Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Александр Асаркан — бродячий философ, критик театра и кино, писатель, не написавший ни одной книги, — придумал рассылать друзьям собственноручно сделанные открытки с элементами коллажа и монтажа. Сегодня это принято называть мейл-артом, но тогда этого понятия, конечно, никто не знал, и Асаркан, по сути, самостоятельно придумал новый способ коммуникации между автором и читателем и новый литературный жанр. Он делал вырезки из журналов и газет, делился с читателями бытовыми подробностями своей жизни, вводил в визуальную литературу использование фломастеров, которые только появились тогда в советской жизни, — словом, пытался найти новый язык, отличающийся как от советского официального, так и от антисоветского диссидентского.
Когда Асаркан стал делать такие открытки, мы точно не знаем, можем лишь предположить, что в 1958—1959 годах он начал отправлять первые письма, воспринимаемые им самим и получателями как художественный жест, а окончательная форма его открыток сформировалась уже в начале 1960-х годов.
Сам Александр Наумович Асаркан родился в 1930 году, в эпоху, когда, как пишет автор «Культуры Два» Владимир Паперный, «в России строилась новая цивилизация — цивилизация архаического типа. Город всегда возникал вокруг захоронения вождя как места ритуальных встреч племени. Примерно это и происходило на Красной площади. Вместо временных деревянных построек был сооружен третий, каменный мавзолей, вокруг которого дважды в год проходили ритуальные шествия». Когда Асаркан пошел в первый класс, начался Большой террор, а заканчивать школу ему довелось во время послевоенной разрухи и еще одного витка репрессий.
В 1945 году Асаркан расклеил листовки, осуждавшие войну с Японией. Дело против него завели сразу, но посадили только в 1950-м. В 1951-м, после Бутырок и медицинской экспертизы, Асаркан оказался в ЛТПБ — Ленинградской тюремно-психиатрической больнице — с диагнозом «эмоциональная тупость». Там он познакомился с Павлом Улитиным, Юрием Айхенвальдом, Александром Есениным-Вольпиным. Асаркан оказался в окружении людей, которые существовали в андеграунде, то есть вне официальной культуры. Их запрещали, им не давали возможности публиковаться, поэтому единственным средством коммуникации автора и читателя оказывались общение в частной обстановке (обычно это были разговоры на кухнях) и самиздат.
Асаркан нашел новый способ коммуникации, новый литературный жанр. Он начал сам делать и отправлять друзьям и знакомым по почте открытки. Вся его комната в коммуналке была завалена газетами и журналами. Он делал вырезки на одну тему и составлял из них открытки, что-то допечатывал на пишущей машинке, а что-то дописывал чернилами (позже — фломастерами). Обычно в работе у него находилось сразу несколько открыток. Часто он сначала делал их, а потом уже решал, кому отправить.
Причем важно, что в то время цензура оставляла писателям всего два варианта существования. Упрощая, их можно описать так: или ты пишешь то, что мы одобряем, и тогда печатаешься в журналах, публикуешь книги и т. д., или ты пишешь в стол, сам выпускаешь самиздатские книжечки, не рассчитывая на блага, положенные советскому писателю. Асаркан нашел третий вариант: он делал открытки, которые не издавались властями, но будто бы одобрялись — на каждой открытке стоял почтовый штамп, выводивший текст в новую плоскость.
Друг и ученик Асаркана Зиновий Зиник о его открытках говорил в интервью так: «Он удивительным образом умел расслаивать страницы газет и журналов. Журнал „Польша“, с полиграфической виртуозностью издававшийся, был полон замечательных иллюстраций. Даже из журнала „Огонек“ что-то можно было вырезать. И он тонким образом снимал поверхность этих иллюстраций, которые можно было аккуратно наклеить на кусок вырезанной твердой бумаги, и создавал удивительные коллажи. Но всегда оставался какой-то кусок или сверху было место, которое можно было заполнить текстом. Эти тексты были хроникой его ежедневной жизни. Это как открываешь фейсбук и там находишь дневники каких-то людей: что они ели, куда они поехали и как они провели где-то время или с кем-то. А это была хроника его московской жизни. Потом он сотрудничал с газетой „Неделя“ как фриланс, ездил очень много, от Сибири до юга России, поэтому это был дневник его жизни, но при этом еще и какая-то удивительная хроника российской жизни».
Почтовые отправления как литературный жанр появились не при Асаркане и даже не в XX веке. С середины XVIII столетия письмо стало перемещаться из бытового поля в поле литературное, стало литературным фактом, как писал филолог Юрий Николаевич Тынянов, принадлежащий формальной школе. В статье «Литературный факт» он пишет: «Этот нужный материал стоял вне литературы, в быту. И из бытового документа письмо поднимается в самый центр литературы. Письма Карамзина к Петрову обгоняют его же опыты в старой ораторской канонической прозе и приводят к „Письмам русского путешественника“, где путевое письмо стало жанром. Оно стало жанровым оправданием, жанровой скрепой новых приемов». В пушкинскую эпоху письмо окончательно завоевало свое место в литературной традиции.
Это время расцвета кружкового общения, которое противопоставлялось официальному языку, «аракчеевщине». Тогда появились и обыкновение читать произведения вслух, и письма как литература. Они предназначались не только адресату, но передавались из рук в руки. А за счет замкнутости круга этих читателей начали возникать «кружковые диалекты», как их называет Лотман: «Характерной особенностью таких кружковых языков является использование речи в делимитативной ее функции: по языку отличают „своих“ от „чужих“, и сами языковые средства начинают распадаться на „наши“ и „их“».
То же мы находим и у Асаркана: «кружковые диалекты», оппозиция «свои — чужие», противопоставление официозу и т. д. Но в его эпоху изменился контекст — как литературный, так и политический. В литературном отношении в пушкинскую эпоху было бы невероятным представить себе, например, коллаж в письме. С точки зрения политики сильно изменилась и расширила свое присутствие цензура, только обострившая различие между официальным и неофициальным, что выражалось и на уровне языка, и на уровне коммуникации автора и читателя. И Асаркан боролся с ней ее же методами.
Приклеивая к открытке почтовую марку, он включал власть в свою коммуникацию. В этом тоже сказывается большое различие с пушкинской эпохой. Для авторов XVIII-XIX веков почта была своеобразным андеграундом, там можно было спрятаться от власти и цензуры. Асаркан, напротив, заставлял ее участвовать в своей переписке. Но если отправитель и его адресат деанонимизированы, персонифицированы (имя, фамилия и адрес указаны на той же открытке), то власть при этом скрыта, явлена молчанием. И важно, что именно молчанием, а не тишиной, то есть ее присутствие все равно — благодаря приклеенной марке — продолжает ощущается.
Власть остается в зазоре между автором и читателем, между швами коллажа, и все участники коммуникации, что важно, об этом знают. И в этом существенное отличие открыток Асаркана от сегодняшнего фейсбука: автор поста в соцсети общается одновременно со всеми и ни с кем, Асаркан же общался с конкретным получателем и абстрактной властью.
Философ и филолог Михаил Михайлович Бахтин много писал, особенно в своих поздних работах, о диалогичности текста. Текст для него был структурой не замкнутой самой на себе, а включенной во множество культурных связей. «Евгений Онегин», например, плод не только и не столько семи лет работы над ним Пушкина, поскольку этот текст подготовили и сделали возможным столетия, а может быть, и тысячелетия предшествующего развития литературы. А кроме того, текст Пушкина существует в диалоге автора и читателя, реализуется на стыке их языков и культурных кодов.
При анализе открыток Александра Асаркана возникает ощущение, что он прочитал Бахтина и воспринял его слова буквально. На его открытках постоянно присутствуют вырезки и цитаты из литературы, массовой культуры, живописи и т. д. Он собирает из них новый текст, который просвечивает через щели уже готовых, «реди-мейдных» элементов. А его получатель благодаря самой форме открытки становится и соавтором, поскольку почтовое отправление предполагает ответ на него.
Бывали случаи, когда ответ приходил на той же самой открытке. Например, одну из открыток Асаркан с Владимиром Паперным, постоянным получателем его мейл-арта, переписывали, расслаивали, доклеивали и снова отправляли друг другу около десяти лет подряд — в конце концов она стала толстой и жесткой, как пластик. В одном месте при очередном расслоении на ней образовалась яма, которую Асаркан заклеил скотчем, а сверху написал «ЗЕМЛЯНЫЕ РАБОТЫ». Здесь, на наших глазах, идея Бахтина реализуется наиболее наглядным образом. Смысловая яма (или, как выразился бы немецкий филолог Вольфганг Изер, смысловая лакуна), образовавшаяся в зазоре между автором и читателем-соавтором, немедленно заполняется новым текстом, генерирует новый смысл.
Вот таким образом бродячий философ, не написавший ни одной книги, обитавший между кафе «Артистическое» в Камергерском переулке и кухнями своих друзей в коммуналках, создал новый жанр и новый литературный язык, наглядно буквализировавший идеи Михаила Бахтина.