Чем торгуют в книжных магазинах

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Любопытный читатель, наверное, заметил, как много сейчас выходит книг, в названии которых присутствуют слова «книжный магазин», «книжный», «книжник», «книготорговец», а чаще «магазинчик» и так далее. Если мы сравним поступления в библиотеки за последние пять лет и, скажем, за пятилетку с 1990-го по 1995-й по всему миру, то заметим, что количество книг о книжных магазинах увеличилось в разы.

Конечно, выходят и книги об истории легендарных книжных, таких как Shakespeare and Company Сильвии Бич или лавка Смирдина; среди них и недавно вышедшая по-русски книга Билла Сэмюэла «История Foyles: Книготорговец по случаю» в переводе с английского Татьяны Гутман в издательстве «Азбука-Аттикус». Но не о таких книгах мы говорим.

Мы говорим о книгах, в которых книжный магазин служит некоей настройкой для дальнейшего повествования, декорацией, фоном для описания лица или лиц, в нем работающих. Наполовину они состоят из записок книжного продавца, книготорговца. Это анекдоты из жизни книжного магазина или развернутый «манифест» без манифестации чего-либо, просто описывающий величие сотрудников и достоинства их точки продажи. Почти как прямая реклама — рассказ о значимости и уникальности конкретного магазина. Эти книги можно объединить под лозунгом «Моя жизнь в книготорговле».

Странно, но мясники, приемщики стеклотары, продавцы мобильных телефонов и парикмахеры обычно пишут книги, только достигнув определенных высот в профессии, причем, как и другим крупным предпринимателям, книги им «помогают» писать специально обученные люди. Крупным предпринимателям собственная книга интересна примерно так же, как диссертация — российским чиновникам. Для тщеславия, для статуса. На этом их и ловят «специалисты» (мы оставляем за скобками «бизнес-литературу»). Но ситуация с моими коллегами, пусть отчасти и схожая, имеет все же несколько другую природу.

Продавцы книг не очень хотят выглядеть в глазах окружающих торговцами, им надо беспрестанно доказывать, что они совсем не торгаши, не спекулянты, что они равны своим посетителям, а порой и превосходят их. Книготорговец — сноб. Часто сноб. Я сам очень стесняюсь своего снобизма. Хотя должен признать за собой этот грех. Большинство моих коллег стараются глушить в себе снобизм, но это не всегда выходит. Покупатели наши умней и (почти всегда) образованнее нас. Всему, чему мы научились за время работы в магазине, мы обязаны книгам, нашим посетителям и контактам, приобретенным в процессе работы.

В историях же и байках из упомянутых книг снобизма столько, что его уровень просто зашкаливает. Сытин, Смирдин, Доунт, Басс, Бич и другие и рядом не стояли с нашими самоуверенными соотечественниками. Самоидентификация при помощи снобизма — не очень удачный выбор. Легко можно обнажить пробелы своего образования, да и просто расписаться в нехватке культуры. Работа книготорговца требует определенных навыков и много чего еще, но не делает их обладателя исключительным. Откуда у российских книжных продавщиц и продавцов такая потребность в самовозвеличивании?

Может, во всем виноват сериал Black Books? Объяснение простое, но не совсем верное. И забавно, что на ум приходит сериал, а не книга. Что, безусловно, показывает иерархию, значение разных «жанров культуры».

Как уже было сказано выше, книготорговец хочет быть не продавцом, а представителем культурной элиты. Почему ему не хочется просто быть торговцем? Книги являются чем-то большим, чем товар? Конечно! Но удивительным образом, когда читаешь записки наших книжников, кажется, что их статус зависит не от книг как таковых и не от непосредственной работы с ними, а от места работы, от его истории и баек о нем. «От опыта».

Осуждать людей тщеславных и амбициозных легко, дело это неблагородное и неблагодарное. Но они нужны мне для примера, чтобы поговорить о другом явлении, более, пожалуй, важном.

Вторую половину упомянутых книг составляют художественные произведения, среди которых больше переводных, но попадаются и отечественные. Там тоже книжный магазинчик — это декорация для милых, «ламповых» событий. Магазин может быть расположен на маяке, в лесу, может работать допоздна или еще что-нибудь в таком духе. Но смысл, как и в первом случае, один: на его фоне разворачивается романтическая история. Но в этих магазинах нет самих книг, нет текстов! Есть только красивые обложки, «милые сувенирчики»! Книги не важны, они не главное. Важны не тексты, а атмосфера, отсылающая читателя к чему-то другому — теплому и ласковому.

Надо заметить, что есть и исключения. Так, в книге «Книготорговец из Кабула» Осне Сейерстад книжная торговля тоже декорация, но она служит для описания жизни в Афганистане в 2000-е, рассказа о стране и ее повседневной жизни.

На самом деле внимание сотрудников различных государственных органов к книжным магазинам и книгам, проявившееся в последнее время, того же порядка, что и тяга к созданию «ламповых» томиков о магазинчиках и «мемуаров» от лица их сотрудников.

Один великий русский издатель, которого я горд считать своим другом, говорил мне еще лет десять назад: «Брось ты эти дурацкие просвещенческие пляски вокруг книг! Просвещение закончилось! Книги являются частью большой медиаиндустрии, и ценность книг уже совсем не такая, какой она была в ХХ веке». К сожалению, вынужден признать его правоту.

Книга для эпохи модернизма была больше, чем обычным предметом. Книга и была просвещением. Одно без другого не существовало. Книга — атрибут, икона, знак, символ. С появления «Энциклопедии» Дидро и д’Аламбера и до распада Советского Союза мир жил в эпоху модерна. СССР, нравится это нам или нет, — последнее модернистское государство, где вся жизнь граждан строилась вокруг «книжных истин», всеобщих идей. С середины ХХ века модернизм стал носить не очень приятный характер. Идея, лежащая в основе общественного устройства, не всегда была, скажем так, идеальной. Но советское воспитание по-прежнему было напрямую связано с культом книги. Книги лежали в основе и советской культуры, и советской идеологии. Книги были «своими» и «чужими». Книги были горячи или холодны, но редко теплы. Книги могли запрещать и истреблять. Книга могла быть врагом. За книгой — конкретным предметом обихода — стоял текст, бывший несоизмеримо выше всего остального.

У «советских» людей, граждан «самой читающей страны в мире», отношение к книге было почти сакральным. Теперь «совки» заканчиваются, на их место приходят поколения, которые знают СССР только по рассказам. И те, кто еще читает книги, и те, кто их сегодня контролирует, уже лишены этого книжного проклятья. Для них что книга, что сериал, что компьютерная игра — все части одной инфраструктуры развлечений.

Постмодернизм пришел как освобождение от диктата идей, приводящего к тотальной и бесчеловечной идеократии. Однако с водой выплеснули и ребенка, и сегодня поздно спрашивать, можно ли было поступить как-то по-другому. Трагедия середины ХХ века была таких масштабов, что, наверное, в борьбе с идеократией любые средства были хороши. Но, конечно, Барт с Лиотаром или Соколов с Сорокиным не могли и представить себе, что новый метод преодоления модернизма породит фантазийную архаику. Вышло не преодоление, а отмена смысла.

Самые жуткие фундаменталистские течения, как правило, апеллируют к выдуманным, никогда не существовавшим ценностям. Не есть ли и это результат влияния постмодерна?

Глупо призывать куда-то вернуться или что-то отменить. Не выйдет! Стоит только надеяться, что когда-нибудь родятся новые читатели. И что вырастут другие поколения, которые перепридумают книгу, увидят в ней не только очередное развлечение. Может быть, они придумают нечто такое, что нам вовсе и не понравится, но это уже им самим решать.

И не забудем же отдать Асклепию петуха!