«Поэзия» объявила премиальный список, критики обсуждают новый роман Марины Степновой, а во Франции решают, переносить ли прах Верлена и Рембо в Пантеон. Лев Оборин — о самом интересном в книжном интернете.

1. Скончался знаменитый пушкинист Валентин Непомнящий: его книги и телепередачи помогли понять и полюбить Пушкина не одному поколению читателей и зрителей. В «Российской газете» Павел Басинский и Наталья Лебедева пишут: «Сегодня пушкинистика осиротела. <…> Мы потеряли человека, который не просто знал Пушкина, рассказывал о Пушкине, а человека, который был с Пушкиным на дружеской ноге и, кажется, жил рядом с ним». На «Культуре» Непомнящего вспоминают Алексей Варламов, Дмитрий Бак, Игорь Волгин. А журнал «Фома» опубликовал не самую удачную подборку высказываний ученого («Я профессиональный филолог», «Ни в одном европейском языке нет слова, которое в полной мере соответствовало бы русскому понятию „совесть”» — масштаба личности все это явно не передает).

2. Еще одна потеря недели — американский фантаст Терри Гудкайнд, автор многотомного фэнтези-цикла «Меч истины» (16 основных книг и две серии спин-оффов). В «Мире фантастики» книги Гудкайда вспоминает Владимир Пуганов, рассказывающий об основных свойствах вселенной «Меча истины» — в том числе об умении Гудкайнда держать интригу: «Когда читателю кажется, что финал уже близок, непременно появляется нечто, переламывающее ход сюжета. Победа достается тяжело, и далеко не всегда она окончательна».

3. Три рецензии на новый роман Марины Степновой «Сад». На «Медузе» Галина Юзефович пишет о нем как о произведении, сознательно отсылающем к большой реалистической традиции XIX века; тексте, разыгранном в ее декорациях. «Из неспокойного сегодня действие его перенесено в светлое и утешительное вчера, в самую благополучную эпоху русской истории — золотые срединные годы правления Александра III»: Степнова, ненавязчиво вводящая в повествование исторических персонажей, «одновременно и играет в русскую классику, и мягко иронизирует над этой игрой». Юзефович отмечает, впрочем, недостаток книги, портящий ее обаяние. Это диспропорция композиции: «роман разваливается, рассыпается на куски, а герои прочерчены не прямой линией, но прерывистым непоследовательным пунктиром».

О том же «пунктирном» появлении и исчезновении персонажей и об эскапическом выборе эпохе говорит в своей рецензии — скорее со знаком «плюс» — Екатерина Писарева. «…политические события не особо интересуют автора, как и эмансипация. С бóльшим удовольствием Степнова рассказывает про душные свивальники, в которых томятся младенцы, и про порядки в крестьянских семьях, чем про государственные бунты, террористические акты или ущемление прав женщин. В итоге роман, который некоторые называют феминистским ответом всей русской литературе, оборачивается в первую очередь романом воспитания, оттесняя феминистскую повестку на второй план».

Наконец, Сергей Лебеденко обращает внимание на заглавный образ романа: сад, «таинственный реликт тех времен, когда личность человека определялась не его желаниями и мечтами, а исключительно статусом… судьба этого не то дворянского Эдема, не то пространства семейного мифа… предрешена изначально»; мало-мальски начитанный человек сразу опознает отсылку к «Вишневому саду» Чехова — завершавшему классическую усадебную традицию русской литературы. Степнова, по мнению Лебеденко, движется скорее наперекор тургеневско-бунинской линии, отдавая должное приемам психологического романа («Как опытный сценарист, Степнова позволяет себе вдоволь насладиться приемом, киношникам недоступным: внутренний мир персонажей оказывается такой же важной декорацией, как сад и усадьба»), а стилистически наследуя «зрелому модернизму».

4. Объявлен премиальный список «Поэзии» — в основную номинацию премии вошли стихи 99 авторов. Заслуга премии, как уже отметили и ее доброжелатели, и недруги, в том, что она второй год подряд предоставляет срез современного состояния поэзии — от изысканного пассеизма до издевательского новаторства, от головной абстракции до социального высказывания, текстов «прямого действия». В общем, пролегомены к большой антологии современной русской поэзии — необходимость которой давно ощутима.

5. На «Полке» — статья Софии Синицкой о том, как мухоморы и белена повлияли на русских классиков. В рассказе Бунина «Косцы», где мужики лакомятся мухоморной «курятиной», писательница видит след детского переживания Бунина — отравления беленой; она по-детективному восстанавливает картину происшествия: «Я вижу дело так. У крестьянского мальчика разболелся зуб, напала на него крикса⁠. Бабка положила в медный чайник горячие угли, на них насыпала сухие листья и семена белены, струйку пара из носика направила ребенку на больной зуб. Пар белены оказал обезболивающее действие. <…> У Вани Бунина как раз болел зуб. Он услышал разговор ребятишек о волшебных свойствах белены, возможно, кто-то из них собирал ее для бабушки. Не вникнув в суть дела, барчук нарвал белены, отошел в сторонку и стал ее жевать». Ну а в образе отца Ферапонта из «Братьев Карамазовых», который рассказывает, что видит чертей и общается со «Святодухом», который слетает к нему «птицею», Синицкая видит классического «мухоморника»: «Как говорилось выше, яркий признак того, что человек регулярно употребляет мухоморы, — вытаращенные глаза, кажется готовые выскочить из орбит. Это находим и у Ферапонта (чуть ли не главная черта его внешности): „Глаза его были серые, большие, светящиеся, но чрезвычайно вылупившиеся, что даже поражало”». Полный текст этой статьи выйдет в новом томе «Литературной матрицы», который готовится к изданию в «Лимбусе».

6. На «Медузе» Антон Долин хвалит фильм Семена Серзина «Человек из Подольска» — экранизацию одноименной пьесы Дмитрия Данилова и вариацию «Процесса» Кафки в современном российском антураже. «Полицейские… сами соглашаются с тем, что им бы полагалось бить и пытать арестованного, запугивать его и подбрасывать наркотики. Вместо этого они проводят изощренную операцию по взлому его сознания, как заправские психологи обнажая бессмысленность бытия „человека из Подольска”, — они называют это „выяснением личности”, и за казенным языком открываются бездны». Долин, сравнивая пьесу и кино с Ионеско, Пинтером, Серебренниковым, полагает все же, что насладиться фильмом проще, если не знать литературно-театральный первоисточник: «Знатоки неизбежно будут сличать фильм с пьесой Данилова, в которой изобразительный ряд отдан на откуп воображению, и с ее театральными интерпретациями, обычно скупыми, минималистскими и предельно условными. А для неофитов „Человек из Подольска“ родится здесь и таким — сочетающим в бредовом и чарующем контрапункте леденяще узнаваемые декорации полицейского отделения с кафкианским абсурдом весьма изысканных, хоть иногда и впадающих в заумную неразбериху диалогов».

7. Три обновления «Журнального зала». В «Знамени» — новое стихотворение Сергея Гандлевского («В детство впадаю и в рифму, и без, / радуга между ресниц, / будто вступаю в березовый лес / с определителем птиц»), стихи Тимура Кибирова (из только что вышедшего нового сборника) и лауреатки «Лицея» этого года Александры Шалашовой, проза Алексея Слаповского и Михаила Бару. В рубрике «Конференц-зал» филологи и преподаватели обсуждают, какой удар по образованию нанесла пандемия (и нанесла ли вообще).

56-й номер «Зеркала» публикует, в частности, стихи Екатерины Захаркив и Владимира Лукичева, онейрический рассказ Георгия Кизевальтера и мемуарную прозу Алексея П. Цветкова: воспоминания о детстве, большую часть которого — с трех до десяти лет — поэт провел в санатории для детей, больных туберкулезом. «В один из этих дней почему-то зашел разговор о том, что у людей есть возраст, то есть и у детей тоже. Все стали спрашивать воспитательницу, сколько кому лет обычно это важная информация в семье, но у нас вопрос поднимать было обычно некому. Спросил и я оказалось четыре с половиной. Дело даже не в том, что она ответила с такой неожиданной точностью, хотя нас на этой веранде было человек пятнадцать. Дело в том, что это первые человеческие слова, которые я запомнил». В филологическом разделе — прокомментированная Евгением Деменком переписка Давида Бурлюка с Николаем Харджиевым и статья Дмитрия Сегала о связях поэтик Вагинова и Достоевского — по мнению филолога, именно в романах Вагинова, а не Достоевского, в полной мере развернут постулированный Михаилом Бахтиным жанр мениппеи.

Ну а у «Нового журнала» юбилей — вышел 300-й номер. В нем — стихи Дмитрия Бобышева, Владимира Гандельсмана, Ирины Машинской, Кати Капович: «Среди осенних вечерних дворов, / средь голубой пустоты, / будь ты мне, знаешь что? Будь мне здоров! / Попросту, без ерунды». Геннадий Кацов пишет о «последнем поэте парижской ноты» Игоре Чиннове, а Ольга Матич о трех «поразительных и очень разных романах» Саши Соколова к 45-летию выхода «Школы для дураков» — этот юбилей будет в следующем году.

8. Пока в Беларуси ищут призывы к свержению Лукашенко, в «Гарри Поттере», вокруг Джоан Роулинг разражаются новые скандалы. В ее очередном детективе, выпущенном под псевдонимом Роберт Гэлбрейт, обнаружили серийного убийцу-трансвестита. Рецензент The Telegraph Джейк Керридж пишет: «Интересно, что скажут те, кто критикует Роулинг за высказывания о трансгендерности, о ее новой книге, мораль которой, очевидно, — „нельзя доверять мужчине в платье”». «Что скажут те», быстро стало ясно: в твиттере опять набрал популярность хэштег #RIPJKRowling, а Amazon заморозил возможность оставлять на книгу отзывы.

Однако в The Guardian Элисон Флад, признавая, что писательница поступила не очень деликатно, призывает «не судить о книге по одной рецензии» — тем более что газета The Telegraph сама скандала ради время от времени печатает трансфобные статьи и высмеивает активистов, вечно ищущих повода к кому-нибудь придраться. Мораль у книги, пишет Флад, вовсе не такая; описанный преступник — лишь один из подозреваемых, Роулинг нигде не называет его ни трансгендером, ни трансвеститом. В биографии этого убийцы — насилие, пережитое в детские годы; он вуайерист, любящий подглядывать, как женщины переодеваются, и красть их белье. Но в женскую одежду он переодевается лишь затем, чтобы усыпить бдительность жертв. Словом, вот такая очередная серия самого тоскливого литературного сериала 2020 года.

9. Кое-что любопытное в новом номере Bookforum. Ханна Блэк размышляет о книге Клодии Рэнкин «Просто мы» — новой работе замечательной поэтессы, может быть, острее всех пишущей о повседневном расизме в Америке (вот ее недавнее интервью в Time). Кристиан Лоренцен оценивает новый роман Хари Кундзру «Красная таблетка» как «чистейший образец жанра „кризис среднего возраста у человека из поколения X”»; Эмили Гулд находит в «Цирцее» Мадлен Миллер знакомую и щемящую тему — как любовь к детям уживается с пониманием, что они вырастают и их надо отпустить? А Дафна Меркин рецензирует том переписки Филипа Ларкина с родными. Известно, что английский поэт о своих домашних, особенно о родителях, отзывался очень резко — хотя они, по всем свидетельствам, его обожали. Образ самого Ларкина изрядно померк в глазах прогрессивной общественности, когда в 2001 году всплыли его частные письма — в них поэт делал заявку на чемпионство во всех областях шовинизма. Но письма к семье раньше не публиковались — и они рисуют портрет человека заботливого, даже нежного, и не боящегося говорить банальности. Ларкин, в частности, пишет матери, что не представляет себе, как можно уничтожить письмо — это все равно что уничтожить частичку самого человека; «это не остановило [любовницу Ларкина] Монику Джонс, которая после его смерти уничтожила его архив, в том числе тридцать книжек дневников — полагая, что действует согласно последнему желанию поэта». Как обычно, с Ларкином все сложно.

10. В издании The Critic Александер Ларман размышляет на любимую фейсбучную тему: так ли уж плохо кумовство в литературе? Отправной точкой послужила новость о том, что дочь Кадзуо Исигуро Наоми выпускает дебютную книгу рассказов; молодую писательницу уже проинтервьюировали в The Guardian (где, разумеется, задавали вопросы об отце — Наоми Исигуро признавала, что, когда у тебя отец — нобелевский лауреат, литературная карьера не кажется такой уж тернистой). Другой пример — создательница успешного сериала «Половое воспитание» Лори Нанн, о которой прежде никто не слышал; та же «Гардиан» поспешила разъяснить, что она дочь известной австралийской актрисы и известного британского режиссера, а сама Лори Нанн добавила: она этого не стесняется и с детства понимала, что ей открыта дорога в искусство. Все эти публикации вызвали нарекания: сколько начинающих авторов или артистов, делая первые шаги, чувствуют, что пытаются попасть в закрытый мир, куда без связей или подходящей фамилии не пробиться? Вместе с тем, отмечает Ларман, сериал Нанн превосходен: «Возможно, известная фамилия распахивала перед ней двери… но успешную карьеру ей обеспечил ее собственный талант».

Непотизм в литературе, продолжает критик, — давняя история; подозрения в непотизме — тоже бремя: к примеру, сыну Кингсли Эмиса — Мартину Эмису, чей дебютный роман вышел, когда ему было 24 года, — приходилось постоянно иронизировать, что он просто вступил в семейное дело, «как будто речь шла о мясной лавке или похоронной конторе». И если таланта нет, знаменитая фамилия не поможет — лучше всего это видно на примере актерских детей, например Джейсона Коннери или Кимбер Иствуд, не добившихся особенных успехов.

11. Неожиданный некроскандал во Франции. Еще в июле группа французских интеллектуалов подала петицию о перезахоронении Поля Верлена и Артюра Рембо в парижском Пантеоне — усыпальнице, где покоятся останки Вольтера, Руссо, Гюго, Золя и других знаменитых французов; в 2018 году в этом некрополе был погребен прах Симоны Вейль. Министр культуры Розлин Башло идею одобрила — и добавила даже, что такой жест будет очень современным (имея в виду, что Верлен и Рембо были любовниками). Но тут выступили другие французские интеллектуалы, не желающие видеть в Пантеоне гробницы «проклятых поэтов». Аргументов много — их суммирует Le Monde. Те, кто за Пантеон, утверждают, что без поэзии Верлена не было бы высадки союзных войск в Нормандии, а без Рембо — студенческой революции 1968-го; указывают, что Рембо терпеть не мог свой родной город Шарлевиль-Мезьер, где его и похоронили. Те, кто против, напоминают, что Верлен и Рембо не «жили долго и счастливо и умерли в один день», а довольно скверно расстались. Еще один контраргумент в том, что оба были поэтами-бунтарями и упокоение в Пантеоне — этот бунтарский дух будет профанировать (хотя вроде бы революционной репутации Мирабо и Марата Пантеон не повредил). В ход идут и аргументы моралистов: Верлен пил абсент и бил жену, Рембо торговал в Африке оружием… Против переноса праха Рембо выступает и его правнучатая племянница. Она опровергает слова авторов петиции о том, что могила поэта находится в плачевном состоянии: напротив, эта могила — место постоянного паломничества, и за ней хорошо ухаживают.