениваю адекватность людей вообще и писателей в частности. Многие авторы «метафизического» спектра катастрофически лишены юмора, как и многие трансляторы этого дискурса в жизни, — к моему глубокому сожалению.
Возвращаясь к моей любимой сфере исторической прозы и альтернативной истории, я очень люблю немецкого послевоенного классика Стефана Гейма (Хайма) с его романами про Вечного Жида и придворного историка Царя Давида, Аниту Мейсон с романом о Симоне Волхве, мне внезапно очень понравился акунинский роман «Там», хотя для меня это не характерно. В общем, я скорее поклонник тем, а не стилей или авторов, и темы эти так или иначе должны быть связаны с историей и практиками духовности. История человеческой мысли — это практически единственное, что меня вообще интересует в жизни, меня занимает ветвистый путь, который проделал и продолжает проделывать человеческий разум в стремлении понять сам себя и ответить на основные вопросы бытия. Правда, всякий раз, когда ему кажется, что он нашел эти ответы, выясняется, как в «Автостопом по галактике», что он забыл сформулировать сами вопросы, поэтому ответ «42» ничего для него не значит, и все нужно начинать сначала.
Изображение: vk.com/smlcrm
Сейчас у меня настал период возрождения почти забытой любви к латиноамериканской литературе, которая возникла еще в начале 1990-х годов с первым прочтением «Ста лет одиночества», но тогда Маркесом и ограничившаяся. А ведь как и классическая латиноамериканская музыка, латиноамериканская литература — это совершенно незнакомый большинству из нас, но огромный и красочный мир. Там существует своя собственная литературная вселенная, основанная на более или менее знакомых нам аллюзиях и архетипах, но связи между ними нам неизвестны и иногда диковаты. Поэтому нам, носителям европейской культуры, проще купно отнести латиноамериканских авторов к «магическому реализму», выдуманному французами в ХХ веке, и успокоиться. Мне сейчас открылся певец карибской истории «галантного века» Алехо Карпентьер с его романами «Век просвещения» и «Царство земное», и это ни с чем не сравнимое ощущение буквально чувственного восприятия авторского повествования, когда ощущаешь и запахи, и мелодии, и цвета времени, и места. Конечно, единственное, что было доступно среднему читателю на эту тему долгие годы, — это «Черный консул» А. Виноградова, и он сильно уступает Карпентьеру именно из-за сухости изложения и явной отстраненности не-жителя тех тропических регионов, которому незнаком сугубо материальный и недвусмысленный липкий пот, засыхающий на коже в полдень на гвианских болотах. Ну точно так же я никогда не смогу поверить в искренность проповеди монотеиста, не почувствовавшего хотя бы раз на себе низкое стальное небо Иудейской пустыни, которое буквально лежит на плечах человека, смотрящего на известняковые серые волны, расстилающиеся перед ним до горизонта, а звезды по ночам летят как бейсбольные мячи на сверхзвуковой скорости прямо в голову наблюдателю.
К счастью или к сожалению, я мало знаю, не люблю и не особенно почитаю русскую литературу, классическую и современную. У меня множество собственных дилетантских теорий о «русской душе» и роли «великой русской литературы» в генерации этого гомункула, но я не чувствую себя достаточно подготовленным, чтобы публично это обсуждать. Я наслаждаюсь рваным кунсткамерным стилем пиитов и сочинителей русского XVIII века, знаю и люблю Сумарокова, Тредиаковского, перечитал многое из бесчисленных изданий новиковской Университетской типографии; как ни странно, получаю удовольствие от совершенно бульварных наивных сочинений французских и английских авторов того же времени, а вот в русской литературе после Пушкина, ни Золотого, ни Серебряного века, мне никак не найти того, что цепляло бы. То есть у меня есть какая-то стандартная база обычного человека русской культуры, но не более того. В русской литературе от Пушкина до наших дней я очень слабо ориентируюсь. На волне популярности я прочел и даже полюбил практически всего Пелевина, практически всего Сорокина, отдельные сочинения Улицкой, Горалик, Саши Соколова, Виктора Ерофеева, Акунина, Довлатова — но только первые двое вызвали какой-то отголосок в душе. От поэзии я всегда был далек, я не воспринимаю ее душой, скорее разумом — через метрику и особенно яркие стилистические приемы. Хотя есть и исключения — Лорка, Бродский, Гейне, Саша Черный, их я могу читать и заучивать наизусть.