Эдит Седергран. «Я не женщина. Я — среднего рода»
Иди сюда, присядь ко мне скорее,
я о своей печали поведу рассказ,
друг другу тайны мы свои поверим.
Ты — красоту твою и долгий взгляд,
я — тишину свою, привычку слушать.
Финская шведка Эдит Седергран родилась в 1892 году в Петербурге, в то время четвертом городе Европы после Лондона, Парижа и Берлина. Ее отец работал на Механическом заводе «Людвиг Нобель» на Выборгской стороне. В 16 лет она заболела туберкулезом, от которого до этого умер ее отец.
Шесть последующих лет Седергран провела в санаториях в финском Нуммеле и швейцарском Давосе (как раз в то время, когда туда приезжал Томас Манн с больной женой). До революции семья Седергран еще была зажиточной и могла позволить себе тратить большие средства на ее лечение. А другого лечения, кроме полноценного питания и чистого воздуха, в начале ХХ века не было. Учебу ей пришлось прервать, но во время поездок в санатории она посещала разные города, музеи, галереи, занимаясь самообразованием и вдохновляясь лучшими образцами европейского искусства. В это время она начала записывать стихи — о болезни и смерти, о границе между миром больных и миром здоровых.
Седергран была яркой, харизматичной, самобытной личностью, но эта личность, как пленник, оказалась заперта в слабом теле. Всю свою короткую жизнь она провела с кошками, стихами и матерью, с которой почти не разлучалась. Но совсем быть в стороне от событий бурлящего, неспокойного века не получалось: в Петербурге она застала несколько революций, а в Райволе, где поселилась с матерью, — финскую гражданскую войну.
Вложенные в русские облигации деньги пропали, и семья разорилась. О том, чтобы, как раньше, лечиться на курортах, не было и речи. Случалось, что матери с дочерью нечего было есть. В Райволе часто шли бои между красными и белыми, и одно время белые снимали виллу семьи Седергран, используя ее как столовую. Только так семье удавалось заработать на жизнь. Именно в это время у Эдит обострился туберкулез, а в 1920-м она к тому же переболела «испанкой». В 1923-м, в 31 год, Эдит Седергран умерла.
После отъезда из Петербурга она никогда больше не бывала в России. Правда, в 1948-м часть финских земель отошла Советскому Союзу, и могила Седергран оказалась в поселке Рощино Ленинградской области. Сейчас захоронение утеряно — во время войны памятник был разрушен. Есть предполагаемое место, и на берегу озера стоит стела с выбитыми строчками из ее стихов: «Вот это есть берег вечности. Здесь шумит поток мимо. А смерть играет в кустах свою собственную однотонную мелодию».
В общем-то, все наследие Седергран может уместиться в 300-страничной книге. Тем не менее она оказала влияние на несколько поколений писателей Северной Европы, а Астрид Линдгрен называла ее своей любимой поэтессой. Скандинавские музыканты до сих пор исполняют песни на ее стихи в самых разных музыкальных жанрах, от джаза до дум-метала.
Седергран постоянно находилась на границе — стран, эпох, языков и литературных направлений. Ее родным языком был шведский, но она также писала на финском, немецком и русском. Критики находят в ее поэзии влияние русских народных сказок и русского футуризма, французского символизма, немецкого экспрессионизма. В последних сборниках чувствовалось сильное влияние Ницше. Она все время искала новый стиль, новые формы, новые смыслы. Не боялась менять манеру письма, металась от одних тем к другим, от природы к смерти, от любви к религии.
Эдит Седергран
Фото: nubivaghi.it
Седергран не была понята современниками и не получила прижизненного признания. У ее стихов была слишком свободная форма и слишком необычное содержание. Ее первый сборник «Стихотворения» вышел в 1916 году и был разгромлен критиками. Ее называли сумасшедшей, объясняя необычную поэзию тем, что автор, возможно, просто не в себе. Казалось бы, любого поэта такое могло бы заставить замолчать навсегда. Но уже через два года был готов новый сборник «Сентябрьская лира», который начинался вот так блистательно-заносчиво: «Моя уверенность в себе зависит от того, что я поняла свои границы. Не пристало мне преуменьшать себя саму».
В первом сборнике еще можно было встретить несколько рифмованных стихотворений, но после Седергран окончательно перешла на верлибры. «Что мое стихотворчество — поэзия, никто не может отрицать, — писала она в своих заметках, — но что это стихи, я и сама утверждать не стану. Пытаясь придать ритм непокорным строчкам, я пришла к пониманию того, что силой слова и образа я обладаю лишь при полной их свободе, то есть с ущербом для ритма. Мои стихи следует принимать как небрежные заметки, а что касается содержания, то я позволила инстинкту выстраивать то, что в выжидательной позиции наблюдал мой интеллект».
Обращаясь к читателям Dagens Press в статье «Индивидуальное искусство», она писала, что ее поэзия предназначена не для аудитории и не для узкого круга ценителей, а для тех, кто ближе всего стоит к границе с будущим, а себя определяла в искусстве как не связанную никакими условностями. Это был первый манифест литературной Европы, написанный женщиной. Правда, он не был признан манифестом, так как вышел в небольшом североевропейском издании и провозглашал не какое-то литературное течение, а литературный индивидуализм.
Поэзия была в то время по большей части мужским делом, и мужчины-поэты писали традиционным образом. И в этот-то замкнутый, консервативный, мужской литературный мир внезапно ворвалась женщина, которая стала демонстративно нарушать все правила. Она вообще много писала о сильных женщинах, которые идут своим путем, отвергая мужской взгляд на мир и чувства. Она и сама была сильной женщиной, несмотря на физическую слабость и тяжелую болезнь.
Одно из самых известных ее стихотворений — «Современная девственница»:
Я — не женщина. Я — среднего рода.
Я ребенок, паж и замысел смелый.
Я — смеющийся луч ярко-красного солнца.
Я — сеть для ненасытных рыб,
я — тост за женщин,
я — шаг случайной гибели навстречу,
я — мой прыжок к свободе и себе.
Я — шепот крови для мужских ушей,
я — лихорадка духа, я — отказ желанья плоти,
я — вывеска у входа в новый рай.
Я — смелый ищущий огонь,
я — дерзкая вода, я поднимаюсь до колен,
я — вольный, честный союз огня и воды...
«Я никогда не видел человека, который настолько совпадал бы со своими стихами... — писал о ней современник. — Ее речь не походила на нашу: между приступами кашля изо рта вырывалась некая дикая игра в прятки между парадоксами и странностями; если же кто приближался к ней с чем-то подобным здравомыслию, она лишь смеялась и переворачивала все с ног на голову».
Последние годы Седергран почти не писала. Она занималась литературными переводами — например, переложила на шведский Бальмонта и своего любимого Северянина. Она также составила антологию шведско-финской поэзии, которую мечтала опубликовать в Германии, но издателя не нашлось, и она сожгла рукопись. Перед смертью она также сожгла все свои письма и несколько стихотворений, сказав, что не желает оставлять их «трупным червям» — так она называла тех, кто не понял и не оценил ее творчество.
Последний сборник «Страна, которой нет» вышел уже после ее смерти. И это был ее первый сборник, получивший долгожданное признание. Времена изменились, и в литературных кругах наконец-то осознали величие и новаторство Седергран. Правда, она об этом уже не узнала.
Карин Бойе. «И снилось мне — смерть прекрасна моя»
Подумать только! Умереть и оставить позади
Страдания, ужас, одиночество, неизбывную вину.
Есть в том, что нас окружает, неизбывная суть.
Нас ожидает милость — дар, которого никто не отнимет.
Жизнь Карин Бойе достойна, чтобы стать сюжетом для книги. Книги страстной и трагичной, полной «страданий, ужаса, одиночества и неизбывной вины», о которых она написала перед самой смертью.
Она родилась в 1900 году в Гетеборге, в семье страхового агента и служащей. И, по-видимому, от отца унаследовала психические проблемы и депрессивные состояния. Именно они сделали ее несчастным человеком и великим литератором.
Бойе все время металась от одного к другому, увлекаясь то буддизмом, то христианством, то фрейдизмом, то социалистическими идеями. Буддизмом она заинтересовалась еще в школе, где изучала индийскую мифологию и пыталась учить санскрит. Правда, быстро разочаровалась и так же страстно увлеклась христианством, которое после тоже отвергла. Психоанализу же довелось сыграть в ее жизни огромную роль — важную, но противоречивую. С одной стороны, Бойе, как и многие ее современники, черпала вдохновение и темы для творчества из психоаналитических самопознаний. С другой — возможно, именно психоанализ мог разбередить и усугубить ее психические страдания. Немецкий психоаналитик Вальтер Шиндле, у которого она проходила курс, предсказал в дневнике: «Не позже, чем через 10 лет, она покончит с собой».
Карин Бойе
В старших классах Бойе проводила время в христианских летних лагерях. В одном из них она встретила Аниту Натхорст, в то время студентку факультета теологии, которая была старше Бойе на семь лет. Натхорст была активисткой христианского студенческого движения и после стала первой женщиной-богословом. Их дружба длилась всю жизнь, но Бойе испытывала к Аните не только дружеские чувства.
Основной причиной терзаний Бойе было осознание собственной гомосексуальности, с которой она не сразу смирилась, пройдя через романы с мужчинами и короткий, не очень удачный брак. После развода с мужем и до самой смерти она жила с эмигранткой из Германии Марго Ханель, которая была ее моложе на 12 лет. Обе женщины были эмоциональными и надрывными, и такими же были их отношения, поэтому Карин с Марго то сходились, то расставались. К тому же Бойе продолжала любить свою подругу Аниту Натхорст, и это не было тайной для ее любовницы.
Бойе кое-как смирилась, что подруга не может ответить взаимностью на ее чувства, но не смогла смириться с ее болезнью. Когда Анита мучительно умирала от рака, она, оставив Марго Ханель, приехала ухаживать за Натхорст в городок Алингсос. «Ты вдруг постигаешь чувства, которые хранились в твоей душе в течение 20 лет, а виновница их умирает от рака и настолько основательно отравлена радием, что в ней не осталось ни искры сексуальности. Мы сошлись во мнении, что жизнь мрачна — безнадежно, непоправимо; она макабрична до самой сути, до основания», — писала Бойе.
23 апреля 1941 года Карин Бойе совершила самоубийство. Камень на холме, возле которого нашли ее тело, с тех пор считается туристической достопримечательностью и отмечен на картах. Марго Ханель покончила с собой через месяц. А Анита Натхорст умерла через три.
Свой первый кризис религиозности и сексуальности Бойе пережила в университете. Тогда же у нее вышел первый сборник стихов «Облака», о котором один из рецензентов снисходительно отозвался: «от томика стихов, на котором стоит женское имя, нельзя многого ожидать». Имя рецензента с тех пор кануло в Лету, а Карин Бойе стала признанным классиком шведской поэзии. Всего при жизни у нее вышло четыре поэтических сборника, и еще один посмертно. «Встретиться со стихами Карин Бойе — значит познать разрыв между желанием и бытием,» — писал один шведский критик. — Ее слова часто очень красивы, ее стихи вибрируют внутренней музыкой. Но за этими красивыми словами и этой музыкой постоянно чувствуется тревога и разделение — жизнь никогда не бывает такой, какой она должна быть, реальность ускользает от мечты и уходит своими низкими путями, вдали от облаков, которые она описала в дебютном сборнике».
Подруга Эдит Седергран, норвежская поэтесса Ингер Хагеруп, писала о стихах Бойе: «Это интонации, отличные от тех, которые мы привыкли слышать в современной шведской поэзии. Это что-то, что зажигает, пробуждает, увлекает, это сама поэзия! Вы не встретите здесь эстетствующего лицемерия о простых маленьких буднях, о простом маленьком доме и простом маленьком счастье, вы встретите честную душу, которая без каких-либо иллюзий взирает на действительность, видит неизбежность страдания и суетность счастья, но не ищет укрытия от этого, а скорее готовит себя для другого — более высокого — полета. Вы встретите здесь отважный дух, прошедший через разрушение своего „я“ и не остановившийся на этом, не жалующийся и не жалеющий себя, обретающий силу в высшей реальности...»
В 1934 году у Бойе вышел автобиографический роман «Кризис» о бунте молодой женщины против общества, церкви, патриархальной семьи и так называемых традиционных ценностей. Он был написан через десять лет после описываемых в романе событий и стал окончательным, публичным признанием Бойе ее гомосексуальности.
Фабула романа может уместиться в одно предложение: студентка и будущая учительница Малин Форст — альтер эго Карин Бойе — чувствует, что потеряла веру в Бога, а потом влюбляется в свою однокурсницу. «Кризис» во многом стал результатом увлечения психоанализом, роман трудно читать из-за лихорадочного стиля, передающего переживания молодой женщины, страдающей от депрессии, кризиса веры и неразделенной любви. Форма романа во многом экспериментаторская, повествование штормит от поэтической прозы к социальному реализму, от фрагментов переписки к воображаемым диалогам.
Сегодня «Кризис» в Швеции почти не читают, тем не менее когда-то он наделал много шума и ему до сих пор посвящают не только литературные, но и психоаналитические исследования. Вот так публично признаться в своей гомосексуальности в то время требовало большого мужества. В Швеции гомосексуальность перестала считаться преступлением только в 1944 году, но в годы выхода романа появилось движение за декриминализацию сексуальных отношений, и «Кризис» был существенным вкладом в общественную дискуссию. Так что не будет преувеличением сказать, что роман стоит на полке книг, изменивших Швецию.
В России Бойе больше известна благодаря роману-антиутопии «Каллокоин», переведенному в 70-е годы. Главный герой романа химик Лео Калль, абсолютно преданный «Всемирному государству» ученый, создает «сыворотку правды», каллокоин, под воздействием которой люди высказывают самые сокровенные, тайные мысли. В Скандинавии «Каллокоин» ставят в один ряд с книгами Хаксли, Оруэлла и Замятина, а написан он был за 9 лет до «1984». («Горький» публиковал статью о советском издании романа.)
В двадцать лет Карин Бойе стала участником социалистического антифашистского движения «Шведская лига Кларте», созданного по примеру французского Clarté, основанного Анри Барбюсом и Роменом Ролланом. В 1931 году, вместе с русским эмигрантом Йосефом Ривкиным, основала поэтический журнал «Спектрум». «Радикальный и безжалостный», как заявляли основатели, он стал рупором европейского модернизма. Журнал просуществовал всего два года, но оказал огромное влияние на литературную Швецию, став площадкой для радикальных идей в литературе, философии, социальной политике, искусстве, психоанализе.
В нем Бойе опубликовала свое эссе-манифест «Язык за границами логики», в котором призывала к личному и тайному символическому языку, который исследовал бы новые, неизведанные глубины души. Психоанализ показал, утверждала Бойе, что символическая кладовая человечества имеет очень много общего, и поэтому новая поэзия будет понятна не только автору, но и другим людям. В то же время у поэта будет больше возможностей выразить свою личность на новом символическом языке.
Литература была для Карин Бойе продолжением ее бесконечных сеансов психоанализа. Она не гналась за известностью, не мечтала о широком признании, а пыталась понять саму себя, открыть то, что австрийская поэтесса Ингеборг Бахман называла «чудом собственного я». Литературная слава была для Бойе настолько второстепенна, что она покончила с собой именно в тот момент, когда стала по-настоящему знаменита.