Пожалуй, к Максу Штирнеру и его философии формула «не читал, но разбираюсь» применяется по умолчанию. В таких условиях рекомендация любой книги, даже если речь идет о пресловутом первоисточнике, рискует пасть жертвой того, что составляет фундамент упомянутого парадокса, того, что сам Штирнер обозначил как призрак.
Вокруг самого известного труда «Единственный и его собственность» кишмя кишат призраки разборчивой понятливости, записывающей его в ту или иную рубрику — левого гегельянства, анархизма, индивидуализма, эгоизма, нигилизма, мелкобуржуазной идеологии или даже фашизма, — что делает чтение излишним: все и так понятно, нужно попросту выбрать призрак на свой вкус и прыгнуть в его объятия. Поэтому перед тем, как разбираться со Штирнером, следует пройти обряд читательского экзорцизма, избавиться от одержимости пониманием.
«Единственный и его собственность» — книга не для понимания; напротив, Штирнер предлагает объявить разуму войну и освободить свою шкуру от мыслей. Как ни странно, Штирнера нужно не читать, но делать. Этой цели и должен послужить приведенный ниже список из пяти книг, две из которых чисто экзорцистские, одна неочевидная, одна классическая и еще одна — последняя — тренировочная, служащая, как принято говорить, закреплению материала.
1. Blumenfeld J. All Things are Nothing to Me. The Unique Philosophy of Max Stirner. Winchester, Washington: Zero Books, 2018
Американец Джейкоб Блуменфелд в 2013 году защитил диссертацию об отношениях собственности у Канта, Фихте и Гегеля в нью-йоркской Новой Школе Социальных Исследований и в настоящий момент является постдокторантом в Свободном Университете Берлина. В 2018 году он — довольно неожиданно — выступил с книгой «Все — ничто для меня. Единственная философия Макса Штирнера». Пожалуй, это лучшая «экзорцистская» книга о Штирнере, вышедшая за последние годы. Несмотря на некоторую поспешность и слабые места (особенно разочаровывает концовка, в которой Блуменфелд во что бы то ни стало — и ценой урезания Штирнера — стремится помирить Единственного с марксизмом), эта книга наглядно показывает, как надлежит обращаться с идеями немецкого анархиста. Его необходимо присвоить, захватить, «сквотировать» — в соответствии с буквой (но не духом, духа там нет) «Der Einzige und sein Eigentum».
Одна из глав книги Блуменфелда так и называется, «Мой Штирнер». Штирнер как дом с привидениями: чтобы захват удался, его нужно освободить от потустороннего присутствия, которым дом наполнился почти за два века существования. Блуменфелд обнаруживает общий источник, разлом, из которого в текст Штирнера проникает «нечисть», им является догма историзма.
Штирнера постоянно объявляют предшественником или, наоборот, обогнавшим свое время гением, но всегда помещают в контекст, в котором его роль ограничена местом на исторической шкале. Разбив ее, Блуменфелд обнаруживает Штирнера-постматериалиста, который вещает из утопического завтра, ставя вопрос не о том, как совершить революцию, но о том, что делать после нее, как в случае падения государства не отстроить его вновь. Книга Блуменфелда чрезвычайно бодрит и освежает, предлагая пример того, как можно разучиться читать и понимать Штирнера.
2. Landstreicher W. Introduction / Notes // Stirner M. The Unique and Its Property, Baltimore: Underworld Amusements, 2017
В истории интереса к «Der Einzige und sein Eigentum» есть один примечательный факт: в начале ХХ века происходит всплеск интереса к Штирнеру, его переводят на все европейские языки, а на русском выходит по меньшей мере пять (!) переводов его основного труда; «Единственного» активно и изобретательно впитывают и осваивают в философии, искусстве и политике. Однако уже с конца 1920-х годов о Штирнере внезапно забывают, а новых переводов не появляется. Это переводческое молчание было прервано совсем недавно. В 2017 году новый перевод «Der Einzige und sein Eigentum» на английский язык выполнил Волфи Ландстрайхер (подписывающийся также именем Ферал Фавн), представитель повстанческого анархизма, автор концепции дикой революции.
Введение и примечания, которыми Волфи снабдил свой перевод, очень полезны. Во-первых, переводчик ставит вопрос: что значит перевести Штирнера — и кто мог бы с этой задачей справиться? Например, может ли христианин справиться с задачей перевода? (Ландстайхер сомневается.) Во-вторых, что за текст «Der Einzige und sein Eigentum»? Является ли он философским? (Ландстрайхер замечает, что Штирнер нигде себя философом не называет.) Текст ли это? Не упускаем ли мы массивный смехотворный слой «Единственного», своеобразную щекотку, с помощью которой Штирнер захватывает немецкий язык, делая его своим собственным? Не упускаем ли мы экзорцистской поэтики «Единственного», в которой игра слов становится растворителем призрачных тенет? В своих примечаниях Волфи постоянно указывает и разбирает заряженные места словесной игры и зарницы особого, трудно уловимого юмора «Единственного», предлагая читать «Der Einzige und sein Eigentum» скорее с диким смехом, чем с серьезным лицом эксперта.
3. Фрагменты ранних стоиков: в 3 т. М.: «Греко-латинский кабинет» Ю. А. Шичалина, 1998
В плане одной из своих террористических атак на врожденный платонизм, свойственный нашему мышлению, Жиль Делез предлагал переиграть историю философии, представив, что место Платона заняли стоики. Такая перестановка могла бы позволить перечитать знакомые произведения как незнакомые (и наоборот). Она же могла бы прояснить предложение, которое сделал на страницах «Герменевтики субъекта» Мишель Фуко: «…мышление XIX века может быть воспринято как трудное предприятие, как ряд попыток воссоздать этику себя. Возьмите, к примеру, Штирнера, Шопенгауэра, Ницше, дендизм, анархистскую мысль и т. д.». Действительно, если перепрочесть Штирнера с задором Делеза (и с герменевтической обстоятельностью Фуко), его близость со стоиками станет очевидна. Подобно Эпиктету, Штирнер предлагает нам стать мастером своих собственных состояний, хоть судьба нам и неподконтрольна (и даже идет дальше, считая, что граница между моей собственностью и тем, что таковой не является, — это не абсолютный предел, а подвижная историческая линия, которая постоянно ставится под сомнение и смещается моими усилиями и моим возмущением).
Что еще интереснее, не только этика, но и онтология «Единственного» близка к панпсихизму Стои. В предисловии к своему переводу Штирнера Волфи Ландстрайхер пишет: «в „Единственном” нет ничего [исключительно] человеческого. Каждое животное, дерево, скала и т. д. для самих себя также Единственные — со своей особенной собственностью, особенным миром, который расширяется настолько, насколько возможно». Вооружившись этой панпсихистской оптикой, мы с удивлением обнаружим, что цветы, насекомые и камни выступают у Штирнера как Единственные, жаждущие своего нечеловеческого восстания, полыхая творческим огнем Зенона. Иными словами, чтобы разобраться в Штирнере, нужно читать стоиков.
4. Маккей Дж. Г. Макс Штирнер, его жизнь и учение. СПб.: «Электропечатня Я. Левенштейн», 1907
Джон Генри Маккей, автор популярнейшего в конце XIX — начале XX века романа «Анархисты», поэт и первый серьезный биограф, библиограф и яростный проповедник учения Штирнера в анархо-индивидуалистическом изводе, несомненно, обязателен к прочтению теми, кто подбирается или уже читает «Единственного». Безусловная классика. Написанная им биография Штирнера, с одной стороны, рассеивает темноту забвения, в которую погрузилось имя Иоганна Каспара Шмидта после 1848 года, буквально возвращая его из мертвых (Маккей нашел могилу Штирнера и установил на ней надгробие), с другой стороны, книга Маккея — один из первых всполохов того недолгого пожара, которым полыхал интерес к «Единственному» в начале ХХ века. Иными словами, книга Маккея — документ эпохи первопроходцев Штирнера. В отсутствие музейного интереса, можно смело пролистывать те страницы, где Маккей, неизменно говоря о его гениальности, пересказывает и пытается интерпретировать Штирнера (за исключением разве что изложения текстов, к которым до сих пор нет широкого доступа). Рассказ Маккея интересен прежде всего как приключенческая история поиска сокровищ, в качестве которых выступают сигары Штирнера или его потерянные посмертные портреты, следы его живого тела или его распухший от укуса ядовитой мухи труп, отзывы о нем его экзаменаторов или всего два слова — very sly — желчная и скупая, но точная характеристика, которую дает Максу его вторая (и последняя) жена. Вопреки намерению самого Маккея, из этих мелких деталей складывается не история и даже не миф, но что-то, что от исторической (и мифологической) записи ускользает, что в нее не укладывается, но тем не менее заявляет о себе в «Единственном и его собственности».
5. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс Карл, Энгельс Фридрих. Сочинения: в 50 т., Т. 3. М.: Государственное издательство политической литературы, 1955
«Немецкая идеология» Маркса и Энгельса — произведение, которое, по словам Петера Слотердайка, «по большей части направлено против Штирнера и представляет собой самую ожесточенную полемику по мельчайшим вопросам — такую полемику, в которую Маркс и Энгельс больше не вступали ни с кем из мыслителей». Оно представляет собой могильный камень, смысл которого противоположен смыслу надгробия, установленному на могиле Штирнера Маккеем: если маккеевская плита возвращает Штирнера к жизни, то камень, взваленный на него Марксом и Энгельсом, предназначен для того, чтобы «Единственного и его собственность» навсегда закопать, сделать его возвращение невозможным. И все-таки эту книгу обязательно нужно прочитать для реконструкции происхождения тех призраков, одержимость которыми делает чтение «Единственного» ненужным. «Святого Макса», главу, направленную против Штирнера, начали выпускать отдельной брошюрой еще до полного издания «Немецкой идеологии», спешно сбивая ей пламя популярности «Единственного и его собственности». Выход же полного текста «Немецкой идеологии» в 1932 году закончил дело, пожар погас, и из пепла возникла карикатура, мелкобуржуазный (и «мелкодиалектический») призрак Штирнера, который стоит на пути едва ли не каждого, кто хочет открыть для себя «Единственного». Этот призрак рассказывает притчу: «Одному бравому человеку пришло однажды в голову, что люди тонут в воде только потому, что они одержимы мыслью о тяжести. Если бы они выкинули это представление из головы, объявив, например, его суеверным, религиозным, то они избавились бы от всякого риска утонуть». И задает вопрос: почему же люди все еще тонут? Этот коан диалектического материализма, который может срезать любого неопытного читателя Штирнера, решается тем не менее легко: люди тонут, потому что не умеют плавать. Перестать быть одержимым мыслью о тяжести, присвоить силу тяжести — значит научиться плавать. (И переплыть «Немецкую идеологию» после чтения Штирнера нужно хотя бы в порядке стоического атлетизма.)