1. Не стало двух писателей одного поколения — совершенно, во всем, разных. В возрасте 96 лет скончался Юрий Бондарев — один из последних писателей-фронтовиков. Его краткую биографию можно прочитать здесь (тут и «Батальоны просят огня», и сожжение чучела Евтушенко). «Аргументы и факты» публикуют фрагменты одного из последних его интервью — с характерным обилием ресентимента по отношению к современности; подборку цитат из Бондарева можно найти на Daily Storm; на «Ленте» — некролог, написанный Натальей Кочетковой: «Он удивительным образом без всяких противоречий сочетал в себе гуманизм и имперскость, коллективизацию и любовь к частному человеку, свободу слова и попытку ее пресечь».
2. В возрасте 95 лет умер драматург, сценарист, прозаик Леонид Зорин. Последняя его публикация была только что — в мартовском «Знамени»: два мемуарно-эссеистических текста, явственно подводящих итоги: «Однажды приходится убедиться, что час исчезновения близок. Это не вымысел, не фантом, не мрачный зигзаг воображения. Однажды он входит в ваше жилище, хозяйски усаживается за стол и сам выводит последнюю строчку. <...> Да, это так. Иссякла жизнь, и пробил твой двенадцатый час».
В «Коммерсанте» — редакционный некролог: здесь вспоминают «Покровские ворота», «Медную бабушку», «Царскую охоту», «Варшавскую мелодию» — и зоринские киносценарии:
«Сценарии, написанные драматургами — что Розовым, что Арбузовым,— по-хорошему вторичный продукт, переработка театральных хитов: пару замечательных оригинальных работ создал разве что Эдвард Радзинский. Зорин — исключение, он феноменально чувствовал киногеничность, понимал, например, что бессмысленно переносить на экран лирический дуэт „Варшавской мелодии”. Переводя же на экран другие свои пьесы, очищал их от любой театральности, разрушал пресловутую „четвертую стену”, наполнял воздухом».
В «Новой газете» о Зорине пишет Алексей Злобин: он вспоминает фантастическую работоспособность драматурга, «внятность, ясность мысли» в формулировках. Здесь же публикуется интервью Злобина с Зориным: «...художник — я вообще не очень люблю слово „художник”, в нем есть какая-то скрытая претензия, но, скажем так, более-менее серьезный литератор — он тратит себя, понимаете? Запасы своей души, а в его душе всегда происходит нечто. Поэтому он не зависит от событий, которые происходят даже в мире. То есть он зависит от них, как и все мы, но все равно, если это не согрето личным отношением, личным опытом, личной страстью, произведение не оживает — вы будете только излагать свои тезисы».
3. Коронавирус-weekly: давайте сделаем это в стиле Хармса. Internet Archive открыл Национальную чрезвычайную библиотеку (то есть, попросту, выложил в открытый доступ кучу оцифрованных книг). А писатели, узнав об этом, возмутились и требуют все это дело закрыть. А в Вашингтоне один человек из-за карантина оказался единственным посетителем букинистического магазина и пришел от этого в полный восторг. А в карантинной Великобритании главным детским бестселлером стала «Большая книга глупых шуток для детей». А в Лос-Анджелесе не понимают, почему марихуана вошла в список товаров первой необходимости, а книги — нет. А в Москве поэты и сочувствующие 12 часов подряд читали стихи по видеосвязи. А в Лондоне 15 лет отклоняли из-за нереалистичности роман про то, как из-за пандемии всех заперли по домам, а теперь спешно его печатают. А еще в Лондоне вспомнили, что все это уже было и даже остались выжившие свидетели: Lapham’s Quarterly публикует отрывки из дневника Сэмюела Пипса за чумной 1665 год — и Пипса хочется рекомендовать, в общем, в любых условиях.
4. И еще про коронавирус. Во-первых, два эссе. Нобелевская лауреатка Ольга Токарчук размышляет о неизбежном наступлении новых времен. Сначала она выступает в духе Панглоса: «Разве мы не вернулись к нормальному ритму жизни? А что если не вирус является нарушением нормы, а как раз наоборот — беспокойный мир до его появления был ненормальным? Вирус напомнил нам о том, что мы так страстно отрицали: мы хрупкие существа, созданные из самой деликатной материи. Что мы умираем, мы смертны. <...> Страх перед болезнью увел нас с этого зацикленного пути и напомнил о существовании гнезд, из которых мы вышли и где чувствуем себя в безопасности». На этом «все к лучшему» заканчивается: возвращение в гнезда обозначило крах панъевропейского проекта, вновь актуализировало политику национальных государств и «старые эгоизмы» — а еще «страх перед вирусом автоматически спровоцировал простейшие атавистические убеждения, что во всем виноваты чужаки и они всегда откуда-то несут угрозу». Со всеми этими изменениями коллективной психики, считает писательница, нам придется иметь дело после карантина: «Мы сидим дома, читаем книги и смотрим сериалы, но на самом деле мы готовимся к великой битве за новую реальность, которую мы даже не можем себе представить, но осознаем, что ничто уже не будет таким, как прежде».
Мария Степанова опубликовала эссе «Война без врага», в котором напомнила стихотворение Михаила Гронаса из его последнего сборника: «Сила противника в том, / Что противника / Нет. / Тем не менее следует / Оказать достойное сопротивление, / Раз уж мы оказались / На передовой». Отсутствие видимого агента зла парадоксальным образом сочетается с готовностью к этому злу: «Кажется, человечество как никогда еще натренировано на то, чтобы ожидать худшего, и все события последних лет готовили нас к тому, чтобы эту уверенность лишний раз укрепить. Мы вроде как знали, что мир вот-вот развалится, и даже подозревали, кто будет в этом виноват». Тем не менее ведется поиск — и зримых виноватых (о чем пишет и Токарчук), и зримых параллелей в истории и культуре: «невыносимая красота Ленинграда первой блокадной зимой», романы Стругацких, сказка о Спящей красавице — где уснула не одна только красавица, а все-все-все, и лишь после появления принца «все пошло по-прежнему».
Во-вторых, дайджест, который в своем фейсбуке сделал Александр Горбачев: он пересказал тексты, написанные на главную тему года философами. Тут и Джорджо Агамбен, ставший главным отрицателем коронавируса, и Рокко Ронки, сравнивающий вирус с капитализмом («такой же невидимый и такой же всеобщий»), и Жижек, объясняющий, как вирус этот самый капитализм разрушит, и Бруно Латур, увязывающий пандемию с глобальным потеплением. В общем, для каждого вирус стал прекрасной иллюстрацией к давно лелеемым идеям; разве что Агамбен удивляет.
5. На «Кольте» — материал Владимира Орлова о том, как Лимонов при протекции Бродского опубликовался в «Континенте». Этот сюжет известен давно, как и комичное письмо Владимира Максимова с извинениями перед Андреем Седых («Большинство членов редколлегии, включая меня, безусловно против такой публикации, но пойти на конфликт с таким ценным и уважаемым сотрудником, как Бродский, мы не нашли для себя возможным») — но Орлов собрал все документы, в том числе большое письмо Лимонова Максимову, в одном месте. Одна из самых любопытных перипетий — конфликт Лимонова с поэтом Василием Бетаки (тоже уже покойным).
6. Еще на Кольте коллеги и читатели поздравляют с 70-летием Ивана Ахметьева — поэта-минималиста, исследователя, открывателя и публикатора многих авторов XX века; только что у него вышла новая книга стихов. Процитируем Филиппа Дзядко: «Эти стихи расширяются за счет тебя, а ты — за счет них. Как будто ты их уже слышал и знаешь, а может быть, даже и произносил, но не знал, что они — это они. <...> Их, на первый взгляд, выхваченность из воздуха, их, на первый взгляд, необязательность удивительно человеколюбивы. Словно кто-то что-то обронил для тебя, а ты поднял». И дальше о публикаторской работе Ахметьева: «Стараясь стать незаметным и в стихах, и в просветительской работе, пытаясь исчезнуть в тишине и в чужой речи, он становится больше. Снова и снова хочется использовать слово „хранитель”, но Ахметьев не только хранитель, но и наследный принц, который свое наследство раздает всем, а оно, как в сказках, только увеличивается». Здесь же можно прочитать поздравления и эссе Ильи Кукуя, Михаила Айзенберга, Льва Рубинштейна, Игоря Гулина, стихотворные посвящения Елены Ванеян, Виктора Коваля, Дмитрия Кузьмина.
7. В прошлом году в ИМЛИ РАН вышел второй том «Архива Андрея Платонова» — полное описание рукописи «Чевенгура». На «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией об этой книге — и об истории создания главного платоновского романа — пишет Константин Львов. Он рассказывает о создании первой редакции «Чевенгура» — «Строителях страны», забракованных не только по политическим, но и по личным причинам: эта версия «содержала историю любовного романа Платонова с женой». «В первоначальной редакции... Софья Александровна Крашенина, тонкая филигранная красавица, была не только сельской учительницей в Волошине, как и М. Кашинцева, но и покорительницей сердец... <...> Cократив до минимума в „Чевенгуре” роль Софьи, Платонов лишился, возможно, краеугольной аллегории своего произведения — сопоставления женщины и революции».
8. На «Грёзе» опубликован текст немецкой поэтессы Леа Шнайдер «Осень в Нанкине» в переводе Богдана Сторохи. Это исследование времени в той же мере, что и пространства. Героиня Шнайдер вспоминает прошлое «южной столицы» Китая («за следующие шесть недель японская армия убила 400.000 гражданских. за следующие четыре недели японская армия изнасиловала 20.000 женщин») и сопоставляет с нынешним ее бытованием. С помощью инициалов она сообщает своим собеседникам обезличенность — а на самом деле безопасность: «х. говорит, что индивидуализм появится, нужно еще просто немного подождать», «1989, это был ужасный год для китая, говорит ю., после этого я очень долго не возвращалась. пока я заключаю ее в своё сердце, я спрашиваю себя, что я собственно хочу от неё услышать». Шнайдер определяет город (и, шире, Китай) разными методами: то апофатически, то — через сравнение с другими местами (Италией — сейчас это сходство выглядит жутковато; Германией — из-за подмеченных лингвистических параллелей), наконец, — через впечатления, противопоставленные всему социальному опыту героини:
«в нанкине я вижу бедность, выглядящую усталостью, бедность, продающую всё, что только может иметь как имущество, вещи, о которых я и не знала, что их можно продавать, бедность, всюду носящую за собой пластиковые пакеты, бедность в красно-бело-сине-бело-красно-синюю полоску, из водоотталкивающей универсальной парусины, бедность, свисающую пологом со строительных лесов. <...> раньше или позже, говорит х., каждый из нас получит пулю в голову. это неотвратимо, поэтому нужно точно знать, что получим мы ее от наших противников, а не от себя самих».
9. В «Альпине нон-фикшн» вышла книга Дэвида Бирна «Как работает музыка». Два отрывка из нее публикуют «Афиша» и «Дискурс». В первом Бирн рассказывает, как начал писать музыку, как это помогло ему ужиться со своей интровертностью (или с самодиагностированным синдромом Аспергера) и как возникли Talking Heads. Во втором — объясняет, как контекст влияет на музыку и ее восприятие, какую роль в творчестве играют страсть, интуиция и бессознательное и как плеер Sony Walkman изменил все.
10. Один из самых цитируемых западных текстов недели — большая статья Шейлы Хети о Туве Янссон в The New Yorker. Написана эта статья для тех, кто о Янссон мало что знает (начинается так: «В 1950-е и 1960-е одним из самых знаменитых авторов комиксов в мире была художница-лесбиянка, жившая на острове у побережья Финляндии» — видимо, подразумевается реакция «Shut up and take my money»). В статье создается образ Янссон — чрезвычайного и полномочного посла мира муми-троллей, который она сама выдумала: писательница уставала от журналистов и корреспондентов, но вменила себе в обязанность сохранять любезность. Понять внутренний мир Янссон нелегко даже по ее письмам (их публикация по-английски и стала поводом для статьи): «Чем дальше, тем она более избирательна: она тщательно обдумывает, чем и с кем поделиться. <...> Очень мало кому она поверяет подробности своей внутренней жизни, а, став любимой Муми-мамой всей Финляндии, уже никому не рассказывает о своих творческих сложностях».
Хети пересказывает биографию Янссон, уделяя внимание ее ранней карьере в искусстве и изобретению муми-троллей, — но основной акцент сделан именно на переписке и на отношениях Янссон с женщинами. Сама писательница так говорила о первом лесбийском опыте: «Это был невероятный сюрприз. Все равно что обнаружить новую удивительную комнату в старом доме, который, казалось, изучила сверху донизу. <...> В любви я наконец ощущаю себя женщиной, и это впервые приносит мне умиротворение и восторг». Вместе с тем любовные отношения, в том числе продлившийся сорок пять лет роман с художницей Тууликки Пиетиля, иногда ее утомляли: в рассказах Янссон встречается мотив эскапизма, тщетных попыток освободиться от общества и требований других людей. Найти баланс между общением и блаженным одиночеством — в этом и заключалось счастье (и тут, конечно, сразу вспоминается Снусмумрик — но Хети цитирует позднюю прозу Янссон, уже не о муми-троллях). «Любовь в ее понимании строится на хрупком равновесии между надежностью другого человека и свободой жить в своем собственном мире».
11. На Bookforum Джеральд Говард популярно объясняет Шведской академии, почему Дону Делилло нужно срочно выдать Нобелевскую премию: «По всем параметрам, обычно определяющим литературное величие — совокупность достижений, размах и разнообразие тематики, узнаваемый и полностью развитый стиль, продолжительность карьеры, оригинальность и новизна формы, влияние на литературу в своей стране и за рубежом, создание шедевров, неослабевающее мастерство, актуальность тем, количество филологических исследований, достойное литературное поведение, — 83-летний Дон Делилло проходит с наивысшими баллами». Эти пункты Говард подробно разворачивает. То, что академия наградила бог знает кого (следует обычный перечень скандинавских писателей начала XX века) и не наградила о-го-го кого (следует обычный перечень титанов мировой литературы), — стыд и срам, но пренебрежение к Делилло — не просто оскорбление, а злостное нежелание разобраться в том, «чего в послевоенные годы достигла американская литература и что она говорит нам о нас самих и о мире».
12. Судя по числу рецензий, самое актуальное англоязычное чтение сейчас — «Погода» Дженни Оффилл, роман в жанре климатической антиутопии. В The Nation книгу разбирает Тони Тулатимутте. В популярной культуре, пишет он, на каждый вариант апокалипсиса (в том числе на тот, что разворачивается на наших глазах) есть свое произведение или целая франшиза. Глобальное потепление не исключение. «Забавно тут то, что можно смотреть фильмы, играть в игры и день-деньской писать в соцсетях про конец света: кажется, что ты как-то влияешь на ситуацию, а на самом деле ты не влияешь никак». Молодое поколение вообще зачаровано смертью и хочет быть с нею вась-вась (об этом, кстати, недавняя книга Дины Хапаевой, над чьим алармизмом иронизирует Игорь Гулин). Так вот, Дженни Оффилл как раз хочет не отмахиваться от угроз мемчиками, а по-настоящему озаботиться выживанием. Ее герои только и думают, что о глобальном потеплении, думают всерьез и даже перестают спать: «Бессонница — знак отличия. Доказательство, что тебе не все равно». «Погода» хочет заставить нас всерьез отнестись к нынешней ситуации: когда мы «живем, зная, что впереди — ничего хорошего».
Сюжет в «Погоде» рудиментарный: есть женщина, у нее роман с военным журналистом, она очень много думает о том, что мир обречен; по тону книги кажется, что вот-вот произойдет что-то ужасное, но ничего особенного не происходит: вся штука в том, что ужасное уже произошло. Углекислый газ в атмосфере уже превысил опасные показатели, мировая температура повышается — и скоро мы начнем испытывать нехватку воды, ураганы станут обыденным явлением, «то, что не утонет, сгорит» (как Австралия), с юга хлынут толпы беженцев, а богатые страны превратятся в «укрепленные гарнизоны» под управлением фашистских лидеров.
Глобальное потепление плохо переносится в литературу, пишет Тулатимутте, и причины тут те же, что с коронавирусом (см. эссе Степановой и рассуждения Латура). Проблема слишком велика, углекислый газ невидим и абстрактен, харизматичных героев-борцов, если не считать Греты Тунберг, не хватает, а нескончаемая череда природных катастроф в конце концов становится рутиной. «Эта история в одинаковой мере наводит ужас и вызывает зевоту». Те, кто взялся за эту неблагодарную тему — Иэн Макьюэн, Барбара Кингсолвер, Маргарет Этвуд, Натаниел Рич, — по-разному пытаются выйти из положения: кто-то вводит личную драму, кто-то уходит в откровенную фантастику. Главный прием Оффилл — нагнать страху, описывая сам страх. «Вместо сюжета здесь повторяющиеся мотивы: упоминания хорошей погоды, мысли о выживании, уколы вины белого либерала, боль в коленях. <...> С точки зрения экологии, может, и хорошо, что частично Оффилл переработала свой же предыдущий роман».
«Писатели, в конце концов, не обязаны предлагать решения, их книги — не руководства по выживанию, — продолжает Тулатимутте. — Их задача — рассказывать убедительные истории, и Оффилл успешно передает тот тихий ужас, что мы испытываем при 34-градусной жаре в октябре (как прошлой осенью в Нью-Йорке)». Но вообще-то ради напечатания «Погоды» срубили много деревьев, и, если писательница все же хочет сказать что-то кроме «мы все умрем», книгу нужно закончить на позитивной ноте — и на последней странице Оффилл дает ссылку на сайт с ироническим названием obligatorynoteofhope.com. Сайт предлагает читателю присоединиться к нескольким движениям против изменения климата: «Разве вы не устали бояться?»