Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
У меня есть рукопись человека, близкого к помешательству. Это сын причетника, не совсем грамотный, но очень начитанный (журнально) и ужасно горделивый. Он прямо объявляет, что жить ему невозможно, если рукопись не будет напечатана, и что он кого нибудь убьет и сам убьется. Рукопись представляет громадный интерес, но лишь с психиатрической точки зрения, — тут вся сумятица последнего времени, вся буря идей, скептицизма, веры и безверия, вторгшаяся в душу мало подготовленного человека (и притом наследственно-предрасположенного к сумасшествию). И вся эта буря бушует в этой несчастной душе, как в пустыне, — или вернее, как ветер в трубе в темную ночь. Мы читали громко, — и у всех разболелись головы.
***
«Ночь, грусть, вздох о прошлом, о гибнущей жизни»... Как это часто встречается... Кто это грустит, о чьей жизни идет речь? Ах, Надсон...
***
Пока я читал его стихи, он страстным, каким-то жгучим взглядом впился в мое лицо. Мой отзыв оказался не особенно благоприятным. Несмотря на то что он начал с заявления, что сам он считает свои стихи никуда не годными (все они так начинают), — он все-таки страстно опровергал все мои указания.
***
Мережковский интересует меня как искренний человек, в душе которого проснулась потребность в широких формулах мировой жизни, стремление к тому, что называют верой. На днях я купил его книжку о причинах упадка нашей литературы. Много красивых фраз, порой красивых мыслей, полет и поэтическое парение, но мало стройности, ясности и тьма противуречий.
***
То, что мы называем героизмом, — свойство не одних героев. Наполеоны из рядовых носят его в своей груди. Романтизм лишает этого героизма массу и всю его сумму, все результаты приписывает исключительно своему излюбленному герою. Но реализм, — отрицающий его вовсе, тоже неправ.
***
О капризная красавица Венера!
Зачем исчезла в тебя моя вера...
Автор этого стихотворения — человек небольшого роста, с большим выдающимся вперед носом, впалыми глазами. Узкая грудь, неверная походка. Хватается обеими руками за лацканы сюртука, как будто боится, что он с него свалится и оставит его в неприличном виде. Щеки впалые, взгляд несколько лихорадочный. Губы нервно поджимаются, усы длинны, придают физиономии что-то смешное. Видимо одержим стыдом собственного существования, робостию, а может быть, и душевной болезнию.
***
Толстой прежде всего художник. Он ищет главным образом цельных психических образов, цельных существований. Найдя такое — он им проникается (подставляя чужое я на место своего). Проникшись, делает из объективного образа — субъективное мировоззрение. Таким образом вместо того, чтобы сказать: вот как думает такой-то (поразивший его воображение субъект), он говорит: вот истина. Это потому, что, проникшись цельностью характера и темперамента (а цельность состоит в том, чтобы не быть тронутым противуречиями с основными воззрениями своими) — он и сам не видит уже никаких противуречий.
<...>
Какой я граф, какие там капиталы, какие рабочие, какие классы, взаимная зависимость, рынки, экономические законы. Есть только земля, руки для работы и Христос, который проповедует с холма, а я его слушаю и больше ничего слышать не желаю!
О радости чтения
В.Г. Короленко. 1870-е
Перечитываю «Войну и Мир». Это уже в третий раз, и с каждым разом это произведение Толстого кажется мне все более великим, и новые стороны все продолжают выступать там, где прежде внимание скользило равнодушно. Теперь, в моем почти болезненном настроении — великая, правдивая, спокойная эпопея действует на меня глубоко умиротворяющим образом, как сама природа. Никто не писал с такой захватывающей правдой.
***
Самые современные и наиболее «смелые» произведения можно теперь встретить только на страницах исторических журналов.
***
Лермонтов умел чувствовать как свободный человек, умел и изображать эти чувства.
В наше время — это уже анахронизм, этого уже не бывает!.. Теперь уже и за стеной Кавказа от всевидящих глаз не скроешься!
***
Перечитывал Шекспира. Сколько риторики во многих монологах и сколько порой среди этой риторики удивительных, за сердце хватающих своей искренностью и глубиной лирических мест.
О России, ее жителях и нравах
Долго разговаривал с деревенским нигилистом Ив. Матв. Кульковым. Старик 73 лет, седая борода, слезящиеся глаза, говоря, часто плачет, старчески захлебываясь. Но голос выразительный, густой и гибкий, выразительная мимика и жестикуляция. Одет в полушубок нагольный, и по первому взгляду — представляет самого обыкновенного серого мужика. Но это голова — замечательного по-своему человека, сельского Вольтера и вольнодумца. Выучился грамоте у прадеда (дед был неграмотный), до 40 лет не пил ни капли водки, был необыкновенно набожен. «И даже, — говорил он мне, — бывало так, что в месячную ночь зимой выйдешь в лес, в уединение... и акафисты читаешь...»
***
Чем ближе к Иркутску — нравы населения портятся. Уже не слышно уверений: «никто не тронет», — «кому нужно» и т. д. Напротив, сами ямщики не советуют оставлять «бутори» на станке, — «народ, мол, здесь со всячинкой...»
***
Маленький, но характерный курьез — одна провинциальная газета (В. В.) поместила заметку о водовозах, оканчивающуюся следующей фразой: «водовозный промысел доставляет хороший заработок, потому что водовозы, приобретая каждое ведро воды по ¼ к., продают его за 1 коп., и следовательно, имеют 75% валового дохода».
Очень характерно и типично. Сколько рассуждений строится по этому самому типу: водовоз получает 75% валового дохода, тогда как наиболее выгодная торговля миллионеров-торговцев не дает более 20. Ergo — водовозом быть выгоднее, чем купцом. Мусорщик, роющийся в выгребных ямах и ничего не платящий за свои находки, получает %, высота коего не поддается даже исчислению. Вот самая выгодная профессия!
***
Лемьюэль Гулливер (у Джонатана Свифта) хвалит обычаи и законы, существующие у лилипутов, — и «и не будь они совершенно противоположны законам моего отечества, — прибавляет он, — я бы явился их защитником». Таков прежде всего закон о доносителях. <...> У нас доносители и судьи — одно и то же в вопросах о государственных преступлениях!
***
Мне теперь часто приходит в голову следующее сравнение: из одного и того же углерода получаются в лаборатории природы самоцветный кристалл алмаза и аморфный черный уголь. Почему? Химики говорят, что в частицах алмаза атомы расположены иначе, чем в угле.
Люди — такие же частицы. Одними учреждениями их сразу не изменишь. В социальной лаборатории должна еще долго происходить их перегруппировка. Народ неграмотный, забитый, не привыкший к первичным социальным группировкам (организациям), — сколько ему ни предписывай сверху! — не скристаллизуется в алмаз... Останется ли он и после революции аморфным угольным порошком, который ветер анархии или реакции будет еще долго взметать по произволу стихии, — вот роковой вопрос нашего времени...
О социализме пока, конечно, нечего и думать.
***
В.Г. Короленко. Рисунок И.Е. Репина, 1896
На стене висели три листка, последний был о том, что государь причастился «в полном сознании». Между тем, уже подходя к углу, я слышал переходившую из уст в уста фразу — «умер», «скончался в 2 часа». Подойдя к бюллетеням, я прочитал последний и обратился к ближайшему соседу:
— Как же говорят, что умер. Здесь нет известия о смерти.
Мой сосед посмотрел на меня особенным, слегка недоумевающим и отчасти загадочным взглядом... и не ответил. Очевидно, он полагал, что с такими словами, как «царь» и «умер», следует обращаться осторожно, и только переводил взгляд с меня на листы бюллетеней — не вполне ясно освещенные желтым светом ближайшего фонаря и отблеском дальнего электричества. Но в это время проходивший мимо студент ответил на мой вопрос:
— Умер, в 2 ч. 15 минут. Телеграмма сейчас вывешена около думы.
Я сел опять на своего извозчика и сообщил ему известие. Он ничего не ответил и хлестнул лошадь.
***
Часто приходится слышать, что в Америке есть только business, и нет ничего, подымающего над буднями, нет ничего возвышенного, философского, гуманного и т. д. О печати говорят, что она вся только торговля, только объявление, только собрание фактов, только business. Новость, humbug, сенсация, реклама — изгнали уже из нее всякое обращение идей и общих принципов. В этом смысле, говорят, даже и наша печать — гораздо выше.
Однако, если бы спросить у писателя, у которого только что сорвалась с пера эта даже избитая уже мысль, — какие же органы русской прессы он пожелает привести в пример, — он бы вероятно очень затруднился.
Об Америке и американцах
Мы много ходили и ездили по Нью-Йорку, видели замечательный (величайший в мире) мост, соединяющий Нью-Йорк с Бруклином, были в центральном парке, где за нами увязались два бездельника, видимо искавшие ссоры: они толкали на нас друг друга и кидали в нас то палочками, то (раз) объедком груши.
***
Митинг unemployeds. Назначен был в два часа. Ровно в 2 часа я подъехал к Adam’s Street и направился к Art-palace, на берегу Мичигана (здание, где происходят конгрессы). Уже на Adam’s Street было заметно сильное оживление, а разбежавшись на Michigan Street — я попал в течение густого человеческого потока. Какие-то люди, одетые с разной степенью приличия, но все в крахмальных рубахах с воротниками, в пиджаках и касторовых шляпах быстро шли по направлению к северу. Толкнувшись несколько раз, — я оглянулся и увидел, что это толпа идет от памятника Колумба, все сгущаясь. Это и были unemployeds. Вдали среди пыли и топота — слышны были звуки музыки и колыхались знамена. Безработные производили «парад» unemployeds.
— Наши отцы жили лучше оттого, что было много земли. Мы настроили множество фабрик, и стало хуже...
***
Наш день [на международной выставке в Нью-Йорке] прошел — и слава богу. А сегодня был день coloured american, день черных.
Тоже день очень грустный, — однако впечатление этого дня было очень сильное и никогда во мне не изгладится.
О предчувствии великой истины
Предчувствие великой истины, разлитой в природе среди жизни — и смерти, — есть благодатный дар, которым судьба наделяет одинаково простые сердца, как и сердца мудрецов. Но только упорное исследование, очищенное огнем искренних сомнений, закрепляет смутные предчувствия, дает им содержание и очищает путь для новых предчувствий.