По просьбе «Горького» Виталий Васильченко составил список научных исследований, публицистики и документальных свидетельств, посвященных межвоенной эпохе и Веймарской республике: постепенному разрушению демократических и культурных институтов, развитию пангерманизма и наступлению диктатуры.
За четырнадцатилетний промежуток между Германской империей и Третьим рейхом в Германии происходят заметные сдвиги в культуре и эмансипация от реакционной имперской морали. Впрочем, триумф авангарда и становление экспериментальных наук мало волнуют немецкое население, страдающее от гиперинфляции, безработицы и национального унижения. Отношение к демократии в массовом сознании постепенно дрейфует ближе к отвращению и стыду: эта форма правления ассоциируется с непрекращающейся руганью в парламенте, чередой правительственных кризисов, оскорбительными условиями Версальского договора, аннексией Рурской области и расцветом радикальных политических программ справа и слева.
Основной вопрос, которым задается историк Генрих Август Винклер в своей книге (выпущенной на русском языке несправедливо скромным тиражом) «Веймар 1918–1933. История первой немецкой демократии» — как немецкая демократия сделала возможным приход Гитлера к власти? На первый план своего исследования Винклер выдвигает политику снизу и сверху. Тем не менее книга избегает ловушки редукционизма и отличается детальным анализом политической ситуации и общественных настроений в Веймарской республике: от наследия подавленной революции и проблемной конституции до хрупкой стабилизации, реальной угрозы гражданской войны и полной капитуляции государства.
Причиной заката Веймарской республики немецкий историк полагает отсутствие действующих институтов, препятствующих злоупотреблению властью; среди них он почему-то называет механизмы, которые бы ограничили волеизъявление большинства. Винклер уверен — у республики были шансы выжить и противостоять Гитлеру, если бы правительство смогло убедить немцев, что благополучное развитие Германии возможно лишь после признания конституции безусловной ценностью, нуждающейся в постоянной защите.
Вывод довольно неожиданный, учитывая, что историк в книге почти не касается дискуссий о будущем республики. Конечно, здесь Винклер не свободен от влияния Юргена Хабермаса и своего активного участия в знаменитом «споре историков», закончившемся победой концепций «конституционного патриотизма» и «консенсусной демократии». Его главный оппонент Эрнст Нольте, напротив, заявлял, что победа Гитлера была неизбежной — в первую очередь из-за опасений большинства немцев о возможности «красного поворота» (Эрнст Нольте. Европейская гражданская война (1917–1945). Национал-социализм и большевизм. М.: Логос, 2003).
Читайте также:
Директор Института современной истории в Мюнхене (главного исследовательского центра Германии по изучению первой половины XX века) в своей небольшой работе представляет конвенциональную точку зрения сегодняшних немецких историков на Веймарскую республику. Как и Винклер, Меллер выступает в защиту противоречивой конституции, однако существования любого «окна возможностей» отрицает. По мнению историка, отречение Вильгельма II от престола, поражение в войне, прерванная революция и Версальский договор настолько раздробили немецкое общество, что объединить его смогла только тоталитарная диктатура Гитлера.
Издательство «Российская политическая энциклопедия» небольшими тиражами издает на русском важные книги по истории Германии. Книга Альфа Людтке — ключевого представителя немецкого направления истории повседневности — именно из таких. Благодаря своему методу Людтке обнаружил, что немецкие рабочие уже к началу 1930-х годов широко поддерживали национал-социалистические идеи.
На рубеже XIX и XX веков прогресс и стремительная индустриализация часто мыслятся угрозой идеалам и традиционным ценностям образованных и привилегированных классов. Интеллектуалы (в первую очередь представители университетской элиты) всерьез опасаются, что XX век отвергнет за ненадобностью предыдущие достижения культуры — и отправит на свалку истории ее носителей. Германия не стала исключением: к 1920-м годам немцы убеждены, что живут в эпоху всеохватывающего кризиса культуры и духа. Поэтому популярность «Заката Европы» Освальда Шпенглера (1918) — явление вполне закономерное.
«Закат немецких мандаринов» — переработанная докторская диссертация американского историка идей Фрица Рингера. Впервые изданная в 1969 году книга задала координаты для последующих исследований интеллектуальной истории и социологии образования (какое-то время Рингер проработал с Пьером Бурдье) и сегодня считается классической работой. В центре исследования Рингера — мировоззрение немецкого академического сообщества в период с 1890-х по 1930-е, когда одному поколению выпало пережить экономический подъем, индустриализацию, усиление пролетариата, Первую мировую, революцию, суматоху Веймарской республики и гиперинфляцию. Мандарины определяются Рингером как социально-культурная элита, обязанная своим статусом образованию, а не классовому происхождению; кроме университетских преподавателей, в эту категорию попадают врачи, учителя, госслужащие, адвокаты, министры.
Рингер показал, как страх перед массами и модернизацией внутри гумбольдтовской модели превращается в политический конфликт, разъедающий академическую среду. Исследовательский интерес автора сосредоточен вокруг умеренных и консервативных университетских кругов — и это главная удача «Заката немецких мандаринов» (как и причина скандала, сопровождавшего публикацию книги), которая объясняет, почему транзит от культурного национализма к национал-социализму у немецкой интеллигенции произошел настолько плавно.
Читайте также:
Одна из наиболее революционных идей рубежа веков — психоанализ, оформляющийся в Вене в конце 1890-х. Нобелевский лауреат по медицине и физиологии Эрик Кандель (сам выходец из Вены, чья семья бежала после аншлюса в США) объясняет культуру модерна через Фрейда, Юнга и Адлера, а всю первую половину ХХ века — через достижения современной когнитивной психологии. Психоанализ и модерн развиваются параллельно пангерманизмом практически на соседних улицах. И последний во многом становится реакцией на них. Именно пангерманизм впоследствии ляжет в основу идейной платформы национал-социализма.
За полгода до поражения в Первой мировой немцы считают победу едва ли не свершившимся фактом. Брест-Литовский договор и неожиданный прорыв на Западном фронте только укрепляют эту уверенность. В действительности же на повестке дня уже стоит признание поражения. Тем чувствительнее реагируют немецкие интеллектуалы на столкновение с действительностью.
Манн начал писать философско-публицистические эссе, которые затем объединит в книгу «Размышления аполитичного», еще в 1914 году, однако самые полемические и неоднозначные отрывки заостряет прямо перед публикацией. В этой книге его репутация последовательного гуманиста дает сбой: он предстает пламенным сторонником зондервега и пророком консервативной революции, который всерьез противопоставляет мир высокой «музыкальной» немецкой культуры миру вульгарного рационализма остальной Европы. Заметную часть своих оппозиций для размышлений в лучших традициях спекулятивной философии истории Манн заимствует у Ницше. Консерватор, он в деталях проговаривает, насколько неприемлемы ему демократия, идеалы равенства и свободы, пацифизм, тупость обывателей и — в особенности — массовый человек. Любопытно, что в той же книге Манн размышляет о «Третьем рейхе» — будущем немецком государстве, которое находится по ту сторону как от «западных демократий, сопряженных с капитализмом», так и от «социалистической России». Основная предпосылка политических высказываний в «Размышлениях» — вера, что немцы (в отличие от большинства других европейских народов) менее других выродились в класс и массу.
Публицистика Манна — выразительный пример, как легко интеллектуалам потерять рассудок во время чрезвычайных исторических событий. В этом смысле российскому переводу, появившемуся в разгар конфликта на Донбассе, повезло. С другой стороны, «Размышления аполитичного» очень точно передают образ мысли, господствовавший в Германии того времени. Первая публикация запустила затяжную полемику в немецкой интеллектуальной среде — впрочем, практически забытую сегодня.
Читайте также:
Совсем недавнее издание эссе руководителя архива Бертольта Брехта в Берлине, посвященное дружбе последнего с Вальтером Беньямином. Номинально сюжет книги Вицислы — о попытке Брехта и Беньямина создать журнал «Кризис и критика», чтобы оппонировать Мартину Хайдеггеру и университетским консерваторам слева. Попытка провалилась, однако на основе переписки, фотографий и прочих документальных свидетельств Вицисла создает выразительные и живые портреты двух левых интеллектуалов на фоне Веймарской республики.
После Ноябрьской революции и поражения в войне разочарованные солдаты не спешат демобилизоваться и складывать оружие — так в Германии появляется городская армия, готовая в любой момент отыграться на просидевших в тылу. Ситуация действительно взрывоопасная: многие вернувшиеся с войны солдаты присоединяются к крайне правым или коммунистам, которые получают на исходе войны все большую поддержку. Новому социал-демократическому правительству удается подавить восстание спартакистов в Берлине и убить их лидеров — Карла Либкнехта и Розу Люксембург. Однако в Мюнхене все идет иначе: покушение на лидера местных левых провоцирует кровавые столкновения, которые заканчиваются установлением власти Советов. Советская Баварская республика просуществует меньше месяца, погрязнет во внутренних дрязгах и интригах, а затем быстро растеряет поддержку населения. Впрочем, это не помешает Баварским Советам стать ключевым политическим мифом, на котором заработает первоначальные политические очки НСДАП: практически вся будущая нацистская элита участвует в кровавом подавлении республики.
Публикация книги «Советское эхо в Баварии» профессора МГУ Александра Ватлина два года назад по недоразумению прошла незаметно — это редкий случай захватывающего академического исследования по европейской истории, написанного на русском языке. Ватлин описывает происходящее в Баварии как «революционный перфоманс» — немецкие Советы скорее напоминают Парижскую коммуну, чем Октябрьскую революцию. Книга показывает стихийную низовую самоорганизацию рабочих и солдат, агитацию богемных лево-радикальных художников и публицистов, митинги крестьян и феминисток. Ватлин не забывает ссылаться на свидетельства наблюдателей — Томаса Манна (стесняется носить меховую шапку), Адольфа Гитлера (в растерянности записывается в Красную армию Баварии) или Макса Вебера (жалеет о гибели старого мира). Кроме того, Ватлин убедительно доказывает, что слух о следе Советской России, на котором затем будет немало спекулировать Гитлер-политик, более чем преувеличены.
Читайте также:
Конец Первой мировой вовсе не безболезненно перетекает в «ревущие двадцатые»: Европу то и дело сотрясают революции, этнические столкновения, гражданские войны, войны за независимость и уличное насилие. Сборник статей под редакцией историков Роберта Герварта и Джона Хорна показывает, как научившиеся владеть оружием и убивать солдаты возвращаются домой, попутно меняя политический ландшафт Европы в двадцатые годы.
После распада Австро-Венгрии Вена впадает в глубокий социально-экономический кризис и буквально на глазах превращается из прогрессивной столицы модерна и психоанализа в провинциальный город небольшой новообразованной альпийской республики. Центр культурных экспериментов перемещается в Берлин: туда едут художники, писатели, архитекторы, талантливые врачи и юристы, авантюристы и богема. Слава Мюнхена как свободомыслящего города остается далеко позади: в Берлине женщины носят брюки и катаются на велосипедах, буржуа высмеивают религиозность и выступают за сексуальное раскрепощение, а гомосексуалы впервые открыто распространяют тематические журналы — тираж некоторых достигает 100 000 экземпляров.
В эти годы австрийца Йозефа Рота знают в немецкоговорящих странах как одного из наиболее талантливых журналистов своего поколения. Социал-демократические взгляды, полемический репортажный стиль и язвительность обеспечили ему широкую читательскую аудиторию, а также сотрудничество с основными газетами Вены, Берлина и Праги. В 1920-х годах Рот переезжает в Берлин, чтобы стать корреспондентом «Франкфуртер Цайтунг». На страницах газеты он фиксирует недолгий период стабильности в Веймарской республике и ее последующее угасание: градостроительные и социальные эксперименты, проблемы беженцев и бездомных, уличный террор и финансовый кризис, подавленный Пивной путч, джазовые вечера и художественные выставки. В сборнике «Берлин и окрестности» собраны репортажи Йозефа Рота о повседневной жизни в республиканской столице — этим они ценны. Рот очень точно трактует общественные настроения и подмечает в будничной жизни Берлина перемены — в том числе, будущую диктатуру.
Читайте также:
Достаточно спорный обзор последних 12 месяцев перед Первой мировой известного немецкого журналиста. Посредством непривычного клипового нарратива (напоминающего сообщения телеграм-каналов) Иллиес создает из писем, анекдотов и слухов помесячную хронику жизни нескольких десятков (в большинстве своем немецких) художников, писателей, философов и политиков. Местами Иллиес откровенно преувеличивает и додумывает; кое-где его упражнения в светской хронике из жизни Шиле, Гитлера, Троцкого, Рильке, Юнгера, Шпенглера, Музиля и других откровенно раздражают. Половину вопросов к этой небольшой и талантливо написанной книге можно было бы снять, назови Иллиес свой метод documentary fiction. Впрочем, если отнестись к книге не очень серьезно — чтение выходит отличное.
Еще одну довольно непривычную реконструкцию эпохи выполнил профессор сравнительного литературоведения из Стэндфорда Ханс Ульрих Гумбрехт. Исследовательская интуиция его не подводит: сосредоточившись на 1926 году, Гумбрехт репортажным образом показывает Европу (и совсем немного Северную и Латинскую Америки) через пугающее разнообразие явлений: отношение Карла Шмитта к Лиге Наций, строительство железных дорог, бокс, гонки на велотреках, распространение кремации, забастовки рабочих, работа археологов и антропологов — и это далеко неполный список. Оставшиеся двести страниц Гумбрехт ищет эпистемологические основания для разговора об эпохе между мировыми войнами и объясняет соотношения коллективного и индивидуального через Лакана. Затем книга делает еще один неожиданный поворот — Гумбрехт рассуждает уже о Хайдеггере и режимах темпоральности. Спасибо, конечно, но к чему это все — не очень понятно.
© Горький Медиа, 2025 Все права защищены. Частичная перепечатка материалов сайта разрешена при наличии активной ссылки на оригинальную публикацию, полная — только с письменного разрешения редакции.