Работу над изданиями Сервантеса вы начали в 1973 году с предисловия к «Галатее» — а что было дальше?
Первой книжечкой, изданной мной в «Радуге» благодаря усилиям редактора Н. Т. Беляевой, были избранные «Назидательные новеллы» (1976), которые и сейчас у меня на столе, своего рода зернышко, из которого вырастает издание «Новелл» для «Литературных памятников», о котором я уже говорила. Там же в 1979 году вышла и книга избранных стихотворений, пьес и прозы Ф. Гарсиа Лорки на испанском языке, подготовленная Г. В. Степановым, к которой я сделала большой комментарий (базовый жанр любого филологического исследования, который, как я слышала, современные «менеджеры» из ФАНО и т. п. отказываются вообще считать научной работой!). Георгий Владимирович — еще один очень важный для моей испанистской судьбы человек, как многие питерские испанисты с опытом Гражданской войны в Испании, автор грамматики испанского языка, по которой занимались студенты 1960–1970-х годов. После Лорки Георгий Владимирович предложил мне написать комментарий к задуманному им изданию «Дон Кихота» в серии «Литературные памятники», основанному на тексте «анонимного» перевода под редакцией Б. А. Кржевского и А. А. Смирнова, опубликованного издательством Academia (1929–1932). Было известно, что большая часть этого перевода принадлежала Григорию Лозинскому, эмигрировавшему во Францию. При жизни в России в первые послереволюционные годы Лозинский переводил прозу португальского классика второй половины XIX века — Жозе Мариа Эсы де Кейроша, даже, кажется, собирался подготовить его русское собрание сочинений. Опять — круги: в 1990 году я написала большое предисловие к собранию сочинений Эсы, которое издала в «Художественной литературе» Лилиана Эдуардовна Бреверн, тамошний редактор и инициатор издания не только Кейроша, но и сборников стихотворений Камоэнса и Бокаже, антологии «Лузитанская лира», в которых мне отводилась роль автора предисловий, комментатора, в последнем случае — составителя (все они выходили на протяжении 1980-х годов). Кейрош-романист фактически создал португальский классический роман Нового времени во многом благодаря тому, что сумел творчески прочесть испанскую пикареску и «Дон Кихота», усвоить уроки Сервантеса, проникнуться духом его творчества. Так что переход Лозинского от Кейроша к «Дон Кихоту» был очень органичен.
В период переговоров (переписки) с Лозинским ленинградских испанистов, задумавших издать его перевод (хотя Лозинский свою работу так и не завершил), какие-то контакты с эмиграцией были еще возможны, но к 1929 году все изменилось. Перевод был завершен редакторами и издан без указания имени автора. Георгий Владимирович хотел издать этот перевод и как «памятник» русского переводческого искусства 1920–1930-х годов, и как текст, более других соответствующий тексту оригинала. А для этого довольно многое в нем нужно было исправить — даже с сугубо фактографической точки зрения. «Ничейным» переводом издательства Academia — согласно тогдашнему авторскому праву — редактор мог распоряжаться совершенно свободно. С вышедшим позднее, двадцать лет спустя, переводом Н. М. Любимова так вести себя было нельзя. А о том, чтобы что-то исправить в переводе Любимова (ведь в нем тоже есть неточности, причем нередко воспроизводящие неточности Academia), Степанов, насколько мне известно, даже не задумывался, считая переговоры с переводчиком-классиком делом безнадежным.
А как сегодня оцениваются переводы Любимова и Лозинского? Мне двухтомник издательства Academia очень нравится — правда, я не знаю испанского.
Сейчас появился такой тренд: перевод Любимова всячески принижать и возвеличивать перевод Лозинского. Хотя в каждом из них есть свои достоинства и недостатки. В переводе Любимова со всеми его неточностями воплощена, на мой, не столь уж оригинальный, взгляд (посмотрите, что говорил и писал о «Дон Кихоте» Хорхе Луис Борхес), важнейшая черта сервантесовского стиля — пронизывающий риторически безупречный письменный текст дух живого разговора (автора и читателя романа, персонажей романа друг с другом), ритм и строй устной речи (необязательно низовой, народной, но и высокой, поэтической) — то, что ученые называют диалогизмом. Жаль, что для достижения этого эффекта переводчик иногда жертвовал смыслом оригинала. Но для массового читателя перевод Н. М. Любимова, несомненно, привлекательнее. А дальше… Учите испанский, язык мирового значения — второй (если говорить о европейских языках) по распространенности язык в мире, — поскольку ожидать появления нового перевода «Дон Кихота» в России в ближайшие годы не приходится (хотя кандидаты на его создание есть).
Когда сегодня зарубежные коллеги узнают, что самый новый перевод «Дон Кихота» на русский будет скоро праздновать семидесятилетие, они не могут в это поверить… А Тургенев? А Достоевский? Ну они-то читали «Дон Кихота» по-французски. Как и все образованные русские…
Надо сознаться, что свой комментарий к «Дон Кихоту» для «Литературных памятников» не зная, каким окажется текст перевода после правки, я делала для авторитетного испанского издания романа того времени (Х. -Л. Мурильо), что позднее позволило приспосабливать его и к переводу Лозинского, и к переводу Любимова. Получилось около 10 печатных листов, которые я в начале 1986 года сдала Георгию Владимировичу. А осенью ученого, только что избранного секретарем филологического отделения Академии Наук, не стало. Две потери в один год: Инна Арташесовна (в январе) и Георгий Владимирович. Идея издать «Дон Кихота» в «Литературных памятниках» была похоронена на 12 лет.
Вы в то время уже работали в МГУ?
Да, на кафедре, которую когда-то заканчивала. Меня пригласил на работу заведующий кафедрой и на тот момент декан факультета Л. Г. Андреев. Переборов себя, Леонид Григорьевич пошел к новому декану, М. Л. Ремневой, и добился, чтобы меня и мою аспирантку И. В. Ершову отправили в Испанию на стажировку. Это было летом 1990 года.
Сегодняшние студенты и молодые читатели не могут даже представить себе, что можно было изучать испанскую литературу, писать о ней в течение двадцати пяти лет, ни разу не побывав в Испании (более того, ни разу вообще не побывав за границей, даже в Болгарии). Но это — несмываемый факт моей биографии, хотя и вполне типический для СССР. Ведь и великий Ю. Кнорозов, расшифровавший письменность майя, впервые оказался в Латинской Америке, если не ошибаюсь, в возрасте 70 лет. Ни Михаил Бахтин, ни Леонид Пинский, ни многие другие за границей никогда не бывали.
Светлана Пискунова на презентации книги «Книга о Ласаро де Тормес», 2017 год
Фото: предоставлено Светланой Пискуновой
Так что летом 1990 начался совсем новый этап моей испанистской жизни. Целый месяц мы с Ириной Викторовной жили в самом центре Мадрида, предоставленные — так уж получилось — самим себе. Мне было труднее, чем моей аспирантке, у который был опыт жизни на Кубе. Мне же надо было начинать говорить. Хотя для начала — слушать и слышать. Были какие-то бытовые сложности. Но все равно остался праздник и все крепнущее ощущение того, что я в Испании не за границей, а дома.
Потом начались контакты с испанскими коллегами. В начале 1991 года в Москву приехал один из крупнейших современных сервантистов — Карлос Ромеро Муньос, профессор Венецианского университета (хотя родом он из Севильи), автор великолепного комментированного издания «Персилеса». Он был поражен — нет, не тому, что в СССР есть сервантисты, а тому, что среди них есть дама, написавшая о «Персилесе» кандидатскую работу. На долгие годы Карлос стал моим хорошим другом и коллегой-покровителем. Из Москвы мы — вместе с Анитой Можаевой, еще одной моей тогдашней аспиранткой, а ныне доцентом Литературного института — отправились в Ленинград. В моем архиве лежит фотография, где за столом в ленинградском (все еще) ресторане сидит Карлос в окружении русских коллег — Захара Исааковича Плавскина, Всеволода Евгеньевича Багно, Ольги Альбертовны Светлаковой, Аниты Борисовны и моей скромной особы.
А уже в июне мы с Всеволодом Евгеньевичем и Ольгой Альбертовной встретились в Испании, в Альмагро, на Первом конгрессе Ассоциации испанистов, только что созданной при деятельном участии и попечительстве Хосе Марии Касасайяса, крупного майоркинского предпринимателя и страстного поклонника Сервантеса. С каким интересом и доброжелательностью относились к нам, сервантистам из «перестроечного» Союза, все другие участники конгресса! Как тактично и участливо председательствовал на заседании, где я делала доклад о смехе Сервантеса, Антонио Рей Асас, гранд современной сервантистики, а тогда издатель и интерпретатор сложнейшего плутовского антиромана «Плутовка Хустина».
В принципе, мы все, даже Ольга Альбертовна и я, не бывавшие в Испании, оказались в курсе всего происходящего в испанистике (по крайней мере, в области изучения испанского Золотого века). Поскольку — и это один из очередных парадоксов нашей истории, — не выезжая за рубеж в московских библиотеках, можно было получить почти все новинки научной литературы, выходящей не только в Испании, но и в других странах. Если книги не было в Библиотеке иностранной литературы, ее можно было найти в Ленинке, в библиотеке МГУ, ИМЛИ. В отделе комплектования той же ВГБИЛ работали компетентнейшие люди, отслеживавшие поступление литературы по темам. Так что сервантистика приходила и из Франции, и из Италии, и из Англии, и из США. Все кончилось в 1990-е. В ту же ВГБИЛ книги просто перестали поступать. Зато появились ковры и спецзалы непонятного назначения. Но — уже был проложен путь в Испанию, уже были контакты с коллегами, и не только испанскими.
В Альмагро я познакомилась с Моник Жоли, авторитетнейшим знатоком Золотого века; хорошо, что ее двухтомную восьмисотстраничную (во французском стиле!) докторскую, посвященную смеху, точнее — burlas, насмешкам, розыгрышам, шуткам, в испанской культуре Золотого века, я в Ленинке успела просмотреть и понимала, с кем меня свела судьба. Мы много говорили — о смехе, о Бахтине (вот кто был и остается кумиром мировой испанистики!), о карнавале, о перестройке, о свободе. А как раз в то время академик Франсиско Рико — его в Альмагро не было — замыслил создание комментированного издания «Дон Кихота», где комментариям должен был быть отдан отдельный том. По замыслу Рико, издание должно было объединить ведущих сервантистов мира. Как я оказалась в их числе — ведь даже моя докторская еще не была написана — не знаю. Но Рико пригласил меня войти в их число с комментарием к одной из самых загадочных и текстологически «мутных» глав второй части — двадцать четвертой. Думаю, главную роль здесь сыграла рекомендация Моник и желание Рико видеть в числе соавторов кого-нибудь из русских сервантистов. Так я попала в историю мировой сервантистики. «Дон Кихот» под редакцией Ф. Рико переиздавался — с дополнениями и доработками — пять раз: последний раз в 2015 году под грифом Испанской Королевской Академии.
Думаю, по этому же признаку — «сервантист из России» — еще один академик Виктор Гарсиа де ла Конча, на тот момент главный редактор авторитетнейшего журнала «Инсула», пригласил меня написать статью в номер, посвященный «Дон Кихоту». И поместил ее первой; я написала о неизвестном тогда в Испании (ныне уже переведенном на испанский) самом донкихотовском русском романе XX века «Чевенгуре» Андрея Платонова — моем любимом современном русском романе.
И все мои следующие поездки в Испанию и в другие страны, где Ассоциация сервантистов устраивала свои конгрессы (Грецию, Португалию, Израиль), в США, где я работала как приглашенный фулбрайтовский профессор, проходили в обстановке исключительной доброжелательности со стороны почти всех, с кем сводила меня судьба, всеобщей симпатии к моей стране, за которую мне не приходилось стыдиться.
1990-е годы стали самыми плодотворным, хотя и очень непростым десятилетием и моей, и общей жизни. Я таки написала докторскую диссертацию, которую защитила в ИМЛИ в 1999 году. Вышла моя первая книга — «„Дон Кихот” и жанры испанской прозы XVI–XVII веков» (1998). Тогда же, весной 1998 года, мой товарищ и коллега, переводчик С. Ф. Гончаренко (мы с ним встретились еще во время работы над Гонгорой), председатель созданной им на базе МГЛУ, где он работал проректором, Российской ассоциации испанистов, словно провидя наше печальное будущее (он его не застал, также уйдя из жизни совсем молодым), устроил для коллег фантастическую поездку в Гранаду, на выездное заседание Конгресса ассоциации в Испании (в Гранаде — стараниями Сергея Гончаренко — был создан центр русско-испанских исследований и испанская школа перевода с русского языка).
Моя последняя (увы!) поездка на родину «Дон Кихота» относится к осени 2012 года: это были Астурия, где в Овьедо проходил очередной конгресс испанистов, и Наварра. В Памплоне я и до этого не раз бывала по приглашению крупнейшего знатока испанской литературы Золотого века, поэзии Кеведо и театра Кальдерона, профессора Университета Памплоны Игнасио Арельяно. Помню, мы шли с Карлосом Мата Индурайном, учеником Игнасио, ныне заведующим кафедрой, который вместе с женой доктором Мариэлой Инсуа меня всячески опекал, по университетскому парку и я сказала Карлосу: «Ты знаешь, у меня такое предчувствие, что это моя последняя поездка в Испанию…». Так оно и вышло.
Кстати, финал великого сервантесовского юбилея, начавшегося аж в 2004 году («Дон Кихот» 1605 года вышел в декабре 1604-го) и завершившегося в 2017-м бурными обсуждениями «Персилеса», в Москве прошел скромно: единственную конференцию организовали в Литературном институте.
Есть ли какие-то нереализованные проекты, которые вы хотели, но не смогли воплотить в жизнь?
Не хочу даже думать о моем полувековой давности замысле создать коллективную русскую историю испанской литературы. Бог с ней! У меня с этим даже некое суеверие связано. В конце 1930-х годов ленинградские испанисты (а тогда испанистика почти целиком и полностью была сосредоточена в Ленинграде) тоже думали о ее создании — и чем все кончилось?..