— Идеи Унгерна — завоевать Европу, вернувшись туда с монархизмом, панмонголизмом и буддизмом, — весьма своеобразны. Но и параллелей довольно много: критические тексты о тогдашней Европе Флоренского, Шпенглера, ранние евразийцы, Генон. Насколько самостоятелен Унгерн как идеолог?
Монгольские вожди. Художник А.Е. Яковлев (был в Монголии в 1917 г.), 1932
— Не думаю, что барон был оригинальным мыслителем. Идеи о закате западной цивилизации, о «желтой опасности» или «свете с Востока» носились тогда в воздухе. Что касается «панмонголизма», Унгерн шел по следам атамана Семенова, а тот был учеником бурятских националистов, для которых само это слово означало не мифический союз азиатских народов против России и Европы, как для Владимира Соловьева, а объединение в одном государстве всех этносов «монгольского корня». Семенов первый попытался воплотить эту идею на практике и даже создал правительство будущей Великой Монголии — в нее должны были войти Внешняя и Внутренняя Монголия, Барга и населенное бурятами русское Забайкалье. О философских воззрениях Унгерна мы знаем только от мемуаристов, да и эти сведения отрывочны. Мы даже не в курсе, какие книги он читал. Оссендовский называет двух важных для него авторов: Достоевского и Анри Бергсона, но связать с ними идеологию барона затруднительно. При этом несомненно, что Унгерн всегда интересовался Востоком. В плену, в разговоре с писателем Владимиром Зазубриным, он сказал, что коммунизм похож на восточные религии, поскольку это «религия без бога». Чтобы такое сказать, нужно иметь представление не только о буддизме, но и о конфуцианстве.
— Вспоминается фраза Рериха о том, что «Будда дал человечеству воплощенную идею коммунизма».
— Ну, чтобы получить финансовую помощь от советского правительства, Рерих и не такое мог написать. А Унгерн на одном из допросов сказал, что в Библии есть пророчество о грядущей войне между желтой и белой расой, и он просил найти ему это место, но его так и не нашли. Сама мысль, что в Священном Писании есть что-то о желтой расе, едва ли придет в голову образованному человеку. В связи с этим Унгерн говорил, что в конце времен желтая раса двинется в поход на Запад «на кораблях и огненных телегах». Меня всегда интересовало, что это за «телеги»? Откуда взялись? Наконец Сергей Львович Кузьмин, лучший у нас в стране знаток Унгерна и всего с ним связанного, обнаружил, что источник этой цитаты — тибетское сочинение о Шамбале. Русский перевод отрывков из него имелся в походной канцелярии барона. Речь там шла о «колесницах», но переводчик, бурят, по-видимому, не знал этого слова и написал «телеги». А Унгерн повторил его на допросе, не чувствуя, насколько оно не подходит для пророчества об апокалиптическом столкновении между Востоком и Западом.
В этом здании на ст. Даурия в 1918–1920 гг. размещался штаб Азиатской конной дивизии. Здесь же была личная квартира фон Унгерна. Современный вид
— У него же в дивизии были русские, монголы, тибетцы, буряты, башкиры...
— Сам Унгерн говорил, что в Азиатской дивизии служило «17 национальностей». Насколько я могу судить, верующим, во всяком случае — глубоко верующим, человеком он не был, но к любой религии относился с уважением. Буддизм особенно его интересовал. Впрочем, и сейчас тысячи европейцев приходят в буддизм не только за новыми ощущениями, но и за новой картиной мира. Я бывал в Дхарамсале, резиденции Далай-ламы XIV в Индии, в штате Химачал-Прадеш, — там то и дело на улицах и в монастырях попадаются люди с европейскими лицами, но в тибетской одежде. В начале ХХ века буддизм тоже был моден. Отчим Унгерна, барон Гойнинген-Гюне, дружил со своим соседом по имению в Эстляндии, бароном Кайзерлингом. Сын последнего, Герман фон Кайзерлинг, детский приятель Унгерна, стал известным мыслителем и публицистом, совершил большое путешествие по Индии, Китаю, Корее и Японии. В 1919 году его книга об этом странствии, «Путевой дневник философа», по популярности соперничала в Германии с «Закатом Европы» Шпенглера. Так вот, во время Первой мировой войны Кайзерлинг решил уехать в Корею и стать там буддийским монахом. Замысел не удался, но показательно само намерение. Тут заметна разница между друзьями детства: Унгерн воспринимал буддизм как воинствующую религию, способную противостоять коммунизму и обновить буржуазное общество, а Кайзерлинг, наоборот, — как ответ обезумевшему в военном угаре христианскому миру. Вряд ли Унгерн читал «Дхаммападу» или другие тексты буддийского канона, для него это прежде всего была религия чудес.
— А его контакты с монгольскими ламами, с Далай-ламой XIII? У вас в «Самодержце пустыни» описан момент, когда унгерновцы несколько ночей жгут костры на священной горе Богдо-Ула, вселяя ужас в китайцев, а следом начинают штурм Урги. Это случайные эпизоды?
— Я не склонен к мистике. Яркость фигуры Унгерна обусловлена его харизмой, организаторскими способностями, умением подчинять себе большие людские массы, его отчаянной смелостью. Фон, на котором он проявил эти свои качества, тоже немаловажен. Как и широта его политического кругозора. Его план создать «федерацию кочевых народов» Центральной Азии — идея, конечно, утопическая, но прийти в голову заурядному человеку она не могла. Унгерн больше похож не на обычного белого генерала, кем он был до похода в Монголию, а на конкистадора, нового Писарро или Кортеса. Просто ему, в отличие от них, не повезло и не могло повезти.
План Урги (в 1911–1924 гг. — Нийслэл-Хурэ, с 1924 г. — Улан-Батор). Волнистая линия у нижнего края рисунка — священная гора Богдо-ул. 1910-е гг.
— Колчак, Семенов, Каппель — вокруг барона были очень яркие фигуры, но ни с кем из них не связано мифов такой силы, как с Унгерном. Есть ли в этом некий хлопок одной ладонью?
— Если бы не его поход в Монголию, сейчас об Унгерне знали бы несколько историков и краеведов. Его роль в Гражданской войне на территории России несравнима с ролью названных вами деятелей. Есть сведения, будто бы изначально Монголия не была его целью — через нее барон хотел выйти к Байкалу, оседлать Транссибирскую магистраль. Но даже если роль наследника Чингисхана выпала ему случайно, как исполнитель он оказался на высоте этой роли.
— И еще эта безумная идея прорваться в Тибет — терпя поражение от красных, отступать уже не в Монголию, а через пустыню Гоби в Тибет.
— Да, но на этот счет есть разные мнения, у нас ведь в наличии только рассказы мемуаристов. Не исключено, что сперва он хотел повести Азиатскую дивизию на запад Монголии или в Урянхайский край, как тогда называлась Тува. Если же искать похожие на него фигуры в истории, первым делом вспоминается Карл XII — безумно отважный вояка, интеллектуал, неряха, женоненавистник и, говорят, пьяница. А с другой стороны — Квинт Серторий, римский полководец времен войн Мария и Суллы. После победы Суллы он ушел в Испанию, стал своим для иберов (как Унгерн для монголов) и при их поддержке воевал с Римом. Это вообще архетипический сюжет: человек связывает себя с чужим, на первый взгляд — диким, а на самом деле благородным, не испорченным цивилизацией народом и вместе с ним выступает против своих цивилизованных, но погрязших в нечестии соплеменников. Относительно недавний блокбастер «Аватар» — именно об этом. Можно вспомнить фильм «Последний самурай», роман Майн Рида «Белый вождь». Унгерн полагал, что монголы находятся примерно на той стадии развития, на которой Запад находился в конце XIV века — это век рыцарства, высшая его точка. Потом начался путь вниз. Монголы очистят Европу от революционной и буржуазной заразы и вернут в то время, которое Унгерн считал ее золотым веком. При этом буддизм сменит христианство, которое не смогло спасти Запад от разложения и гибели. На допросе он прямо сказал, и это не домысел, это есть в протоколе: большевиков можно будет победить при условии распространения в России буддизма. У меня в книге есть фраза о том, что в бароне химерически слились черты реликта и предтечи.
Освящение знамен кровью убитых китайцев. Джа-лама в Кобдо в 1912 г. Художник Осор Будаев, 1934
— В вашем романе «Журавли и карлики» одна из сюжетных линий посвящена Анкудинову, трикстеру и самозванцу. Польский скиталец Оссендовский, оставивший воспоминания об Унгерне, был из похожей породы людей. А сам барон для вас — что за тип?
— Оссендовский оказался в Монголии не по своей воле и интриговал не из любви к играм, а чтобы выжить. Унгерн же принадлежит к любимому мною типу провинциального мечтателя. В моем романе «Казароза» действуют эсперантисты, живущие в Перми, но мечтающие о переустройстве мира. Генерал Пепеляев из «Зимней дороги» тоже вынашивал планы вполне утопические. Вся его идеология, весь его безумный якутский поход органично выходили из его народнических идеалов.
— И анархист Строд?
— Да, он же кропоткинец, «хлебоволец». Да и в моем последнем романе «Филэллин» есть подобный персонаж — Григорий Мосцепанов, отставной штабс-капитан, который живет в Нижнем Тагиле, но стремится освободить Грецию от османского владычества.
— Чем для вас ценны подобные фигуры? В них заключен пресловутый дух времени или тут что-то еще?
— Мне скорее важен такой момент: всем нам тесно в рамках собственной жизни. Возникает соблазн сменить имя, судьбу, тут жажда выйти за пределы себя. Но авантюристы — всегда неудачники, трагические персонажи, не победители. Как в том стихотворении: «Мятеж не может кончиться удачей, — / В противном случае его зовут иначе». Анкудинова, вероятно, можно назвать авантюристом. Унгерн, Пепеляев, Строд — другие, это воины и мечтатели.
— «Черный барон» Унгерн появляется в некоторых советско-монгольских фильмах: «Его зовут Сухэ-батор», «Исход», «Кочующий фронт». А как к нему относятся в современной Монголии? Я слышал, что ему там памятник собираются поставить.
Памятная плита, недавно установленная живущими в Монголии русскими на месте боев Азиатской дивизии с китайскими войсками. Предоставлено Леонидом Юзефовичем
— На Западе интерес большой, постоянно выходят книги о нем. Лет десять назад я был во дворце Богдо-гэгэна в Улан-Баторе — там теперь музей — и купил путеводитель на английском. Там подробно описывалось организованное бароном похищение «живого Будды», но само имя Унгерна даже не упоминалось. В социалистической Монголии о нем можно было говорить только как о враге, но и в Монголии современной не все готовы признать, что иностранец сыграл решающую роль в освобождении страны из-под власти Пекина. Правда, сейчас отношение к Унгерну меняется. В феврале этого года прошла российско-монгольская историческая конференция, посвященная 100-летию со дня изгнания китайских войск из Урги. Мой «Самодержец пустыни» дважды выходил на монгольском, переводят книги об Унгерне и других наших авторов. Что касается памятника, разговоры об этом идут давно, но пока ни к чему не привели. Зато я знаю, что эстонцы хотят поставить ему памятник в Таллине или на острове Хийумаа, бывшем Даго, где жили его предки. Инициатива принадлежит активистам из молодежного крыла Народной консервативной партии. Я, кстати, был бы не против, если бы памятник барону поставили в Улан-Баторе — монголы ему действительно многим обязаны. А вот если бы такой памятник появился в России, я бы решительно возражал. Все-таки в Унгерне сочетались три ипостаси — воин, мечтатель и палач, — и разделить их невозможно. Служивший в Азиатской дивизии и хорошо знавший Унгерна полковник Михаил Торновский называл его человеком без сердца. Разумеется, не все приписываемые ему злодейства он совершал лично, о многом наверняка он даже не знал, и тем не менее о жестокости унгерновцев в Забайкалье рассказывали такие вещи, что делается не по себе.
— Какие книги, посвященные Унгерну и его кругу, вы бы могли посоветовать?
— Борис Волков, офицер и очень хороший поэт, оставил любопытные воспоминания. Еще есть мемуары «Легендарный барон» Николая Князева. Он служил у Унгерна, был начальником контрразведки, очень талантливый литератор. Более объективны мемуары упомянутого выше Михаила Торновского, колчаковского офицера. У него интересная судьба: он был ранен, под конец унгерновской эпопеи ушел с отрядом в Маньчжурию и затем в Харбин. Вернулся в СССР, умер в конце 1960-х в городе Чайковском. Удивительно, но я там тоже бывал в то время, мы могли познакомиться. Уже упоминавшийся мной историк-востоковед Сергей Кузьмин составил сборник «Барон Унгерн в документах и мемуарах». Правда, Кузьмин любит Унгерна и не включил туда некоторые воспоминания, написанные врагами барона, но сборник очень репрезентативный. Можно прочесть и книгу самого Сергея Львовича «История барона Унгерна. Опыт реконструкции» — на сегодняшний день это самая фундаментальная и достоверная его биография.
Последний баронишко. Окна РОСТА. худ. И.А. Малютин. Текст В.В. Маяковского. 1921. Предоставлено Константином Бурмистровым
— К вопросу об авторе и языке — у вас очень узнаваемый стиль, медитативный и лаконичный. Как долго вы шли к нему и что такой подход вам дал, какие двери открыл?
— Есть люди «ранние» и «поздние». Одни быстро раскрываются. Другие долго идут к осознанию того, на что они способны. Я поздний человек: все мои лучшие книги написаны за пятьдесят. Я не сразу понял, что мой главный талант — реконструкторский. Он внешне кажется простым, но на самом деле не так часто встречается. Если хочешь правдиво описать далекий по времени и чужой для тебя мир, личные эмоции желательно исключить или свести к минимуму. Конечно, они есть и у меня, но с возрастом понимаешь, что не стоит ни давать им слишком много воли, ни выставлять их напоказ. Сдержанность эффективнее. Чтобы пар в паровой машине двигал колеса, его надо прижать, иначе двигатель не заработает. Ну и понимание человеческой природы тоже приходит не сразу, а с годами. Осознаешь, в частности, что политические взгляды — далеко не самое важное в человеке.
— Безусловно. При этом у нас в стране идет бесконечная война памятников.
— Мой друг, москвичка Татьяна Сибгатулина, инициировала установку таблички «Последнего адреса» на доме Строда в Москве, а вот с такой же табличкой в Воронеже, на доме, где жил генерал Пепеляев, были большие сложности. Ее повесили там только на днях. Когда писатель Алексей Иванов выпустил книгу «Вилы» о пугачевском восстании, его, конечно, сразу спросили: сами-то вы на чьей стороне? Он прекрасно ответил: «Ни на чьей, но в каждом отдельном случае я на стороне отважных». Полностью разделяю эту позицию.
— Мудро. И все же: саму историю ведь делают не те, кто придерживается нейтралитета?
— Да, у всех есть представление о своих и чужих. Но право на партийность, на безжалостность есть только у современников. Когда речь идет о прошлом, продуктивнее оценивать героев по их человеческим качествам, а не по тем идеям, сторонниками которых они являлись.