Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
«Наверное, я перевел все, что хотел. Вообще, пора с этим завязывать...» — говорил Виктор Коган в интервью Елене Калашниковой в 2001 году. То ли лукавил он тогда, то ли страдал от чего-то. Скорее второе; первое на него непохоже. Витя был абсолютно честен с собой и другими.
Наверное, это банальность, но я пишу «был» и не могу поверить тому, что пишу. Тем не менее это правда: Виктор Ильич Коган, великий переводчик, умер 6 сентября.
Витя был удивительным. Он являл собой лучший пример истинного, органичного, а не придуманного или демонстративного нонконформизма. Жил как ему удобно и приятно — на Маяковке с запыленными окнами, считая Патрики своей дачей, куда ходил по вечерам; брал заказы только те, какие хотел брать, выпивал только с теми, кто был ему дорог или, по крайней мере, симпатичен. О сроках с заказчиками спорил до последнего: ну как можно заранее знать, как пойдет текст незнакомого автора! «Я ведь не болванку точу!» — говорил он в том же интервью. И неуклонно добивался своего. Закончив работу, уходил в загул; когда кончались деньги, брался за новую работу, и так по кругу. Ни малейшего насилия над собой, ничего через силу, через преодоление.
Впрочем, если ему и приходилось преодолевать самого себя, то один раз в жизни — ну, из тех случаев, о которых известно мне. Вспомним: он начал переводить «Голый завтрак» Уильяма Берроуза для друзей и знакомых, и в этом была рука судьбы, поскольку то, о чем Берроуз писал в приложении к основному корпусу текста, было знакомо Когану не понаслышке. Отмотав свои два года «за вещества», он едва не зашел в те же воды снова — но, поняв, что из этого путешествия нет пути назад, вернулся в жизнь через куда более очевидные и понятные, а главное, абсолютно легальные стимуляторы, которым более не изменял. И через переводы.
Кстати, с чем он сражался истово, так это с текстами — но для него эта борьба явно была радостной. Он не был буквалистом, он всегда стоял на стороне русского языка, но не в противовес английскому: его миссией было сделать так, чтобы понятный ему английский текст был без специального напряжения внятен для читателя русского. И это у Виктора Ильича получалось: Буковски, Берроуз, Керуак брендированы, безусловно, его именем. Будучи сам своего рода битником московского розлива, он охотно переводил родственные ему заокеанские тексты, хотя в какой-то момент и затосковал от этого. Но ему удавались и «Последний поворот на Бруклин» Хьюберта Селби, и лукаво-жуткие рассказы Роальда Даля, и шотландский детектив Иэна Рэнкина, и «Храм» Стивена Спендера, а уж «Белый шум» Дона Делилло стал и вовсе переводческим шедевром.
Впрочем, разбором достоинств его переводов пусть занимаются литературоведы (они это успешно делали и при его жизни, на что Коган, в общем, не особенно обращал внимания). А я, пожалуй, лучше вспомню пару-тройку случаев.
...В дом к нему меня привел в конце 1990-х писатель Дмитрий Стахов. Мы шли к Когану пить виски; опыта обращения с этим напитком у меня еще не было, я побаивался, но Ильич снял все страхи и сомнения. Собственно, это он научил меня пить лучший в мире крепкий напиток — в первые пять минут после знакомства. Такие вещи не забываются.
В середине нулевых на вручении одной из переводческих премий «Иностранной литературы» в какой-то момент мы вышли с Сергеем Борисовичем Ильиным покурить. И тут на лестнице дома приемов некоего банка, в котором происходила церемония, появился Виктор Ильич. Он был хмелен и озабочен — выходы в свет, тем более в профессиональную среду, осуществлялись им, как я понимаю, не то чтобы часто. Воспользовавшись случаем, я решил познакомить двух великих переводчиков. «Сергей», «Виктор»... Возникла неловкая пауза; Ильин, человек невысокого роста, хитро посматривал на массивного Когана из-под очков сверху вниз. Паузу разрушил Коган:
— Знаете, Сергей, я... ну вот честно: никогда не взялся бы, как вы, за Набокова. Честно, зассал бы!
— Ну, Виктор, вы тоже умеете удивить, — парировал Ильин. — Я бы за вашего Буковски тоже не решился бы браться!
Обмен любезностями свершился к обоюдному удовлетворению; гранды понравились друг другу. Не уверен, что они хоть раз встречались после этого, — но друг о друге спрашивали у меня всякий раз, когда доводилось видеть то того, то другого.
Чуть позже мы заехали к нему с женой, в ту пору беременной. Сидели на кухне; она пила вино, мы с Ильичом по традиции — виски. В какой-то момент, прочитав оборотную сторону этикетки на бутылке, жена горестно воскликнула:
— Ну вот, как только что-то приятное, так «противопоказано беременным и кормящим»!
— Какая ерунда, Ирочка, — бархатным голосом произнес Виктор Ильич. — Присоединяйтесь к нам — на наших бутылках таких глупостей не пишут!
...Виктор Ильич Коган жил в полной гармонии с собой и с трудом переносил окружающую дисгармонию — а потому уверенно, не скрывая этого, клал с прибором на многочисленных населяющих окрестности подонков разного масштаба и нежно, беззаветно любил отдельных близких ему людей.
Без него этот мир будет еще чуть паскуднее.