Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Один из создателей современной культуры черной Америки, поэт, писатель, драматург, активист, критик и издатель Эверетт Лерой Джонс, более известный как Амири Барака, родился 7 октября 1934 года в Ньюарке. В 1954 году он получил степень магистра искусств в Колумбийском университете, но, по собственным словам, настоящее образование приобрел во время срочной службы в ВВС США. Неся службу в библиотеке военной базы, он прочел все, что стояло на полках, и так проникся Кафкой, Прустом, Гинзбергом, «Поминками по Финнегану», что сам решил писать. За хранение подпольной копии текстов Карла Маркса в 1957 году Джонса вышвырнули из армии, и вскоре он оказался в центре нью-йоркского андеграунда.
В том же году Джонс вместе с женой Хэтти Коэн запустил жизненно важный орган бит-подполья — журнал Yugen, авторами которого были Джек Керуак, Уильям Берроуз, Грегори Корсо и многие другие. Помимо битников, Yugen аккумулировал вокруг себя едва ли не все поэтические группировки эпохи — поэтов «Черной горы», Сан-Францисский ренессанс, Нью-Йоркскую школу; уделял редкое по тем временам внимание коренным американцам, поэзии Востока и прочим феноменам не-западной культуры. В период с 1958 по 1962 год вышли восемь номеров с новой поэзией, заполняющей пустоту между американским мейнстримом и академическими виршами.
В те же годы Джонс с женой запустили малотиражное издательство Totem Press, важную веху в революции мимеографа. Они выпускали малоформатные брошюры с лаконичным оформлением художников из ближайшего круга семьи. Первым изданием стала книга «Птица, которая летает задом наперед» Дианы Де Прима — в те времена даже в прогрессивном сообществе битников женщины были редки. Одной из самых известных книг Totem Press стал сборник псевдобуддистских коанов «Сутра Золотой Вечности» Керуака. Но самым важным лично для издателя оказался памфлет Jan 1st 1959: Fidel Castro со стихами Оппенгеймера, Финштейна, Соррентино, Лоуинсона и самого Джонса. В стихотворении A Poem Some People Will Have to Understand Лерой впервые полемизирует со своими белыми друзьями, которые считают, что социальный порядок можно поменять бескровно, изнутри. «Пулеметчики, пожалуйста, сделайте шаг вперед?» — последнюю строчку стихотворения пока еще сопровождает вопросительный знак.
К 1965 году тридцатилетний Джонс благодаря своей неуемной работоспособности создал минимум пять произведений, обеспечивших ему место в пантеоне американской литературы. The System of Dante’s Hell — спотыкающаяся одиссея по городскому Северу, сельскому Югу и всем кругам ада через детство, отрочество и юность безымянного героя. Это экспрессивная, рваная, экспериментальная проза на тему расы, класса, сексуальности и перманентной агонии афроамериканского населения, чистое выражение черной ярости. Сборник стихотворений The Dead Lecturer ознаменовал полное размежевание с бит-культурой как в стиле, так и в философии. В поэме Rhythm & Blues Джонс впервые попробовал переложить джазовый ритм на стихотворную форму — отныне в боп-просодиях ему не будет равных. Смерть, насилие, экстремальная политика и черный национализм под одной обложкой продавались так хорошо, что после выхода книги в 1964 году автор стал самым обсуждаемым черным поэтом США. Пьеса Dutchman принесла автору престижную награду Obie Awards и стала визитной карточкой Джонса среди белого истеблишмента. Home, коллекция эссе на социальные и политические темы, также сыграла важную роль в становлении Джонса как передового мыслителя. Его идеи пользовались, как ни удивительно, невероятной популярностью в белых университетских кампусах — после публикации Home по степени влияния на студенческие умы его можно смело ставить в один ряд с Малкольмом Иксом и Мартином Лютером Кингом. А еще в 1963 году Лерой Джонс написал первое в истории мира полноценное исследование афроамериканской музыки Blues People — и на этом моменте мне бы хотелось остановиться отдельно.
Музыкальная этносоциология Blues People — это точка отсчета и опора дисциплины по сей день. Автор проводил нехитрую по нынешним меркам мысль, что афроамериканская музыка меняется вместе со своими исполнителями и слушателями, выражая их классовое сознание, — и, продолжим мы, это можно проследить от Роберта Джонсона через Альберта Айлера и Public Enemy до Канье Уэста. Blues People — это не отвлеченные спекуляции, а попытка рассказать историю народа, обнаруживая социальные шрамы в джазовых метаморфозах, тоску порабощенных — в двухаккордном блюзе, надежды и чаяния — в спиричуэлс и госпеле. Спустя двадцать лет после издания книги хип-хоп убедительно доказал пророческую веру Джонса в пролетарский нойз не только в виде авангардной формы музыки, но и в качестве трибуны для призыва к политическим действиям.
Через четыре года после Blues People у Джонса вышла еще одна книга, с совсем другим характером. Если Blues People диктовала строгий стандарт, то Black Music свингует на каждом повороте мысли. Эта работа — про джазовый авангард и будущих классиков, ее герои — Колтрейн, Альберт Айлер, Майлз Дэвис, Сесил Тейлор, Орнетт Колман, Sun Ra и многие другие. Стиль критики Джонса конгениален предмету повествования: резкий, как хлыст, яростный, парадоксальный, страстный. Black Music поставила жирный крест на абсурдной ситуации: «Большинство джазовых критиков — белые американцы, но самые известные джазовые музыканты — нет» — этой строчкой открывается книга, и после ее прочтения условный Леонард Фезер и прочие представители белой журналистики читаются скучно и даже лживо. Джонс писал из самого пекла джазовой сцены и говорил от лица черных улиц. Black Music и Blues People проложили дорогу целой прорве выдающихся исследователей черной музыки: А. Б. Спеллман и Стэнли Кроуч из эпохи фри-джаза, Джордж Льюис на пересечении джаза и академической музыки, Грег Тэйт и Деле Фаделе от хип-хопа и фанка, Кодво Ишун и Дефоррест Браун-мл. в техно и электронной музыке.
Фигуру Джонса невозможно понять вне поэзии — но также и вне джазового контекста. Его жизнь прошла рука об руку с историей черной музыки второй половины XX века. Помимо популярных, но все же специализированных трудов Black People, Black Music и журналов The Cricket, поклонники джаза во всем мире погружались в насыщенный контекст благодаря джонсовским аннотациям в буклетах пластинок Джона Колтрейна, Чико Фримэна, Фэроа Сандерса, Майлза Дэвиса и многих других. Более интимную сторону отношений с музыкой великих мы видим на страницах его поэтических сборников, где пылают страстью десятки посвящений любимым исполнителям. Более того, сам Джонс — благодаря декламаторскому мастерству — числится в первых рядах черных артистов: в отличие от конвенциональных критиков, с этим точно согласится любой музыкант, кто играл тогда на сцене. Если на записях с группой New York Art Quartet и в битнических экспериментах середины 60-х Джонс выдавал харизматичную, но прикладную звуковую поэзию, то в 70-х на альбомах It’s Nation Time и Black And Beautiful... Soul And Madness он зарычал так, что эхо раздается по сей день. Его просодии изменили интонацию черной музыки, через Никки Джованни, Гила Скотта-Херона и The Last Poets повлияв на следующие поколения от Boogie Down Productions до Jay-Z. Дискография Джонса, в которой есть место совместным записям с широким спектром деятелей в диапазоне от Альберта Айлера до The Roots, — это идеальная точка входа в афроамериканскую музыку, особенно если дополнить ее чтением его же теоретических трудов и лирических отступлений; с этим Вергилием в темных уголках черного саунда точно не заплутаешь.
Сделаем шаг назад: в январе 1965 года Лерой Джон в первый и последний раз встретился с Малкольмом Иксом в гостиничном номере лидера занзибарской революции Мохаммада Бабу. Это была встреча практически равных: к этому моменту Лерой Джонс уже был заметнейшим героем в культурной жизни своего народа. Фактический лидер черной революции Малкольм Икс призвал Джонса отказаться от язвительных нападок на Национальную ассоциацию содействия прогрессу цветного населения и вместо этого к ней присоединиться, подчеркнув, насколько важно черным активистам выступать единым фронтом. Любопытно, что Мартин Лютер Кинг за неделю до своего убийства беседовал с Лероем Джонсом ровно о том же самом — о необходимости объединения черных сил. 21 февраля 1965 года Малкольма Икса не стало. В течение недели были арестованы трое подозреваемых, их признали виновными и приговорили к пожизненному заключению. В ноябре 2021 года, после документального расследования Netflix, дело было пересмотрено и «убийц» реабилитировали. Через 55 лет после убийства повторное расследование показало, что власти утаили важные доказательства в защиту обвиняемых; вопрос, кто убил Малкольма Икс, остается открытым, хотя в причастности ФБР мало кто сомневается.
Мартин Лютер Кинг и Малкольм Икс, 26 марта 1964. Фото: Marion S. Trikosko, U.S. News & World Report Magazine / Library of Congress
Для Джонса и всего черного населения США было совершенно очевидно, что за убийством Малкольма Икса стоят белые силовики. «Убийство Малкольма стало для меня объявлением войны»: через неделю после убийства Джонс оставил белую жену, битническую придурь и переехал из пацифистского Гринвич-Виллиджа в злой Гарлем — делать черную революцию. Наверное, настроение Джонса в этот момент лучше всего выражают строки из его же стихотворения Black Dada Nihilismus, написанного чуть раньше событий, но ставшего в те дни нервом эпохи: «Поднимайся, черный дада-нигилизм! / Насилуй белых девушек / Насилуй их отцов / Режь их матерям глотки». Цитата вырвана из контекста, но общий настрой черного резистанса передает верно.
В самом черном районе Америки Джонс открывает театр-школу Black Arts Repertory (BART/S) и провозглашает рождение движения Black Arts Movement. Политический карнавал с участием Sun Ra Arkestra, Альберта Айлера, Милфорда Грейвса и десятка соратников шумным роем катится по 125-й улице, зазывая местную шпану ходить в театр и записаться там же в школу. BART/S представлял нечто среднее между ночным клубом, вольным университетом, сквотом, собственно театром и оружейным складом. Вот, например, программа первой недели: поэтические чтения с будущими классиками американской литературы, джазовый концерт, дискуссия на тему «Черный артист и революция», постановка пьесы Джонса The Toilet и мероприятия в честь начала учебного года. Программа учебного курса: работа с оргтехникой, философия культуры, танец, кинематограф, социальная история Запада, обучение канцелярской работе, спецкурс «Темное искусство» от Sun Ra. Там же фигурировали математика и чтение — набор дисциплин был разработан не только для художников черной революции с антиколониальной закалкой, но и для обучения безграмотных ребят из гетто. Не будет натяжкой сказать, что BART/S дал будущим боевикам «Черных пантер» да и менее радикальным черным ребятам инструменты для выживания и борьбы за пределами Гарлема.
«Мы хотим, чтобы черное искусство строго идентифицировали как афроамериканское, черное — как черны Бесси Смит и Джон Колтрейн. Мы хотим, чтобы оно отражало нашу жизнь и историю. Мы хотим, чтобы оно стало массовым искусством. Мы хотим революционное искусство. Поэзия бюллетеня или пули. Нам нужно в конечном итоге создать поэзию, литературу, танец, театр, живопись, которые помогут совершить революцию», — говорит Лерой Джонс в буклете, напечатанном к открытию BART/S. Более поэтичный манифест озвучен Джонсом на легендарном альбоме барабанщика Санни Мюррея Sonny’s Time Now: «Мы хотим стихи которые убивают / Стихи которые стреляют / Стихи которые борются с копами в переулках, отбирают их оружие, оставляют их мертвыми с вырванными языками».
В конце 1966 года разоренный полицейскими рейдами, оставшийся без финансирования, BART/S закрывается. Джонс возвращается в родной Ньюарк, чтобы открыть новую главу в своей жизни. Через несколько дней по приезде в родительский дом Джонс находит заброшенное здание, оккупирует и перекрашивает его в красный, черный и зеленый — цвета движения черного национализма. Новое гнездо получает название Spirit House: занимаясь покраской, Джонс сочиняет программу учреждения — в нее войдут обучение грамотности, постановки пьес Black Arts Movement, поэтические чтения и еще пара миллионов идей, близких к гарлемским инициативам, разве что чуть менее радикальных.
Амири Барака (в центре) и участники Black Arts Movement в Spirit House, Ньюарк, Нью-Джерси, 1966. Фото: Howard University Digital Collections
В 1967 году Эверетта Лероя Джонса не стало. Тот, кто носил это имя, принял ислам — главную роль в этом решении сыграла беседа с Хаиджом Джабиром, проводившим погребение Малкольма Икса. Джонс получил арабское имя Амир Баракат, что на суахили звучит как Амири Барака. Симпатии черных к исламу имеют исторические корни: более 15% рабов, вывезенных из Западной и Центральной Африки, были мусульманами. Но важнее тот факт, что христианство воспринималось многими черными националистами как религия эксплуататоров, и на этом фоне ислам считывался как максимально не-белый культ. Принятие ислама становилось актом переписывания личной истории, точкой отсчета в новой жизни, свободной от белого угнетения. Новые имена также символизировали отказ от рабского прошлого, поскольку большинство афроамериканцев получали свои фамилии от рабовладельцев.
В 1974 году Барака внезапно перевел свою борьбу на рельсы марксизма-ленинизма. Вот как это вышло. Летом в составе американской делегации Барака отправился на Шестой панафриканский конгресс в Танзании, где встретил множество африканских революционеров, включая своего старого товарища Мохаммада Бабу, на тот момент министра экономического планирования Танзании. В кабинете Бабу больше всего Бараку поразил шкаф, заставленный собранием сочинений Ленина. Раньше, в националистическом угаре, Амири высказывался примерно в таком духе: «какие-то любители дохлой белой идеологии из 1930-х подсунули черному человеку в качестве „иска о свободе“ ужасного Маркса вместе с грязным Лениным». Последовательный левый практик и теоретик Бабу объяснил на пальцах важность марксизма-ленинизма в деле африканской революции. По приезде домой Барака решил присмотреться к местным черным социалистам и... втянулся. Большую роль здесь сыграла встреча с лидером Нового коммунистического движения, черным большевиком Гарри Хейвудом — легендарным человеком, который в 1920-х учился в Москве на одном курсе с Хо Ши Мином, а вернувшись домой, участвовал в разработке Резолюции Коминтерна по негритянскому вопросу и потом полвека отдавал себя партийной работе.
Барака подчинил литературную деятельность новому пониманию того, как устроен мир. «Людям нужны оды сопротивлению, штурмовым орудиям, пулеметам и ракетам. Стихи, описывающие реальность и методы ее изменения. Ритмичные списки для чтения, объективность, ясность, информация, наука, а также любовь и забота», — пишет Барака в предисловии к сборнику стихотворений 1975 года Hard Facts. Как отмечает исследователь афроамериканской культуры Вернер Солларс, «марксистская поэзия Барака свидетельствует о провале литературной логики, поскольку политика побеждает эстетику». Возможно, внутри литературного процесса 50-летней давности это действительно выглядит как встреча газеты «Завтра» с Гинзбергом, но современному читателю Hard Facts скорее кажется миксом Евтушенко, текстов флюксус, Лу Синя, Сулеймана Стальского и Public Enemy.
Hard Facts вышел в самиздате, как будто бы вернув нашего героя на 15 лет назад — во времена Yugen и Totem Press. Но времена изменились. В середине 1960-х за рукописями Барака выстраивались очереди из мейнстримных издательств — черный национализм продавался серьезными тиражами, а допечатки были прямо пропорциональны количеству убийств, скандалов, терактов и прочих новостей из бурной жизни движения. Но с 1974 года и на протяжении следующих тридцати лет книги Амири Барака не заинтересует ни одно крупное издательство, хотя до конца своей жизни он ежедневно писал в промышленных масштабах. Причина тут не только в левом повороте, но, кажется, в том, что на каждом из идеологических изгибов — битник! черный националист! панафриканист! марксист-ленинист! — Барака заработал несметное количество врагов. Бывших друзей и союзников он критиковал увлеченно, язвительно, перемывал косточки, не чураясь телесных подробностей.
«По большей части его художественная деятельность после 1974 года пришла в упадок. Его ненависть подорвала его талант», — пишет про Барака журналист Скотт Шерман. Расплата за ненависть пришла в 1980-х в виде обвинений в сексизме, антисемитизме, гомофобии, мизогинии, расизме, призывах к убийству и других грехах нового времени. Всей этой грязи действительно хватало в обширном архиве нашего героя, но все же кое-что можно списать на ошибки молодости, битнический нонконформизм с присущими ему нигилизмом и шоковыми приемами. Как бы то ни было, Барака удалось замолить некоторые грехи. В 1980-м в Village Voice он опубликовал «Исповедь бывшего антисемита», затем отвел обвинения в сексизме со стороны Анджелы Дэвис, выпустив антологию афроамериканских писательниц Confirmation. Удивительно тут уже то, что Барака соизволил оправдываться, а не вгрызся оппонентам в горло — как в лучшие годы.
В итоге 1980-е прошли для Барака в тихой гавани департамента африканских исследований Университета Стоуни-Брук. Программы по изучению афроамериканской культуры множились по всей стране, и в каждом уважающем себя учебном заведении сидели соратники Амири Барака по освободительному движению. Едва ли двери этих учреждений распахнулись бы без усилий Black Arts Movement в 1960-е, когда с подачи бывшего Джонса черные активисты доказывали миру, что афроамериканскую культуру нужно изучать. Помимо университетского чина, на Барака посыпались награды от солидных институций — Фонда Гуггенхайма, Национального фонда искусств, Фонда Рокфеллера и еще десятка других.
В 1994 году Амири Барака отправился на заслуженную университетскую пенсию, и тут, казалось бы, всё, — но впереди пенсионера ждал еще больший успех. Его принимают в почетную Американскую академию искусств и литературы, заносят в список «Ста главных афроамериканцев». Творчество Барака открывает для себя новое поколение бунтарей: в составе реанимированной группы New York Art Quartet наш герой разогревает Sonic Youth, участвует в записи альбома мировых звезд хип-хопа The Roots, снимается в фильме Уоррена Битти «Булворт». Благодаря почтительному ученику и невероятно популярному музыкальному журналисту Грегу Тэйту мир заново открывает для себя прозу Амири Барака: сборник The Fiction of Leroi Jones / Amiri Baraka, составленный Тейтом, выходит бешеным тиражом. В середине 1990-х увидел свет сборник некрологов Eulogies, состоящий из посвящений Джеймсу Болдуину, Майлзу Дэвису, Диззи Гиллеспи, товарищам по борьбе, соседям по району, родным и близким. В этой книге голос Амири звучал так тихо и скромно, как, пожалуй, не звучал ни до, ни после. Впрочем, как утверждают практически все свидетели, в личном общении Барака был учтивым, обаятельным и мягким человеком.
Все шло по степенному пенсионерскому сценарию, пока в октябре 2001-го Барака не опубликовал поэму «Кто-то взорвал Америку». В этом произведении он обвиняет во взрыве Всемирного торгового центра Буша, Кондолизу Райс, ЦРУ, не забывая мимоходом пнуть Ариэля Шарона, государство Израиль и того, кто «велел 4000 израильским служащим в башнях-близнецах остаться в этот день дома». В двухстах строках припоминаются все грехи США: работорговля, геноцид индейцев, колониализм, империализм, неоколониализм и весь стандартный набор. В 2002 году по телевизору показали, как Амири зачитывает свою поэму. Грянул скандал. Возможно, Барака никогда не испытывал такого внимания к своей персоне. Строчки про Шарона, Израиль и 4000 работников сразу после эфира попали на все первые полосы. Губернатор Нью-Джерси попросил Барака уйти с поста поэта-лауреата штата, на что Барака ответил отказом, сославшись на свободу слова; губернатору ничего не оставалось, кроме как упразднить саму должность главного поэта штата. Тут же всплыли все старые грехи. На этот раз Барака не стал оправдываться и лишь повторял, что разведки многих стран мира, включая упомянутый Израиль, знали о готовящемся теракте и ничего не сделали для спасения жизни простых американцев. Любопытно, что «Кто-то взорвал Америку» — это одно из двух стихотворений Барака, существующих в русской версии. Поэма вышла в 2004 году в переводе Ильи Кормильцева в «Антологии поэзии битников». Другая работа — стихотворение «Посвящается Хетти», опубликованное в 1971 году в переводе А. Сергеева в небольшой брошюре «Негритянская поэзия США».
Проведя полвека в авангарде черной революции, Амири Барака скончался 9 января 2014 года после долгой борьбы с диабетом. До последних дней его можно было встретить на джазовых концертах: художник наблюдал за новым поколением музыкантов ровно так же, как несколько десятилетий назад наблюдал за Колтрейном и Айлером. Его наследие — океан знаний и опыта, к которому носители и искатели черной культуры возвращаются вновь и вновь. Оно живет своей жизнью ровно так, как завещал маэстро: «Когда я умру, свое сознание я завещаю черным людям. / Пусть они разберут меня на части и заберут полезное, сладкое мясо моих чувств. / И оставят в покое горькое дерьмо и гнилые белые части».