Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Arsène Saparov. From Conflict to Autonomy in the Caucasus: The Soviet Union and the Making of Abkhazia, South Ossetia and Nagorno Karabakh. Routledge, 2014
«Очнулся абхазец, протер глаза и увидел перед собой вместо прежней „тишины-спокойствия“ жизни одно „движение да брожение“; увидел раньше им незамеченную борьбу за существование, почувствовал тяжесть и опасность наступившего момента», — писал в 1916 году абхазский общественный деятель Михаил Тарнава. Всего через год на руинах российского самодержавия он вместе с другими «очнувшимися» начал бурную политическую деятельность в рамках Абхазского Народного Совета (АНС), прообраза будущего абхазского государства. Арсен Сапаров, кандидат наук в области международных отношений в Лондонской школе экономики и автор книги «От конфликта к автономии на Кавказе: Советский Союз и создание Абхазии, Южной Осетии и Нагорного Карабаха» неслучайно уделяет большое внимание периоду Первой мировой войны. Она стала концом для четырех империй и началом для четырех десятков национальных движений. Абхазы не были здесь исключением.
В Тифлисе меньшевики ориентировались на петроградское Временное правительство, но после Октябрьской революции, развернулись в сторону европейской социал-демократии, провозгласили демократическую республику и начали строить собственное национальное государство, частью которого должна была быть и Абхазия. Грузинские меньшевики вели переговоры с АНС о предоставлении автономии Абхазии, но по разным причинам процесс принятия решения постоянно откладывался. Естественно, это только усиливало недоверие абхазской стороны.
Существовала еще третья политическая сила, которая, несмотря на свою малочисленность, вела борьбу со всеми новообразованными буржуазными государствами на Южном Кавказе, — большевики. В Тифлисе их поддерживали солдаты и железнодорожные рабочие, в основном русские. Также большевики привлекали на свою сторону национальные меньшинства и беднейшее крестьянство в регионах.
Во время Гражданской войны все три противоборствующие стороны заключали политические союзы с внешними силами: абхазские националисты обращались за помощью к горцам Северного Кавказа, Турции и Деникину; грузинские меньшевики получали военную поддержку от Германии, затем от Великобритании; абхазские и грузинские большевики поддерживались правительством Советской России. Ситуативные военно-политические союзы возникали и тут же рассыпа́лись, а в стремительном водовороте событий даже небольшие вооруженные отряды могли в одночасье перекроить политическую карту региона.
К концу Гражданской войны большинство абхазов перешло на сторону большевиков, которые, в отличие от меньшевиков, готовы были без промедления предоставить им автономию. Кроме того, меньшевики серьезно дискредитировали себя в глазах абхазской общественности, насаждая грузинский язык в школах на захваченных территориях, занимаясь конфискацией имущества и политическими арестами. Так что вторжение Красной армии абхазы воспринимали как собственное национальное освобождение, тогда как для грузин советизация была насильственно навязана извне.
Отдельная глава в книге Арсена Сапарова посвящена проведению территориальных границ. Он пишет, что на Кавказе, как и в Центральной Европе, принцип самоопределения наций не соблюдался дословно — при проведении границ учитывались предшествующие границы, геофизические особенности, политические, экономические и этнографические факторы, в результате чего некоторые группы меньшинств остались по «неправильную» сторону новых границ. Очень важную роль играл политический фактор. Статус автономии в СССР не предоставлялся автоматически, иначе армянские и азербайджанские меньшинства в местах компактного проживания на территории Грузии получили бы его, как абхазы и осетины.
Автор также указывает на особую иронию, связанную с тем, что на Южном Кавказе повсеместно утвердилась консервативная интерпретация советской истории (Пайпс, Конквест и др.), созданная еще во времена Холодной войны, тогда как у себя на родине, в США, в академической среде идеи «тоталитарной школы» безнадежно устарели. Новые исследования историков-ревизионистов, таких как Терри Мартин, Рональд Суни, Джереми Смит и др., по словам Сапарова, стали восприниматься жителями постсоветских стран как реинкарнация советской пропаганды, а работы американских консерваторов середины прошлого века, не имевших доступа к советским архивам, — как свежий и оригинальный взгляд на советскую историю.
«Националистический дискурс стал полностью доминировать в постсоветской науке на Кавказе. Прошлое переосмысливалось через призму национализма зачастую теми же авторами, которые до этого рассматривали всю историю как проявление дружбы народов и классовой борьбы. Такой бескомпромиссный подход иногда приводил к глубокой путанице в отношении событий, которые не вписывались в националистическое видение. Хорошим примером тому может служить Абхазия, где постсоветская реальность грузино-абхазского конфликта повлияла на написание истории. Кратковременный захват Абхазии большевиками во главе с этническим абхазом Ефремом Эшба и их конфликт с Грузинской республикой в 1918 году изображается современными абхазскими историками как свидетельство борьбы абхазов за независимость против Грузии. Однако это не вяжется с тем фактом, что большинство сторонников большевиков составляли мегрельские крестьяне и что те же большевистские силы разогнали и арестовали националистический Абхазский Народный Совет».
Timothy Blauvelt. Clientelism and Nationality in an Early Soviet Fiefdom. The Trials of Nestor Lakoba. Routledge, 2021
В марте 1921 года абхазы получили собственную республику, статус которой был противоречивым: Абхазия и Грузия вроде бы находились на одном и том же — республиканском — уровне, но в Закавказскую Федерацию Абхазия вошла как часть Грузии. В конституции Грузии 1922 года также было указано, что, наряду с Аджарской АССР и Юго-Осетинской автономной областью, Абхазская ССР на основе «особого договора» входит в состав в Грузинской ССР. В 1931 году эта юридическая путаница была разрешена в пользу грузин — ССР Абхазия стала автономной республикой в составе Грузии. Затем последовала грузинизация абхазской автономии: письменность была переведена на грузинскую графику, местные топонимы переименовывались на грузинский лад, происходила массовая миграция грузин в Абхазию из других частей ГССР. С 1945 года фактически было ликвидировано начальное и среднее образование на абхазском языке (преподавание всех предметов шло на грузинском языке, а абхазский язык был сохранен в учебных планах лишь как один из предметов).
На этой почве возник культ личности Нестора Лакобы, который воспринимался и до сих пор воспринимается в Сухуми как народный лидер, защищавший интересы республики и мученически погибший в 1937 году в результате заговора Берии. В народной мифологии фигура Лакобы символизирует весь абхазский народ, подвергшийся притеснениям со стороны грузин в сталинский период. Даже писатель Фазиль Искандер, известный своей яркой сатирой на советскую власть, Нестора Аполлоновича описывает с нескрываемой симпатией и уважением.
Американский историк Тимоти Блаувельт, автор книги «Клиентелизм и национальность в раннесоветских владениях: испытания Нестора Лакобы», подробно разбирает политическую биографию абхазского большевика — от революционных дружин «Киараз» и «Сухумской коммуны» до экономических махинаций времен НЭПа, внутрипартийных разборок и, наконец, гибели. Основное внимание автор уделяет т.н. патрон-клиентским сетям — благодаря им Лакоба упрочил свою власть и из-за них же потерял ее. Клиент в таких отношениях стремится создать впечатление собственной уникальности и незаменимости, а патрону важна личная преданность и исполнительность клиента. Благодаря поддержке Сталина и Орджоникидзе Лакоба сформировал в Абхазии собственную клиентелу (в основном из друзей и родственников), установив контроль над производством табака, субтропической сельскохозяйственной продукции.
Победа Сталина во внутрипартийной борьбе усилила власть самого Лакобы, на которую претендовали соперники и в Сухуми, и в Тифлисе. Однако именно те сети, которые в 1920-х помогали распространить советскую власть на периферии, в начале 1930-х стали препятствием для «Великого перелома». Коренизация сменилась новой национальной политикой, в рамках которой этнические меньшинства должны были ассимилироваться в титульные нации, а те в свою очередь — сплавиться в единый советский народ (была ли это в конечном итоге обычная русификация — отдельный предмет для споров). Лакоба потерял свое преимущество в виде абхазского происхождения, которым пользовался десятилетием ранее, а вместе с ним — поддержку Сталина и Орджоникидзе. Берия, получивший должность первого секретаря Закавказского крайкома, как только выдалась возможность, избавился от своего бывшего патрона и заполучил Абхазию в свои руки.
Надо сказать, что труд Блаувельта в Грузии был хорошо принят, исследование быстро перевели на грузинский язык. В Абхазии же он получил негативные отзывы по вполне понятным причинам: сотрудник тбилисского университета написал книгу, в которой представил Нестора Лакобу, мягко говоря, не в самом выгодном свете. Но проблема, на мой взгляд, не в этом. В грузинском обществе тема насильственной ассимиляции абхазов в 1930–1950-х гг. до сих пор табуирована: она либо отрицается, либо оправдывается советским тоталитаризмом, при котором Тбилиси был безвольной марионеткой всемогущего центра. Тимоти Блаувельт не замалчивает неудобные факты и не снимает ответственности с республиканских властей, но предлагает грузинскому читателю успокаивающий вывод о том, что грузинизация Абхазии была прежде всего разборкой конкурирующих кланов внутри советской системы и никак не была связана с реализацией националистических идей, сформировавшихся в среде грузинской интеллигенции задолго до вторжения Красной армии в Грузию. И хотя само исследование содержит немало ценной информации о функционировании патрон-клиентских отношений на Южном Кавказе, нельзя не отметить, что книга имеет явный идеологический подтекст.
Claire P. Kaiser. Georgian and Soviet. Entitled Nationhood and the Specter of Stalin in the Caucasus. Cornell University Press, 2023
Timothy K. Blauvelt and Jeremy Smith, eds. Georgia After Stalin: Nationalism and Soviet Power. Routledge, 2016
После победы Хрущева над Берией началась кампания десталинизации. В Абхазии вновь открылись абхазские школы, письменность была переведена с грузиницы на кириллицу, переселенческая политика прекратилась. Официальное осуждение Сталина привело к тому, что тысячи людей в Грузии вышли на улицы, требуя отмены решений XX съезда. Клэр Кайзер, историк и автор книги «Грузинская и советская: титульная нация и призрак Сталина на Кавказе» приводит интересные выдержки из речей, лозунги студентов, мнения обычных жителей и требования протестующих: «Переименовать день победы в день победы Сталина!», «пригласить на демонстрацию маршалла Чжу Дэ!», «показать в кинотеатрах фильм „Падение Берлина“!»... Разоблачение культа личности Сталина грузины воспринимали как несправедливую атаку на республику в целом, а новые политические изменения в Абхазии — как утрату прежних привилегий.
Негативно отреагировала на политику Хрущева интеллигенция. Ответом на нее стало широкое распространение т. н. «теории Ингороквы», псевдоисторической концепции, согласно которой древние абхазы были на самом деле грузинами, а нынешние абхазы являются «апсуа» (самоназвание абхазов), потомками недавно переселившихся горцев Северного Кавказа. Абхазы считали такие идеи опасными, поскольку они закладывали идеологический фундамент для возможных депортаций в будущем.
В ответ на тезисы Ингороквы абхазские историки Зураб Аначабадзе, Шалва Инал-Ипа и др. публиковали исторические труды, в которых доказывали, что абхазы являются коренным населением Восточного Причерноморья с античных времен. На протяжении нескольких десятилетий между Сухуми и Тбилиси шла «позиционная война» под видом научных дискуссий об этногенезе, археологии, топонимике и архитектуре. Отвлеченные, на первый взгляд, исторические вопросы, связанные с далекой древностью, на самом деле были частью идеологической борьбы, в центре которой стоял вопрос: «Кто местный, а кто пришлый?». Во время очередного такого столкновения в 1978 году, когда решался вопрос о статусе грузинского языка в ГССР, на проспекте Руставели ритуально была сожжена книга археолога Юрия Воронова, чья интерпретация средневековой истории Абхазии противоречила официальной грузинской историографии (подробнее обо всем этом можно прочесть в книге Виктора Шнирельмана «Войны памяти: мифы, идентичность и политика в Закавказье»).
1956-й создал новую динамику отношений между Москвой, Тбилиси и Сухуми. Русские впервые столкнулись с радикальным национализмом (например, молодого Звиада Гамсахурдиа и его единомышленников задержали за нападение на русских в центре Тбилиси), абхазы по-прежнему боялись возвращения бериевщины, а грузины — массовой русификации, как это уже было при Александре III. Сталинизм с его экстремальной политикой нацстроительства (вплоть до депортаций народов как одного из инструментов) ушел в прошлое, но межнациональная напряженность продолжала сохраняться. Пока существовало единое централизованное государство, конфликты в Грузии не перерастали в открытые противостояния, но и не исчезали как «родимые пятна капитализма», а вспыхивали примерно каждые десять лет: 1956, 1967, 1978, 1989. Движущей силой национальных противоречий была сама этнофедеральная система, внутри которой сохранялась иерархия, где только одна — титульная —национальность могла претендовать на определенную территорию, иметь культурные и экономические привилегии.
После прочтения вышеупомянутых исследований становится понятно, что журналистское клише о «замороженных» конфликтах на Кавказе, которые в 1990-е «разморозились», в изначальном виде не соответствует действительности. В течение всех 70 лет советской власти стабильность не была статичной, на самом деле существовала сложная динамика между центром и административными единицами, титульными и нетитульными национальностями, коренными и некоренными гражданами. Более подробно о грузино-абхазском противостоянии в послесталинский период можно узнать из сборника «Грузия после Сталина: национализм и советская власть», выпущенного под редакцией Тимоти Блаувельта и Джереми Смита.
Anastasia Shesterinina. Mobilizing in Uncertainty. Collective Identities and War in Abkhazia. Cornell University Press, 2020
С точки зрения политической экономии война 1992–1993 гг. была продолжением длительного грузино-абхазского соперничества, в которой взаимные претензии на контроль над доходами от туризма и производства субтропической сельскохозяйственной продукции (табака, чая, орехов, цитрусовых) формулировались на языке национализма. Переход от социализма к капитализму сопровождался борьбой за госимущество между старой номенклатурой, «кооператорами», криминальным миром, интеллигенцией и региональной элитой. Абхазы боялись приватизации, потому что были в явном меньшинстве (их доля в республике неуклонно снижалась последние 100 лет, вплоть до 17,8% в 1989 году. Доля грузин, напротив, росла и к концу перестройки составляла 45,7%. Политическая и экономическая конкуренция без поддержки центра грозила потерей всех привилегий, которые полагались абхазам в рамках советской национальной политики. Местная номенклатура автоматически теряла бы власть, а интеллигенция (напр. учителя, деятели культуры) — престиж и рабочие места. Сложились все предпосылки для нового конфликта, но было одно «но» — соотношение сил. В одной только Абхазии оно составляло 1:3, а если брать всю Грузию, то 1:40 в пользу грузин. Почему абхазы сразу же не капитулировали после ввода войск 14 августа 1992 года, а мобилизовались и вступили в войну?
Профессор политологии из Нью-Йоркского университета Анастасия Шестеринина провела 150 глубинных интервью с жителями Абхазии, чтобы ответить на этот вопрос. В своей книге «Мобилизация в условиях неопределенности. Коллективные идентичности и война в Абхазии» она полемизирует с теорией рационального выбора, согласно которой люди принимают решение о мобилизации, предварительно взвесив все «за» и «против»: если во время гражданской войны безопаснее присоединиться к вооруженному отряду, то человек поступит именно так, а не иначе. Шестеринина критикует такой подход, поскольку он не объясняет случай Абхазии. На первых порах войны в условиях высокой неопределенности рядовым абхазам было не очевидно, получат ли они военную поддержку со стороны России. Так что рациональным поведением было бы не вступать в прямое столкновение с грузинскими войсками, однако это произошло — мобилизовалось 13% абхазского населения!
По мнению исследовательницы, здесь сыграли роль два обстоятельства. Во-первых, довоенный опыт конфронтации с грузинами: повседневные шутки на национальные темы, публичный отказ говорить на том или ином языке, предвзятость в университете или на работе, забастовки и политические манифестации. Причем, как отмечают респонденты, драки происходили в основном с приезжими из Тбилиси, а местные грузины были органической частью сообщества, около 40% семей в довоенной Абхазии являлись смешанными. Во-вторых, важным было и взаимодействие внутри локальных сообществ во время войны. Многие действовали, опираясь на то, какую информацию получали от своего круга знакомых. Некоторые респонденты, имевшие активистское прошлое, во время войны бежали в Россию, тогда как аполитичные жители, опасавшиеся за жизнь своих близких, мобилизовались. Судя по ответам, многие абхазы воспринимали вторжение грузинской армии как угрозу геноцида, связывая его с бериевщиной и историей мухаджирства (после Кавказской войны Российская империя депортировала бо́льшую часть абхазов в Османскую империю). Именно этим объясняется их отчаянное сопротивление.
Последняя глава книги описывает последствия войны, правда, без патриотического восторга:
«Когда абхазы взяли город, — рассказывает русский житель Сухума, — они начали делать то же самое, что делали грузинские войска в начале войны — грабили всех подряд, разграбляли грузинские дома».
«Мародеры всех мастей вырвались на свободу. Они приходили грабить, и им было все равно кого — грузин или абхазов», — вспоминает библиотекарь из Гагры.
«Война выявляет и хорошее, и плохое, так что те, кого не уважали, — наркоманы, необразованные люди, бывшие преступники — думали, что теперь они могут стать кем-то», — говорит активист против насилия.
Полумиллионное население советской Абхазии сократилось до двухсот четырнадцати тысяч по переписи 2003 года. Этнические чистки коснулись не только грузин, Абхазию покинули также тысячи русских, украинцев, армян, греков. Впрочем, за этническую гомогенизацию пришлось заплатить экономической и политической зависимостью от России, международной изоляцией и разрывом отношений с исторически близким народом. Новые поколения, живущие по ту и другую сторону реки Ингури, знают друг о друге довольно мало, в основном только то, что положено знать.
Работа Анастасии Шестрининой не лишена недостатков. Явный перекос в сторону абхазских респондентов (150 из Абхазии и 30 из Грузии и России) может создать у неподготовленного читателя несколько искаженное представление о конфликте. Сам же конфликт предстает как борьба идей, существующая сама по себе — в отрыве от экономической и политической составляющих. Тем не менее благодаря качественной полевой работе книга представляет особый интерес для всех интересующихся темой грузино-абхазского конфликта.
В двадцатые годы прошлого века большевики всего за несколько лет смогли урегулировать множество национальных конфликтов на Южном Кавказе. И хотя советская национальная политика обладала структурными недостатками, она обеспечивала стабильность в регионе. Что касается дня сегодняшнего, то ни международные организации, ни так называемые «великие державы» в течение уже трех десятилетий не в состоянии не только разрешить межнациональные конфликты, но и просто поддерживать безопасность и стабильность в регионе. Никаких реальных шагов в этом направлении не предпринимают и политические лидеры новых независимых государств. Возможно, потому, что коммунисты были устремлены в будущее, а националисты постоянно пытаются вернуть «великое прошлое».
Также на «Горьком» можно узнать о книгах, которые помогают понять причины конфликта в Нагорном Карабахе.