В этот список попали книги, выпущенные в последние годы. Понятие «религиозной литературы» можно понимать широко, а можно узко, можно включать в него научную и научно-популярную литературу, и тогда мы получим не такой уж короткий список. Но мы будем говорить о религиозной литературе в самом узком смысле слова — только о литературе, посвященной религиозному (или, как частный случай, антирелигиозному) осмыслению религиозного опыта. Тогда за последние два-три года у нас едва ли наберется с десяток названий, и еще меньше останется таких книг, которые захотелось бы рекомендовать лично мне. В мой список попало только то, что лично я прочитал с интересом и, надеюсь, с пользой. Во всех выбранных книгах излагаются некие религиозно значимые факты из каких угодно областей — мистического опыта, интеллектуальных поисков, общественной жизни, аскетических экспериментов над собой и окружающими и т.д. Описание этих фактов достоверно или в значительной степени достоверно (но, разумеется, это только моя оценка). Что касается интерпретаций этих фактов у самих авторов, то она может быть какой угодно. Важно, что авторская интерпретация и сами факты у рекомендуемых мною авторов всегда разделяются, и читатель волен осмыслить этот материал по-своему.
1. Интеллектуальный пролог
Курт Флаш. Почему я не христианин. Пер. с нем. И. С. Алексеевой. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2016 (оригинальное немецкое издание 2013 года).
С автором — бывшим лютеранским теологом и специалистом по Блаженному Августину, постепенно признавшим себя атеистом, — можно согласиться почти во всем. Главное исключение — чисто научные экскурсы в историю христианства, которые у него большей частью на уровне его познаний времен студенчества, то есть первой половины ХХ века. Зато он дает удобный компендиум популярных сегодня аргументов против существования Бога. Все они убеждают, что такого Бога, который рожден в человеческих инфантильных мечтах, на самом деле не существует. Автор не подозревает, какое доброе дело он делает для веры в настоящего Бога — того, с которым бывает весело и страшно (и который — сюрприз! — не укладывается в человеческое понимание и мечты). Книга работает как губка для мытья посуды: она помогает очистить наши размышления о вере и о Боге от объедков как гуманизма, так и эмоционально-истерических «религиозных переживаний».
Должен признаться, что эта книжка дает поводы для разговора о чуть ли не всех базовых положениях христианской веры, и я посвятил ей статью «Почему я (не) христианин, или Какие вопросы к христианству?» (в трех частях: 1, 2, 3).
2. Религиозное возрождение
Димитрий Саввин. Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни. М.: Эксмо, 2017 (книга выходит в феврале 2017).
По жанру это документальный роман, то есть такое произведение, в котором все совпадения с реальностью случайны и легко узнаваемы. Но все же это роман, и потому сюжетные линии отличаются от событий, реально имевших место в воображаемом районе Восточной Сибири. Впрочем, и все остальные районы страны в этом описании узнаваемы с точностью до мелочей. Общероссийское явление религиозного возрождения, прокатившееся по европейской России еще в 1990-е, а в «нулевые» благополучно укатившееся дальше на восток, как раз в эти годы достигает восточных окраин страны. В православие обращаются стар и млад, и каждому не терпится послужить Церкви. И все дослужились. Епархиальная жизнь завертелась вокруг стройки века — кафедрального собора. Собор возносится ввысь, а внутри собора — воронка, увлекающая в свое сливное отверстие почти всех участников событий, а заодно и все это религиозное возрождение. На краю воронки остановиться легко, и кто спохватится, те так и делают, однако очень трудно заметить, что уже край. Поэтому почти ни у кого не получается — да и хотят не все.
Но, — скажет внимательный и православно подкованный читатель, — это про мирян, мирских попов да епископов — что с них возьмешь? Они, как всегда, погрязли в мирской суете, а православие — это монахи. Поэтому следующая книга у нас про монахов.
3. Отречение от мiра
Мария Кикоть. Исповедь бывшей послушницы. М.: Эксмо, 2017 (книга вышла в конце 2016 года).
Лучшей рекламой этой книги стала непубличная, но просочившаяся в социальные сети паническая реакция официальных лиц РПЦ МП. В результате двухтысячный тираж разлетелся за считанные недели — раньше, чем наступил 2017 год, поставленный на титуле как год издания. Однако, при всем отдаленном сходстве, это литература совсем не в фарватере «Монахини» Дидро. Кому-то будет интересно прочитать про всякий треш и угар в нынешних монастырях РПЦ, но смысл книги не в этом. Смысл в том, что автор последовательно проверяет — на своей шкуре, прежде всего — теоретические положения православной аскетики, известные ей из книг. Эти книги написаны вовсе не в РПЦ, а еще в благословенной Византии первого тысячелетия от Рождества Христова, и их авторы — почитаемые всеми православными святые отцы. Это не может не работать — и вот поди ж…
Отличие монахов от мирян и мирских попов — это как на скорости впилиться в столб не на велосипеде, а на автомобиле.
Не получается в православии, чтобы все было правильно. Если ты и на самом деле все делаешь правильно, то особенно и не получается. По-моему, причина в том, что нельзя обучаться пользоваться ножом и вилкой перед пустой тарелкой… Но об этом ниже.
4. Человек наизнанку
Уильям Лобделл. Теряя веру: Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни. Пер. с англ. Н. Холмогоровой. М.: Эксмо, 2011 (оригинальное издание вышло в 2009 году).
Немножко вопреки названию автор начинает с того, что подробно пишет, как он веру обрел. Сначала протестантскую в американском стиле, но все же веру, а потом все серьезнее и серьезнее, дойдя до самого порога католической церкви в 2004 году. И тут-то педофильские скандалы возбранили вход. Автор оказался одним из первых журналистов, которые стали писать на все эти темы и которые с ужасом убеждались, что речь идет отнюдь не о единичных явлениях, а о системе, причем хорошо известной епископату.
Казалось бы, что нам католичество или вовсе американский протестантизм? А то, что все это не только американское, но и наше родное. Автор называет разные причины, по которым он утратил веру, мы уже читали о них у Курта Флаша. Но только одна причина для автора самая главная, и о ней мы пока что не читали нигде: это процесс выворачивания человека на какую-то совершенно нечеловеческую изнанку. Был человек — и нет его, а есть какой-то биоробот. Это о епископах и прочих официальных лицах Католической церкви, которые, покрывая священников-педофилов, даже самых отъявленных маньяков и насильников, перекидывали их на новые приходы, дозволяя служение среди ничего не подозревавших прихожан. И это в американском католичестве, где фигура священника священна для прихожан в слишком буквальном смысле. До эпохи повсеместного интернета покрывать таких священников и (автор этого, кажется, не понимает, но) вопреки всем канонам разрешать им дальнейшее служение — было обязанностью католических епископов. Обращаться к светским властям и радикально пресекать зло было запрещено (конечно же, в секретных инструкциях) на общецерковном уровне. Несколько епископов, особо отличившихся покровительством педофилам, оказались в ближайшем окружении папы Бенедикта XVI. Почему такая терпимость к тому, что терпеть нельзя (а я добавлю — особенно по церковным правилам нельзя), и такое повторное пожертвование жертвами, то есть и детьми, и их семьями?
Эти епископы сами педофилами не были, и вряд ли они были какими-то извергами. Но это были люди, которые под влиянием своей веры претерпели глубокую трансформацию. Они не ударялись с разгону о столб на велосипеде и не разбивались о тот же столб на машине, как это происходило в уже известных нам случаях напрасного расходования человеческого материала. Они были продуктами селекции и высокотехнологичной переработки этого материала внутри церковных структур. Русскому человеку померещился бы Великий Инквизитор, но созданный не русским же и слегка безалаберным воображением Достоевского, а настоящими европейскими мастерами. И это происходит здесь и сейчас, в самом центре просвещенной и культурнейшей христианской веры.
Лобделлу было от чего терять веру, но в его рассказе есть один эпизод, который многим читателям может показаться неубедительно истолкованным. На заре обращения автор оказывается в нужде и решает помолиться Богу, чтобы тот послал ему 45 тысяч долларов, несправедливо удержанных его былым компаньоном. На компаньона он обижался, но никакой конкретной суммы от него не требовал. Сумма эта была определена им на глаз и из самых общих соображений. Через некоторое время компаньон принес ему ровно 45 тысяч долларов, так как тоже стал христианином и решил, что именно столько должен отдать по справедливости. Потеряв веру, автор решает, что его былой компаньон определил эту сумму путем такого же рассуждения, что и он сам. Вот это и неправдоподобно. Если бы речь шла о рациональном рассуждении, то, скорее всего, была бы более круглая сумма — с округлением до 50 тысяч, «с процентами».
Да простит меня автор, но эта история гораздо лучше укладывается в другой шаблон — в чудеса, которыми Бог отвечает на молитвы новоначальных. В этот период может быть даже довольно много таких случаев, когда возникает нужда в точно определенной сумме, на порядок-другой-третий и даже четвертый превышающей то, что обычно тебе доступно. И после молитвы в точности такая сумма приходит из самого неожиданного источника, где ничего и не знали о твоей нужде. Деньги — удобный материал для таких чудес, так как он вносит математическую точность в коммуникацию с Богом. Для укрепления веры новоначального это может быть очень значимо, но после серии таких случаев ты будешь избегать просить Бога о точных суммах или вообще о чем-то слишком конкретном. Кто-то, может быть, дойдет и до степени Исаака Сирина, который учил, что у Бога нельзя просить вообще ничего земного, так как такой человек будет подобен тому, кто был допущен к царю и попросил у него кусочек дерьма. (Кстати, с этого места начинается ответ на вопрос, почему святые избегают просить у Бога об исцелениях и вообще о чем-либо «полезном людям»).
5. Будет весело и страшно
Денис Марсовопольский. Над пропастью во лжи. СПб.: Aletheia, 2017.
Эта небольшая книжечка принадлежит, по всей видимости, псевдонимному автору, чья фамилия подозрительно напоминает русскую передачу имени «Дионисий Ареопагит», а количество страниц, 153, равное числу евангельских рыб, — число параграфов трактата Евагрия «О молитве». Вопреки названию, книжечка именно о молитве — а ее название относится к condition humaine в мiре сем. Жанр ее настолько неопределенный, что даже трудно понять, нон-фикшн ли это или художественное произведение.
Прочитав книгу, понимаешь, кто были ее главные герои: это Дионисий Ареопагит и Григорий Палама, византийские учителя молитвы и православной догматики, — именно такой догматики, которая чужда западным формам христианства. Молитва и догматика — это не два разных явления, а одно и то же, как две стороны одного листа бумаги.
Догматика состоит в очень простом, но не всем интуитивно понятном утверждении: единый и единственный Бог христиан соприкасается с каждым человеком непосредственно — без всяких промежуточных существ и субстанций — и во всей своей полноте: Бог не делится на части, поэтому он либо весь, либо никак. А такая догматика подразумевает особое понимание молитвы (или можно сказать иначе: особое понимание молитвы в православии подразумевает особую догматику).
Православная молитва — это общение с Богом, который с тобой уже здесь и сейчас. Никаких посредников тут не бывает. Толпа энтузиастов, охваченная «религиозным возрождением», монашеская община, религиозная корпорация и иерархия — все это по-своему хорошие вещи, но только до тех пор, пока они за пределами твоей веры, пока они не становятся посредниками между тобой и Богом, а просто помогают со стороны. В этом смысле сама молитва, согласно цитируемому в книге святоотеческому выражению, является «Богом, действующим всё во всем». Это сказано в буквальном смысле, а не в переносном.
Если ты еще не нашел Бога (в столь же, но еще более конкретном смысле, как можно найти человека) или нашел, но потерял, то ты можешь молиться только о том, чтобы его найти (вновь). Но вся монашеская аскетика с ее непрестанной молитвой и непрестанным покаянием развивается только после того, как Бог найден. Если это нарушить, то получится такое монашество, как описала Мария Кикоть (наш автор на нее не ссылается, но это явление ему хорошо знакомо): молитва и труды как физическая и ментальная пытка, а покаяние как комплекс вины и (хорошо, если только) невроз.
Молитва, показывает наш автор, превращается в источник помех в общении с Богом, когда сама вера в Бога ограничивается каким-то интеллектуальным убеждением. Вера как интеллектуальное убеждение религиозно безразлична, но если другой нет, то она — «посредник» между Богом и человеком, а любой посредник в таком деле — это препятствие. В европейской традиции очень много споров о вере как разновидности интеллектуальных убеждений, но, как напоминает наш автор, все эти религиозные убеждения в идеале стремятся к состоянию бесов: и беси веруют и трепещут, — говорит апостол Иаков, — а наши европейские философы и теологи веруют (на свое счастье) гораздо менее отчетливо, чем бесы. Рассуждая о вере, они тщетно пытаются достигнуть совершенства бесов.
Настоящая вера = настоящая молитва, — настаивает наш автор. Это не интеллектуальная рефлексия, а все тот же «Бог, действующий всё во всем». В «Послании к евреям» в Новом Завете вера определяется как «реальность невидимого» (Евр. 11, 1, но читать по-гречески). У тебя есть вера (православная, а не интеллектуальная), она же молитва, только в том смысле и так, как у тебя есть реальность Бога.
Главная трудность на пути принятия такого взгляда заключается в том, что он обрушивает повседневный опыт жизни без Бога (без Бога вообще или с Богом, но отдаленным). Тут есть о чем написать книжку.
Оказывается, привычный нам мiр, который мы привыкли считать не столько «Божиим», сколько «нашим», все-таки Божий. В нем, а не где-то за его пределами, Бог — это для меня более первичная реальность, чем экран монитора, на котором я это читаю, и даже чем я сам. Я могу этого не понимать, но, если я это понял, моя повседневная жизнь никогда не будет прежней. Как предупреждал Псалмопевец, будет весело и страшно (Пс. 2, 11, по-гречески: веселитесь о Нем, т.е. о Господе, со страхом), а Григорий Богослов в своем феерическом Слове на Рождество Христово (Слово 38) применяет эти слова к нашей эпохе, когда уже явился Христос: «Христос во плоти — страхом и радостью возвеселитесь!».
Вероятно, придирчивый взгляд мог бы найти у нашего автора и какие-то недочеты, а то и ошибки. Возможно (но это не обязательно так), к их числу нужно отнести и то обстоятельство, что его книга до сих пор не издана и даже не написана.