1. Сегодня отмечается 80 лет со дня рождения Иосифа Бродского. Вот несколько новых материалов о нем. На «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией Александр Генис*Признан властями РФ иноагентом разговаривает с Соломоном Волковым — автором классической книги интервью с Бродским. Волков вспоминает, как шла работа над книгой и каким Бродский был собеседником, говорит о его эссеистике и рассказывает, о чем бы спросил поэта сегодня.
В «Новом континенте» Михаил Лемхин пишет о вышедшем к юбилею в Америке четырехтомнике Бродского — трех книгах эссе и одной книге избранных стихотворений, которые напечатало издательство Farrar, Strauss, and Giroux. Именно 170-страничный поэтический сборник вызывает у Лемхина недоумение: «Можете вы представить себе хоть большой, хоть маленький томик стихов Бродского без таких принципиальных текстов, как „Остановка в пустыне“, „То не Муза воды набирает в рот…“, „Разговор с небожителем“, „Конец прекрасной эпохи“, „На смерть друга“, „Пятая годовщина“, „Стихи о зимней кампании 1980-го года“, „Я входил вместо дикого зверя в клетку…“, „На столетие Анны Ахматовой“, „Письмо в оазис“. <…> Ни одного из этих стихотворений нет в нынешнем сборнике. Создается впечатление, что наследники, составляя эту книгу, главным образом заботились о двух вещах: о создании образа поэта, некоего „Поэта“, не очень-то похожего на человека по имени Иосиф Александрович Бродский, и, одновременно, о том, чтобы утвердить автопереводы Бродского своих стихов в качестве единственно возможного варианта их английского существования».
На «Полке» Валерий Шубинский говорит о влиянии Бродского на свое поэтическое поколение — и о том, что сейчас от этого влияния остается. «Эта поэзия — умная и трезвая, способная и уходить в метафизические выси, и обращаться к узнаваемо-человеческому... создавала новую норму за пределами как официоза, так и либерального полуофициоза. Именно то, что смущало в поэзии Бродского уже семидесятников и что потом стало проблемой и для нас — ее органическая мейнстримность, — и было тогда нужно и востребовано». Шубинский не рассматривает роль Бродского в современной популярной культуре, говорит скорее о внятном ему круге — для которого сейчас Бродский остается «одним из нескольких десятков первоклассных русских поэтов». «В конце концов, „Письма римскому другу“ или „Осенний крик ястреба“ никто никогда не отменит. Но в дополнение к этим прекрасным стихам останется и память о той роли, которую Бродский однажды сумел сыграть в культуре».
«Московский комсомолец» расспросил молодых авторов, в диапазоне от Антона Азаренкова до Бориса Кутенкова, что они думают о Бродском. Вот, например, Григорий Горнов: «Иосиф Бродский для меня — это прежде всего поэт перехода из одной реальности в другую, поэт апокалипсиса, поэт „обнуления“. Если героиня знаменитого сериала написала убийство, то про И. Б. можно сказать, что он написал распад империи. Или распад империи написал И. Б., что по сути синонимично». А знавший Бродского Владимир Гандельсман в фейсбуке привел свои ответы на вопросы одного издательства — например, о том, как он познакомился со стихами Бродского и что Бродский принял и не принял бы в современной поэзии: «Он не принимал невнятицу, выдаваемую за прафеномен поэзии, но являющуюся прафеноменом невнятицы, бесформенное и многозначительное слововерчение, натужную странность, модненькое заигрывание с безумием… <…> он принимал стихи с ясной, глубокой мыслью, рожденной сердцем, то есть всем существом, а значит — выраженной своим голосом».
Наконец, на «Медузе» проходит премьера документального фильма Катерины Гордеевой «Дети Иосифа», снятого еще пять лет назад для Первого канала и тогда не увидевшего свет. В фильме о Бродском говорят те, кому он важен, — поколение людей, выросших на его стихах, довольно эклектичный набор героев (экс-министр Алексей Улюкаев, Анатолий Чубайс, Чулпан Хаматова, Нюта Федермессер и другие). «У каждого поколения должен быть свой поэт, который это поколение объединяет вокруг себя, и поэт этот должен быть живьем увиден и услышан, — говорит Гордеева. — <…> А Бродский собирал залы не перед нами, не для нас, у нас его украли. Он украденный поэт, нас его лишили».
2. Совсем другого рода юбилей — Александра Башлачева, которому 27 мая исполнилось бы 60 лет. О Башлачеве в «Коммерсанте» пишет Юрий Сапрыкин: «Какова природа этого огня? Зачем он появляется и уходит сам по себе? Почему за него приходится платить такую цену?» Сапрыкин пытается ответить на эти вопросы — указывая, сколько труда, того самого душевного огня, отдавал Башлачев ради своих текстов (и это осознание противопоставляется впечатлению «романтического полета»). Башлачев исполнял евангельское предначертание — «самоуничтожение во имя будущего преображения»; притчу о пшеничном зерне, которое должно умереть, чтобы принести «мног плод».
3. Кроме того, в этом году — осенью — будут отмечать 80-летие Д. А. Пригова. Ремонтники, кажется, собираются преподнести москвичам плохой подарок — закрасить известное беляевско-коньковское граффити «АЯ», воспроизводящий в масштабе целого дома одну из приговских стихограмм. Неравнодушые открыли сайт с петицией: «Граффити „АЯ“ очень нравится жителям района Коньково, его реализация была одобрена и поддержана ими в ходе публичного голосования на сайте „Активный гражданин“. Они единодушно выступают за сохранение этого изображения, имеющего большое историко-культурное значение… <…> Мы просим Вас учесть настоятельную необходимость сохранения этого рисунка при проведении капремонта». К петиции можно присоединиться.
4. На «Ленте» Наталья Кочеткова публикует обзор лучших детских книг весны —в том числе посвященных очень серьезным темам. Тут есть две книги об устройстве мира — «Энциклопедия мышки» для самых маленьких и «Происхождение видов» Дарвина в изложении для детей постарше; книга Женевьевы Руссо и Эстель Меенс об экологии — и известная работа немецкого художника Вольфа Эрльбруха «Утка, смерть и тюльпан» («Однажды утка замечает, что рядом с ней смерть. Смерть объясняет, что про нее нельзя сказать, что она пришла за кем-то, потому что она всегда рядом с тем, кто однажды появился на свет, всю его жизнь, просто увидеть ее можно только под конец. Что беды вообще-то готовит уткам жизнь: болезни, лисы — смерти лишь приходится иметь дело с последствиями»). А еще тут есть книги о мальчике, который оживляет свои фантазии словом «бряк!», и о девочке, которая впервые сама едет в автобусе.
5. «Эксмо» теперь будет печатать бумажную версию книги, только если в интернете о ней узнает миллион человек, сообщают «Ведомости». Понятно, что со статистикой продаж (и с самими продажами) в последние два месяца полный швах, но эта идея кажется очень сомнительной и даже опасной — особенно если ее вслед за «Эксмо» подхватят другие. Любопытно, как будет собираться информация о просмотрах, как будет оцениваться конверсия этих просмотров и не пустятся ли потенциальные авторы в накрутки (свежая история с флэшмобом про диваны показывает, что заход на сайт — это еще не все).
6. Писатель и книжный блогер Сергей Лебеденко начал крестовый поход против «Ридеро». Он обратил внимание на публикацию в корпоративном блоге сервиса, посвященную раскрутке книг. Там женщина по имени Екатерина Ш. с гордостью рассказывает, как сотворила бестселлеры вымышленного доктора Патрика Дж. Холла «Минет. Азбука орального секса» и «Аскетизм: живи как человек, а не как стадное животное». «Как врач, занимающийся проблемами в сексуальной сфере, я регулярно сталкиваюсь с неумением и нежеланием женщин понимать природу мужского возбуждения», — пишет Екатерина Ш. от лица доктора; Сергея Лебеденко возмущает, разумеется, не тема книги, а то, что «автор, прикрываясь именем ученого и специалиста по сексологии, зарабатывает деньги на наивных читателях, обещая им рецепт счастливой жизни». Ridero же, вместо того чтобы пресечь обман, рекламирует его как кейс успешного писательского заработка.
После небольшого расследования выясняется, что доктор Холл — автор еще многих интересных книг, например размещенной на «ЛитРесе» «Умирай осознанно» — «лекции, которая навсегда изменила представление людей о смерти» (месседж лекции сводится к тому, что долгая жизнь — это ненормально, а старики в тягость и самим себе, и окружающим). Представители Ridero, судя по ответам в соцсетях, никаких проблем не видят; Лебеденко готовит иск в Роспотребнадзор.
7. На «Медузе» Галина Юзефович рецензирует роман Наоми Алдерман «Сила» — антиутопию о мире, где женщины научились бить обидчиков электрическим током. «Женщины по факту становятся сильным полом, и это стремительно — за считанные годы — ставит с ног на голову всю привычную социальную иерархию. <…> Ограничения и запреты, по сравнению с которыми самые жесткие нормы шариата покажутся детской игрой, множатся, а за любую попытку их обойти мужчину ждет боль в диапазоне от мучительной до убийственной». Что-то подсказывает, что, если бы такую книгу написал мужчина, на нее бы обрушились как на алармистский антифеминистский манифест. Впрочем, Юзефович видит в рисуемой Алдерман смене гендерных ролей хорошую остраняющую иллюстрацию: художественное насилие, которое электрические женщины творят над мужчинами, может заставить задуматься о реальном насилии, которое мужчины творят над женщинами. «Однако и этим — впечатляющим, спору нет, — посланием задачи Наоми Алдерман, судя по всему, не исчерпываются. Любая сила — физическая или электрическая, любое данное от природы преимущество неизбежно приводит к дисбалансу, и то, что в нынешнем обществе правят мужчины, не более, чем историческая случайность: окажись в доминирующей позиции женщины, результат был бы тем же или, во всяком случае, очень схожим».
8. На «Кольте» Ольга Балла разговаривает с переводчиком «Тетрадей» Симоны Вейль Петром Епифановым. В начале публикации — редакционное предуведомление о Вейль, которую называют «одним из самых значительных христианских мыслителей Нового времени». Епифанов рассказывает, как пришел к текстам Вейль — в его ответах чувствуется отношение к этой работе как к миссии, служению. Он отметает расхожие соображения о дидактизме Симоны Вейль и ее слишком ревностной приверженности Платону: «Да, она была уверена, что ей открылось нечто всемирно важное и ее долг об этом буквально твердить. Ее мировоззрение, как оно сложилось к самому концу тридцатых — даже, скорее, где-то между 1940 и 1941 годами, — чрезвычайно цельно и всеобъемлюще. Такую цельность легко принять за фанатизм». При этом «восприятие Симоны русскими читателями находится в плену шаблонов и пока что не хочет из него выбираться»; единственным «далеким братом» в русской культуре, который мог бы признать в Вейль «своего» (и наоборот), Епифанов называет Осипа Мандельштама.
9. «Радио Прага» публикует текст Антона Каймакова о чешском комиксе — от классических рисунков Йозефа Лады, иллюстратора «Швейка», до шестидесятнических комиксов Каи Саудека, явно вдохновленных американскими супергероями, и книгах 2000–2010-х, посвященных трагическим эпизодам новейшей чешской истории. В материал входит интервью с Барбарой Шаламоуновой — дочерью художника Иржи Шаламоуна, придумавшего Макси-пса Фика (книги о нем выходили и в России).
10. И еще о комиксах. На «Прочтении» Василий Владимирский пишет о заключительном томе «Песочного человека» Нила Геймана, вышедшем в «Азбуке» спустя 10 лет после первого. «Наверное, при желании Гейман мог бы растянуть эту историю еще на сотню ежемесячных синглов, десяток омнибусов: первоначально он планировал уложиться в сорок эпизодов, но карта внезапно пошла, и графический роман завершился только на 76-м выпуске. Однако, как ни кощунственно это звучит для поклонников цикла, Морфей покинул мир живых как нельзя более вовремя». «Песочный человек» начался в 1989-м, закончился в 1996-м — к середине 1990-х в Великобритании и США уже не нужно было доказывать легитимность и серьезность графических романов, не в последнюю очередь благодаря Гейману.
11. The Guardian рассказывает: в Африке набирает силу движение франкофонных авторов — за то, чтобы права на их произведения оставались у африканских издателей. Причина очень простая: хотя публикация во Франции открывает таким авторам, как камерунец Даниэль Ален Нсегбе или ивуарийка Вероник Таджо, дорогу в литературу, их соотечественникам не по карману купить их книги. «Чтобы купить мою книгу, человек должен два дня голодать», — мрачно рассказывает Нсегбе. Интересно, что помогают африканским авторам в той же Франции: в Париже появился Альянс независимых издателей, который от имени Нсегбе передоговорился с его французским издательским домом Grasset. Теперь книги Нсегбе параллельно с французской версией выходят в Камеруне, Того и Гвинее. Другие авторы, например камерунская писательница Леонора Миано, открывают собственные небольшие издательства. Существует и организация с воинственным названием «Фронт освобождения африканской классики», которая требует от французских публикаторов уступить африканским коллегам права на издание классической литературы их стран.
12. На Lithub — эссе Габриэль Белло о единственном фантастическом рассказе Эдварда Моргана Форстера, автора «Комнаты с видом» и «Поездки в Индию». Рассказ, написанный в 1909 году, называется «Машина останавливается» — и, как пишет Белло, Форстер предсказывает в нем интернет и «социальное дистанцирование». В рассказе «люди изолированно живут в своих комнатах, одним щелчком могут включать музыку или разговаривать друг с другом по видеосвязи. Поверхность Земли, по уверениям властей, сделалась непригодной для жизни, так что людям советуют оставаться в своих комнатах, обустроенных по вкусу». Белло отмечает влияние на «Машину» произведений Уэллса — это влияние признавал сам Форстер. Но если Уэллс, при всех серьезных оговорках (вспомним «Войну миров» и «Машину времени») был все же сторонником прогресса, Форстера машинная цивилизация совсем не прельщала. «В эпоху коронавируса рассказ Форстера приобретает новое значение. „Машина останавливается“ рисует будущее, в котором мы настолько привыкли к технологическим роскошествам, что больше не хотим покидать дом, отвергаем внешний мир… ради устройств, которые позволяют нам взаимодействовать с этим миром на расстоянии. Для героев рассказа социальная дистанция — это жизнь; некоторые испытывают ужас и отвращение при мысли о реальном общении. Форстер предполагает, что, если оставаться дома достаточно долго, изоляция покажется уже не тюрьмой, а утопическим идеалом».