Черти и двойники Максима Горького

Павел Басинский о жизни и творчестве автора «Жизни Клима Самгина»

На мой взгляд, тому есть несколько причин. Во-первых, в советские годы им очевидно «перекормили»: даже не столько текстами, сколько именем, которое было везде. В честь Горького назывались парки, театры, причем так много, что в какой-то момент его перестали ассоциировать с писателем — он стал огромным советским мифом. Во-вторых, Горький большим корпусом своих произведений, преимущественно ранних, был определенно вписан в свое время. Он очень хорошо чувствовал свое время и в каком-то смысле работал на него. А поскольку то время ушло — снизился и интерес к нему и его текстам. Далее, основную часть его читательской аудитории составляла интеллигенция. А для интеллигенции, в особенности в поздние советские годы, Горький, конечно, проходил под знаком «минус». В то время читать нужно было Набокова, Булгакова, Аксенова... Горький настолько слился с официозом советского времени, что теперь к нему, как к писателю, нужно пробиваться. Он оброс идеологическими ракушками, нужно их счистить и начинать читать его заново.

Не склонен верить в какую-то теорию заговора против Горького. Я думаю, все началось с того, что Сталину требовался писатель, который бы санкционировал его власть и то, что происходило в СССР. Горький для этого наиболее подходил, он на это пошел, и дальше отсюда все развивалось. Вспомните, до 1953 года, до смерти Сталина, официально считалось, что Горький был убит врагами советской власти: Бухариным, Ягодой, с помощью с секретаря Горького Петра Крючкова, японских и прочих шпионов. Бред, но этот бред растянулся почти на двадцать лет.

Но, помимо идеологии, важно то, что Горький как писатель действительно сложный и специфический по языку. Я лично, при том что очень люблю Горького, не могу сказать, что получаю огромное наслаждение, именно наслаждение, читая его прозу. Довольно многое в ней вызывает у меня внутреннее сопротивление — например, искусственная метафоричность. Для Серебряного века такая эстетика в целом была органична, а сейчас это читать странно. Совершенно гениально начав любое крупное произведение (например, «Жизнь Матвея Кожемякина», даже ранние — «Фома Гордеев» или «Трое»), он потом может увязнуть в подробностях. Кстати, именно Горький породил, как мне кажется, этот тренд в советской литературе: когда герои с разных сторон высказывают какие-то истины, и получается многозначительное пустословие, потому что совершенно непонятно, на чьей стороне автор. Можно, конечно, вспомнить Достоевского, но у него герои высказывают свою «правду» на грани надрыва или сумасшествия. За свою «правду» они платят своей судьбой, как все четверо братьев Карамазовых, включая Смердякова. А от философствующих героев Горького часто остается ощущение какой-то тоски и недосказанности, даже авторского лукавства. Есть Бог, нет Бога, с этой стороны — есть, а с этой — нет, а может быть так, а может быть эдак. Потом это будет у Леонида Леонова, например, в «Пирамиде». В общем, Горький — огромный писатель, но не из тех, кого читают для удовольствия — с удовольствием можно «Темные аллеи» почитать.

Да, у Горького действительно присутствует морализаторский оттенок, особенно в 1930-е годы в публицистике (я, к слову, совершенно не могу ей заниматься — она отталкивающая и по содержанию, и по стилю). Это есть и в письмах, и в ранних статьях, а в творчестве как раз менее заметно. В «Детстве» он предлагает «не забывать свинцовые мерзости русской жизни», а потом описывает быт дома Кашириных, и ты совершенно в него погружаешься — он может быть жестоким, ужасным, «языческим», но с художественной точки зрения завораживает. На такую особенность указал Корней Чуковский: Горький все время ругает Россию и в то же время ею восхищается и изумляется как художник. Поэтому с «объясняющими господами» тоже все сложно: Горький на протяжении жизни высказывал совершенно противоположные мнения об одних и тех же вещах — и устами героев, и в письмах. Трудно сказать, где он был до конца искренен и во что реально верил, кроме человека. Странная вера, которую невероятно трудно объяснить. Он разделяет «людей» и «человеков»: «людей» не любит, а «человеков» любит. Кто эти «человеки»? Это, что, некая элита: условно — Ленин, Толстой или кто? Я не знаю другого писателя, который бы так изумлялся человеку, но обычных людей при этом не любил. Этот разлом в его творчестве очень ощутим: я много читал Горького, но понять его отношение к людям все равно не могу.

Бывало по-разному. В послереволюционное время в его квартире на Кронверкском собирались все, он никого не прогонял и всех пытался спасти: и членов императорской семьи, и опальных большевиков, и писателей, и художников, и всех-всех. Вот, казалось бы, обычный гуманизм. Однако тогда же в «Несвоевременных мыслях» он пишет: зачем мы продолжаем войну мировую? Зачем посылаем на убой миллионы людей? Ведь еще Петр Великий мечтал о строительстве Риго-Херсонского канала, и лучше бы мы послали их рыть этот канал. То есть мы видим человечное отношение к каждому конкретному человеку, который к нему пришел, но при этом он готов спокойно послать миллион людей заниматься, по сути, абсолютно рабским трудом. С точки зрения культуры это разумнее, чем посылать их на убой. Вот тоже разлом. И то же самое в 1930-е годы. Юлию Данзас [1879–1942, историк религии, теолог, публицист — прим. ред.] он пять лет вытаскивал из Соловков и спас, отправив в эмиграцию, а поэта Павла Васильева одной своей фразой «от хулиганства до фашизма расстояние короче воробьиного носа», по сути, погубил. Как это в нем совмещалось?

Конечно! В разных ситуациях он мог вести себя и очень жестоко, и очень по-доброму, но в целом, на мой взгляд, бросаться в него камнями не стоит, потому что он сделал больше добра для культуры и дореволюционной, и позднесоветской, чем наоборот. Вот Бунин ничего не делал и остался чист. Он не мог никого прятать во время революции, потому что сам был вынужден бежать от большевиков, он не вернулся в СССР, молодым советским писателям не помогал, да и, по правде говоря, никого не любил. Он любил свое творчество. Это, впрочем, право великого художника. Но это другой тип писателя, с него нет того спроса, который есть с Горького.

В целом я с этим согласен. Вот простая ситуация: скажем, в 1890-е годы Горький для критиков был главным писателем, а в 1900-е им называли Леонида Андреева. Леонид Андреев нащупал модернистскую жилку и стал ее развивать. А Горький от романтики уходит в реализм, хотя, с точки зрения моды, это было не совсем выгодно. Но в результате, как мне кажется, Андреев проиграл, а Горький выиграл, потому что первый запутался в своих «анатэмах», «некто в сером» и прочем. Есть такой срединный «золотой Андреев»: «Жизнь Василия Фивейского», «Иуда Искариот», а вот поздний незаконченный «Дневник Сатаны», на мой вкус, невозможно читать. А Горький остался в русской литературной традиции и развивал ее дальше.

Если говорить о прямых предшественниках, то на него очень сильно повлияла разночинская проза, условно говоря, «второго ряда». Когда читаешь «Подлиповцев» Решетникова — видно, откуда выросли «Городок Окуров» и «Жизнь Матвея Кожемякина». Также на Горького довольно сильное влияние оказал Лесков, которого он, по сути, открыл и сделал классиком. До него Лескова не воспринимали как писателя первого ряда, а Горький утвердил его в этом качестве.

Вот именно. И если бы Горький не ввел его в «классический» обиход, Лескова с его довольно сложными и странными взглядами могли и закопать. Далее, на мой взгляд, на Горького, как ни странно, очень сильное влияние оказал Достоевский. Про это Георгий Адамович писал, что Горький — писатель «орбиты Достоевского». Это, может быть, неточно сказано, но тем не менее. Например, ранний роман «Трое» — это ведь «Преступление и наказание» наоборот. Та же ситуация: герой, Лунев, убивает купца Полуэктова, но виноват не Лунев, а виноват Полуэктов. То есть, грубо говоря, виновата старуха-процентщица, а не Раскольников, потому что она, гнида, заедала жизнь и заставила этого молодого умного человека совершить убийство, а он потом морально не выдерживает этого поступка. У Горького в конце романа герой приходит на могилу убитого и ругает его последними словами, а в первой редакции вообще плюет на его могилу.

Конечно, в его возвращении был элемент договора, сдачи... Но нужно понимать ситуацию в целом: в Европе было плохо. Экономический кризис, торжество фашизма. Делать там, в общем-то, было нечего. Русские писатели или прозябали, или бежали в Америку — как Набоков. Эмигранты часто ненавидели друг друга. Цветаева, когда Бунин получил Нобелевскую премию, рвала и метала, говорила, что Горький должен был получить эту премию. Где Горький и где она? Хотя на самом деле Горький и должен был получить Нобеля как самый известный и самый авторитетный русский писатель в Европе после Толстого. Однако Нобелевскую премию вручает шведский король, который был в родстве с Николаем II, а Горький ассоциировался с коммунистами — дать награду коммунисту шведский король не мог.

Думаю, да. Будь это в моей власти, я бы на уровне школьной программы ввел театральные постановки пьесы «На дне» — как у англичан, которые в обязательном порядке ставят Шекспира. «На дне» в этом плане идеальная пьеса: там каждому есть что играть, у каждого героя есть своя правда, каждый персонаж — личность. Может, стоило бы с этого начать, а не заставлять детей сразу читать «Мать», где нужно сто раз объяснять, о чем там, почему это «Евангелие для рабочих» и так далее. Педагогика — дело непростое; подросток сначала должен заинтересоваться самой фигурой писателя, понять, что это одна из сложнейших и интереснейших личностей конца XIX — первой трети XX века, как бы к нему ни относился, и что это невероятно умный человек. Я иногда, когда перечитываю его очерки-портреты о Толстом, о Чехове, о Леониде Андрееве, его письма, поражаюсь, насколько точны его замечания и выводы. Горький, ко всему прочему, был очень глубоким психологом, я бы даже сказал близким в этом плане к Толстому. А потом уже, когда возникнет интерес к его личности, можно читать то, что больше понравится. Ведь Горький много всего написал, и не все в его творчестве равноценно.

Из современных писателей, мне кажется, можно назвать Романа Сенчина. У него явно это выражено, я знаю, что он любит Горького и чувствует его. С одной стороны, у него достаточно жесткий взгляд на мир (особенно в романе «Елтышевы»), а с другой стороны — искренний интерес к самым простым людям. С советскими писателями труднее: как ни странно, может быть, ближе всего к нему Трифонов, который тоже любил Горького и вообще сам был очень «умственным» писателем. Горький, по большому счету, «умственный» писатель. Но и очень страстный, темпераментный. В Трифонове, возможно, второго как раз не хватало.

На западе одно из самых любимых и признаваемых писателями произведений — горьковский очерк о Толстом. Я знаю, что Камю очень интересовался Горьким. С Роменом Ролланом Горький обменивался письмами и дружил. И, безусловно, он очень повлиял на Джека Лондона.

Для меня самое интересное в Горьком — это, пожалуй, даже не художественная составляющая его творчества, хотя он яркий и глубокий художник, а его мировоззрение. Например, его отношения с чертом. До него никто не придумывал такого количества эпитетов к слову «черт»: у Горького «черти лысые», «черти драповые», «черти клетчатые» и так далее. Или его странное «изумление» перед человеком. Сейчас вышло новое издание моей книги «Страсти по Максиму», там в предисловии я предлагаю совершенно безумную, «фейковую» версию, согласно которой Горький — инопланетянин. Он откуда-то прилетел, и ему нужно было вочеловечиться. Но как? Какую форму принять? Сначала он на мастерового был похож, у раннего Горького типичная внешность мастерового... Кстати, у него было много двойников. Когда он стал очень известным, его двойники гастролировали по России.

Что-то вроде того. Потом в конце жизни он на Ницше стал похож, буквально один в один: «моржовые» усы, скошенный лоб, жесткие волосы...

Словно искал все время, как он должен выглядеть. У Горького в молодости была кличка «Грохало», потому что он громким голосом все время что-то декламировал. Носил соломенную шляпу, сапоги, поддевки, расписные рубахи. А когда женился на Екатерине Павловне, вдруг стал надевать элегантные сорочки, любить красивые дорогие вещи. На поздних фотографиях можно увидеть, как он хорошо одет, как изящно держится. Он как будто экспериментировал над своей внешностью, искал разные формы, чтобы понять, что же такое человек. Такого взгляда на человека как феномен нет ни у одного писателя. Чему он изумлялся? Как можно изумляться человеком вообще? А вот он изумлялся. Но при этом на конкретных людей смотрел пессимистически, словно сам был существом какого-то иного порядка. У него есть замечательная фраза в «Самгине»: «Большинство людей придумывают сами себя, но беда в том, что они плохо себя придумывают». Ему хотелось бы, чтобы люди придумывали себя, но «великолепно». Вот Толстой себя отлично придумал, Ленин... Думаю, Горький очень интересно придумывал и самого себя.

Все-таки то время было благоприятным для самородков, для людей из народа — к ним присматривались, ими интересовались. Хороший пример Есенин: невероятный интерес к Есенину проявила императрица Александра Федоровна с дочками, когда он читал им стихи в Царском Селе. Восхищались: «Ах, какой народный талант!» Интерес к ним был, конечно, и Горький на этом тоже играл. Вот пришел человек из глубинки и сейчас скажет, что на самом деле думает народ. Интеллигенция всегда чувствовала огромный отрыв от народной массы, которая неизвестно, о чем думает и что скажет завтра.

Конечно, хотя есть много тем малоисследованных — например, тема иудаизма в его творчестве, очень важная для Горького. Вот только что вышла книга Марка Уральского «Максим Горький и евреи».

Ну они все-таки очень разные люди. Но Горький невероятно ценил Василия Васильевича, «Уединенное» и «Опавшие листья» ему понравились. Думаю, Розанов даже на него как-то повлиял, потому что в 1920-е годы он пишет фрагментарные тексты, «Заметки из дневника», очерк о Толстом. Когда Розанов умирал от холода и голода в Сергиевом Посаде, он в своем розановском стиле написал Горькому письмо, и непонятно, где там он искренен, а где — нет: «Максимушка, протягиваю тебе руку! Ты знаешь, что я гибнущий человек. Спаси, спаси...». Там есть элемент юродства. Горький не ответил, но передал через Гершензона деньги, которые помогли ему одну зиму пережить.

Обожали — нет, не то слово. Когда я искал фотографии для книги о Горьком в «ЖЗЛ», нашел ту, где на Белорусском вокзале стоит огромная толпа даже не читателей, а просто зевак, потому что приехал очень знаменитый человек. Или где он с Роменом Ролланом и с комсомолками-парашютистками фотографируется. Девушки явно польщены вниманием таких знаменитых старичков. Что это, обожание или праздный интерес к знаменитости? Конечно, он был внутренне одинок — как любой настоящий писатель. В эмиграции был одинок, хотя эмигранты шли к нему на поклон, когда требовалась его помощь. Но писатели не умеют быть благодарными. Почему Бунин, Куприн, Андреев первые свои вещи посвящали Горькому, а потом ругали его в своих статьях? Забыли, как он их продвигал через свое издательство «Знание», платил им авансы под еще не написанные вещи, что позволяло им нигде не служить, снимать хорошие квартиры, путешествовать за границей? Но, разумеется, они считали себя в сто раз талантливее «какого-то Горького» и не любили его именно за то, что он помог им в свое время.