1. Австралию забанили в гугле и фейсбуке. Австралийские политики захотели заставить фейсбук платить за перепосты австралийских новостей; фейсбук в ответ запретил делиться контентом австралийских новостных сайтов, из большинства браузеров они не открываются без VPN. В знак солидарности с прекрасным континентом (но не с глуповатыми идеями его законодателей) начнем этот выпуск с дайджеста австралийских литературных новостей и публикаций.
В свежем номере Quadrant — большая статья Иэна Ширкора об умершем в 2019-м писателе, поэте и критике Клайве Джеймсе, который называл автомобиль «Формулы-1» современной скульптурой, сжигающей деньги, а Сиднейскую оперу — переносной пишмашинкой, набитой устрицами; «не нужно было читать его книг или стихов, чтобы ощущать, какое влияние он оказал на английский язык: достаточно было смотреть телевизор или читать газеты». Рядом — текст Барри Гилларда о Джеймсе Джойсе — школьнике: в иезуитском колледже шестилетнего Джойса стращали концом света, но учеба ему нравилась, а в следующем учебном заведении, колледже Бельведер, стало ясно, что 11-летний Джойс — вундеркинд.
В Sydney Morning Herald Кэмерон Вудхед рецензирует несколько австралийских новинок. Среди них — саркастичный роман Эндрю Мэки о визите Елизаветы II в Австралию в 1954 году: посмотреть на королеву тогда собралось около 75% населения страны. Вудхед считает, что книга понравится поклонникам сериала «Корона» — хотя бы сходной вольностью обращения с историческим материалом. Кроме того, Вудхед говорит о «Цене двух воробьев» Кристи Коллинз (конфликт в книге разгорается вокруг строительства мечети в Сиднее), детективе Тревора Шерстона про археологические раскопки (вялые герои, плохие диалоги, тусклые описания) и историческом романе Энтони Хилла «Сэмюел Спид» — так звали последнего британского заключенного, сосланного на поселение в Австралию: здесь он прожил больше 70 лет. По соседству Лиэм Пипер пишет о небольшой книге Макса Портера «Смерть Фрэнсиса Бэкона». Она действительно о смерти Фрэнсиса Бэкона (художника XX века, а не философа XVII). Пипер называет Портера, возможно, лучшим современным писателем Великобритании; его книга — «в равной мере художественная критика, биография, и фанфикшн с месседжборда из интернета. Это одновременно трогающий за душу слепок с разума на пороге смерти и почти бесстрастная имитация».
В The Canberra Times пишут о детской книге Энн Грей, много лет курировавшей отдел австралийского искусства в Национальной галерее Австралии. Героиня книги — девочка, заблудившаяся в лесу, героиня картины импрессиониста Фредерика Маккаббина; Грей рассказывает детям об этом и других шедеврах австралийской живописи. Рядом рецензируют археологический детектив Тревора Шерстона (более комплиментарно, чем Вудхед) и, кстати, «Памяти памяти» Марии Степановой.
Наконец, в Sydney Review of Book — текст Софии Барнс о романе Лоры Джин Маккей «Животные в той стране». Роман вышел в марте прошлого года, в начале пандемии и после опустошительных пожаров, которые нанесли фауне Австралии огромный урон. Но книга Маккей «не так уж тесно связана с текущими событиями: кругозор писательницы шире, а повестка гораздо интереснее. В ее версии апокалипсиса угрозой существованию человеческого общества оказывается невероятная возможность заглянуть в нечеловеческий мир». Оказывается, Маккей написала что-то похожее на роман Линор Горалик «Все, способные дышать дыхание»: некий вирус наделил людей способностью понимать животных, читать их мысли, чувства, движения и запахи. «Хотим ли мы на самом деле знать, что думают свиньи, которых запирают в тесных клетках… Хотим ли мы осознавать душераздирающий ужас мышей, которых тысячами растят на убой? <…> После этой книги не так-то просто завести домашнее животное». По ходу сюжета появляются экотеррористы, разрушающие зоопарки, собака Сью — помесь с динго (она ощущает возможность говорить с людьми как трагедию) и люди, по-настоящему сошедшие с ума из-за миллиардов голосов, которые невозможно заглушить.
2. В журнале «Формаслов» — интервью Бориса Кутенкова с поэтессой Екатериной Симоновой. Собеседники обсуждают книгу «Два ее единственных платья», поэтическую эволюцию, любовь к сплетням (в том числе к историко-литературным: упоминается Михаил Кузмин) и проникновение «бытовухи» в поэзию: «Оказывается, обыденная речь, с большим количеством дурацких оборотов… и с не меньшим количеством моих любимых слов-паразитов и штампов, повседневная речь о повседневном и том, что считают скучным, — это тоже поэзия. А главное, она вызывает на порядок (даже два порядка) больше эмоций. Хотя бы потому, что чужая повседневная жизнь всегда вызывает у нас — друзей, соседей, коллег, незнакомых, пусто любопытствующих — гораздо больший интерес, чем своя собственная».
3. Вышел 177-й номер «Лиterraтура»: в прозаическом разделе здесь, среди прочего — рассказы Михаила Бару и Жанны Крёмер, в поэтическом — новые стихи Полины Барсковой:
Метафора войны: лежит сыра земля,
Свою сырую власть наращивая, для,
И в ней кровавые подрагивают нити.
Метафора тебя, а значит и меня:
Мы рядом и бредём, леса встают, звеня
Цикадами, а рядом на болоте
Взмывает коршуна огромный, острый крик.
Также в номере лауреатка премии Драгомощенко Анна Родионова рассказывает Максиму Дремову о взаимодействии поэзии и теории и о нижегородской поэзии, постепенно теряющей эстетическую общность; Павел Тетерский рассуждает о детской жестокости (с примерами), Валерия Пустовая подробно анализирует сборник Евгении Некрасовой «Сестромам», Александр Чанцев пишет о мемуарах ирландского поп-арт-художника Роберта Баллаха.
4. В «Дискурсе» — монологи участников современных чтений у памятника Маяковскому в Москве; поэтический мир, параллельный тому, о котором мы тут обычно рассказываем. «Маяковские чтения стали самой свободной поэтической площадкой столицы — их формат подразумевает отсутствие цензуры и свободное общение, поэтому собраниями активно интересуются власти». Борис Булгаков и Даня Берковский рассказывают о возрождении советской неподцензурной традиции, связывая ее с историей протестной «Стратегии-31». «Матвей [Крылов] предложил возродить чтения, потому что с медийной точки зрения совершенно сюрреалистично выглядело бы, если поэтов начали бы крутить за стихи. Это сейчас мы знаем, что сюр бывает еще более сюрреалистичным, а завинтиться со стихами просто». «Маяковцы» противопоставляют себя «салонным поэтам» и не скрывают политизированности своих текстов: «„Нужно дать понять разницу между искусством войны и протестным творчеством” — запрещенный творческий процесс когда-нибудь превратится в реальное искусство войны. Сегодняшние стихи могут стать завтрашними лозунгами».
5. И еще о поэзии: появилось несколько обновлений на «Грезе». Оксана Васякина публикует поэму «Девочка» («я знаю твое тепло я знаю как в пространстве комнаты тело твое все наполняет смыслом / между нами есть связь / медленные невидимые щупальца гладят друг друга и светятся в темноте»); рядом — стихи Влады Миловской, Елены Фофановой («я не представляю, как кое-что можно пережить и я / представляю, как кое-что может пережить»), Сергея Сдобнова:
у человека паука всегда много друзей
они встречают его после работы и ведут домой
по дороге он старается вспомнить как закалялась сталь
но обычно в голову приходят только
«осторожно двери закрываются»
Здесь же — хайку канадского поэта Джорджа Суида в переводах Дмитрия Кузьмина:
на полу в парикмахерской
не пригодившиеся элементы
теории струн
6. По случаю публикации в России нового романа Дэвида Митчелла «Утопия-авеню» Алексей Поляринов составил для «Афиши» гид по митчелловским романам. Поляринов пересказывает историю писательского становления Митчелла: в отчаянии, что ничего не получалось, писатель отправился в путешествие по Транссибу — «в итоге именно вагоны на путях подсказали ему ответ: он наблюдал, как поезд трогается с места, и понял, что разрозненные рассказы можно соединить точно так же — один рассказ тянет за собой другой, а тот — следующий, и так далее». Это в разной степени относится к дебютному «Литературному призраку», самому известному «Облачному атласу» и «Под знаком черного лебедя». Структурно многие книги Митчелла, по его собственному признанию, восходят к великому роману Итало Кальвино «Если однажды зимней ночью путник…». В «Утопии-авеню» Митчелл обращается к линейному нарративу, чтобы рассказать историю вымышленной рок-группы — но Поляринов замечает, что в книге есть отсылки ко многим другим произведениям писателя, а музыка вообще «всегда была главной сквозной темой» его романов. Отрывок из «Утопии-авеню» можно прочесть на «Медузе»; здесь же — рецензия Галины Юзефович: «Намеренно размывая границу реальности и фантазии, перемешивая исторических персонажей с вымышленными… Митчелл в самом деле творит — или, вернее, реконструирует — огромный, просторный и плотный мир, предельно убедительный и одушевленный колоссальной авторской любовью, интересом и глубинным пониманием его внутренних законов».
7. Роман, о котором сейчас больше всего говорят в Америке, называется «Никто об этом не говорит». Написала его поэтесса Патрисия Локвуд, и он посвящен интернету. Десятки восторженных отзывов: «Начинаясь как иронический рассказ об иронии, книга становится интимным, трогательным изображением любви и горя. Роман, игравший с цифровой оболочкой современной жизни, обнаружил бьющееся под ней нежное сердце» (The Wall Street Journal); «Гениальной иронии Локвуд соответствует глубокое почтение [к миру], которое иногда проявляется здесь с блеском» (The Atlantic, рецензент признается, что рыдал над книгой). Среди авторов, с которыми Локвуд сравнивают, — Джейн Остин, Набоков и Фолкнер. Безымянная героиня романа целиком погружена в некий «портал», и ее умение жить в этой виртуальной среде — например, вовремя запостить одну-единственную шутку — приносит ей бешеную популярность. В первой части перед нами поток сознания героини (критик Кристиан Лоренцен назвал стиль Локвуд «виртуальным реализмом»); во второй части мы узнаем о семейной трагедии героини, резко контрастирующей с глянцем и глитчем соцсетей. Локвуд говорила, что эта часть — во многом автофикшн.
На Lithub Эмили Темпл сравнивает книгу Локвуд и еще один популярный только что вышедший роман — «Фейковые аккаунты» Лорин Ойлер. Обе книги предлагают способы письма об интернете — который, по замечанию Локвуд, пронизал всю нашу жизнь; если роман Ойлер — «острая и остроумная критика познания мира через фильтр интернета… то книга Локвуд, особенно в первой части, — самое достоверное на моей памяти экспериментальное изображение онлайн-существования». В Vulture — большая статья о Локвуд: пересказ ее биографии (она хотела стать писательницей с детства), история взаимоотношений с интернетом — на грани зависимости; проблема и в том, что интернет сохраняет, по крайней мере на какое-то время, следы твоего прошлого «я» со всеми глупостями и лишними признаниями. Интервью с писательницей можно прочесть в Los Angeles Review of Books: здесь, в частности, говорят о двух интернетах — том, где можно найти убежище, и том, где пользователи превращаются в подопытных крыс.
8. Из публичной библиотеки города Чаттануга, штат Теннесси, США, уволили рэпера и активиста Black Lives Matter Кэмерона Уильямса за сожжение книг. Начальство попросило Уильямса ревизовать раздел политической литературы и отыскать поврежденные, устаревшие или содержащие дезинформацию книги. Сотрудникам в таких случаях разрешают забрать их себе. Уильямс изъял из библиотеки книги Дональда Трампа и консервативной журналистки Энн Коултер — в ее библиографии есть такие произведения, как «Если бы у демократов были мозги, они были бы республиканцами» и «На Трампа уповаем»; конкретно Уильямсу попалась под руку книга «Как говорить с либералом (если уж приходится)». Эти книги Уильямс сжег у себя во дворе, транслируя аутодафе в инстаграме.
Книга Коултер, вышедшая больше 10 лет назад, формально подпадала под критерий «устаревшая», Трампа же Уильямс решил убрать с полки из-за январских событий в Вашингтоне. Представительница библиотеки заявила, что их долг — предоставлять людям информацию без предрассудков, а цензуре в библиотеке нет места (что как-то не очень соотносится с изначальными инструкциями, выданными Уильямсу). Уильямс считает свое увольнение типичной дискриминацией и местью за активное участие в протестах 2020 года, говорит, что действительно ценную книгу никогда бы не уничтожил, и добавляет, что все исторические примеры сожжения книг — ерунда по сравнению с историей притеснения чернокожих. В библиотеке, где работает около 80 человек, он был единственным чернокожим сотрудником. Такие вот дела.
9. Не вполне ясный по наполнению, но красивый список в The Calvert Journal: 100 книг, написанных авторами из Центральной и Восточной Европы, России и Средней Азии, «от Белграда до Бишкека». Книги отбирали писатели, поэты, переводчики и литературоведы (среди них, например, Вальжина Морт, Хамид Исмайлов, Юрий Андрухович), критерием отбора было наличие английского перевода. Начинается все с «Джана» Платонова и «Сатанинского танго» Краснахоркаи, а заканчивается «Дворцом сновидений» Исмаила Кадаре и поэзией Пушкина. Между ними — Бруно Шульц, Уильям Сароян, Оксана Забужко, Людмила Петрушевская, Чингиз Айтматов, Эмиль Чоран и Олег Сенцов. Словом, торжество эклектики.
10. Американская поэтесса, писательница и преподавательница Пейсли Рекдал выпускает книгу о культурной апроприации. Отрывок из нее опубликован на Lithub. Это эссе в форме письма к белому студенту, который написал стихотворение о своей бабушке и ухаживавшей за ней чернокожей сиделке. Стихотворение написано от лица сиделки и вызвало беспокойство у соучеников: а мог ли этот студент писать такое стихотворение? «Могли ли вы… родившись в семье людей, сформированных, по вашему признанию, расистскими убеждениями, претендовать на этот голос, на какую-то с ним связь? Мы целый час обсуждали это в мастерской, не придя ни к какому выводу». Рекдал восхищена реакцией своего студента на критику: «Вы не огрызались и не огорчались, не пытались оправдаться или объясниться. Вы сидели и слушали — а это, может быть, самое сложное, когда незнакомые люди обсуждают, можно ли считать ваши слова и образы расистскими, а заодно и вас расистом».
Цель эссе Рекдал — понять, что такое культурная апроприация. Литературное мастерство, напоминает она, достигается не только практикой, но и готовностью забыть уроки, советы, запреты и благие пожелания. В книгах не говорится, какая апроприация — правильная, а какая нет, и обсуждать эту тему дьявольски трудно, потому что она напрямую касается идентичности и всего, что ее составляет. При этом апроприация, присвоение — один из основных культурных механизмов: Рекдал приводит примеры из музыки, изобразительного и прикладного искусства (в том числе вспоминает дюшановский писсуар) и, конечно, литературы: адаптация сюжетов, мотивов, форм повсеместна в книгах, от Шекспира до Маргарет Этвуд и Джорджа Мартина. Критик Джули Сандерс указывает, что апроприация отличается от адаптации большей сознательностью, нацеленностью на создание нового культурного продукта и задействование иного контекста. Легко заметить, что современная концепция культурной апроприации — не об этом, а о колонизаторском присвоении культурных ценностей.
Философ Джеймс Янг предлагает различать апроприацию содержательную и апроприацию тематическую: в первом случае художник пользуется приемами чужой культуры, но не пытается подделаться под нее (например, использует африканские музыкальные инструменты на альбоме или мифологию в романе). Во втором случае он пытается писать как бы изнутри этой культуры: тут в пример приводятся таитянские полотна Гогена или роман Киплинга «Ким». Некоторые писатели упорно отстаивают свое право на такое присвоение: например, Лайонел Шрайвер утверждает, что если все начнут писать только «от себя и про себя», литература станет однотонной, боязливой и скучной, а читатели будут страдать от недостатка эмпатии. Об этом наделавшем шуму выступлении Шрайвер (кстати, выступала она в Австралии) мы писали когда-то на заре существования нашей рубрики. Как замечает Рекдал, аргументации Шрайвер не слишком помогло то, что свою речь она произносила, надев сомбреро.
Рекдал, в конце концов, привлекает к разговору юридические аргументы: она цитирует правоведку Сьюзан Скафиди, которая дает культурной апроприации такое определение: «заимствование чьей-либо интеллектуальной собственности, традиционного знания, культурных выражений или артефактов ради угождения собственному вкусу, выражения собственной индивидуальности или попросту получения прибыли». Итак, проблема с культурной апроприацией, заключает Рекдал, в сочетании культурных привилегий, прибыли и самовозвеличивания: именно об этом надо думать, решая какие-то конкретные задачи.
Под статьей — куча комментариев; в первом из них заступаются за Киплинга: «В последние годы я часто слышу о том, как Киплинг „апроприировал” индийскую идентичность… но ни разу не слышала такого от тысяч знакомых мне индийцев или пакистанцев. Напротив, я слышала, как они хвалят Киплинга за бережное отношение и к персонажу, и к его истории — безотносительно взглядов автора на колониализм. Возможно, те, кто, не будучи индийцами или пакистанцами, жалуется на Киплинга, сами совершают наивную апроприацию, выставляя напоказ свою моральную правоту».