1. На этой неделе исполнилось 90 лет Милану Кундере. О чешском и французском классике пишет Deutsche Welle*Признано властями РФ иноагентом.; пересказывается его биография и цитируется интервью о том, что он не хочет вернуться в Чехию: «Я забрал с собой мою Прагу: запах, вкус, язык, ландшафт, культуру» (при этом время от времени писатель приезжает в Прагу инкогнито).
На Radio Praha — несколько «кундеровских» материалов: назовем англоязычное интервью Брайана Кенети с профессором Петром Билеком: «Он всегда хочет нападать на порядок вещей, расширять их взаимосвязи, а не встраиваться с большим или меньшим комфортом в заранее заданные категории. Вот почему ему так трудно было принять ярлык диссидента: это политическая категория, а он смотрит на мир с точки зрения эстетики». О том, почему Кундера не хочет, чтобы его франкоязычные романы переводились на чешский, Билек говорит: «Мне кажется, тут психологическая причина: он смотрит на свои тексты родительским взглядом и не желает, чтобы их кто-то изменял».
2. «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией вспоминает события 70-летней давности: разгром филологического факультета ЛГУ. Тогда с факультета были уволены Борис Эйхенбаум, Григорий Гуковский, Марк Азадовский и Виктор Жирмунский — ученые, которыми мог бы гордиться любой филфак мира. Для Гуковского эта история закончилась смертью в тюрьме. Татьяна Вольтская поговорила с присутствовавшим на погромном собрании литературоведом Борисом Егоровым, тогда студентом: он рассказывает, что единственным, кто посмел публично не согласиться с обвинениями коллег, был Николай Мордовченко, и описывает «процесс исключения»:
«Там главным лицом был факультетский партийный босс Георгий Петрович Бердников, который вел себя очень грубо, как будто перед ним не уважаемые профессора, а нашкодившие студенты. Например, когда Жирмунский попытался сказать, что, по его мнению, он все-таки сделал что-то для науки и для народа, Бердников, стоявший рядом с трибуной, ка-ак хлопнет рукой о трибуну: „Какие труды вы можете сейчас назвать, Виктор Максимович?!”»
И Бердников, и другие участники этих событий — писатель Федор Абрамов, филолог Самуил Деркач, будущий заместитель Твардовского в «Новом мире» Александр Дементьев, — когда ветер переменился, продолжили работать на факультете. Сын Марка Азадовского Константин Азадовский вспоминает, как формировалось его отношение к бывшим погромщикам:
«…мне в этой ситуации было очень непросто сформулировать свое отношение к Дементьеву, тем более что в 60-е годы с ним постоянно имела дело моя мама, печатавшая в „Новом мире” свою резонансную статью о подделках и фальсификациях в отношении Горького и Ленина. Мама очень мучилась, но статья появилась именно по инициативе и при поддержке Дементьева. В общем, история сложнее простых оценок, у меня до сих пор нет ответа — как воспринимать таких людей, как Дементьев или Абрамов».
О том, как «все они уживались», рассуждает и литературовед Игорь Сухих: «Мне кажется, чтобы нарисовать психологическую картину, нужно перо Трифонова». Он же отмечает, что ленинградской/петербургской филологии тогда был нанесен удар, последствия которого ощутимы и сегодня: «В петербургском литературном кругу это до сих пор слишком болит».
3. И еще про петербургские филологические разгромы. «Новая газета» сообщает, что 26 марта закрылся Петербургский архив Российской академии наук. В РАН катастрофическая ситуация с финансами, в том числе с банальными долгами за коммунальные услуги; читать это дико:
«Здесь хранятся автографы и документы Екатерины I, Михаила Ломоносова, Ивана Павлова, Ильи Мечникова, Ивана Бунина, Леонарда Эйлера, Иммануила Канта, Альберта Эйнштейна и других великих ученых и писателей. Сейчас это наследие под угрозой. Потому что, если вслед за московским петербургский филиал останется без электричества и тепла, сохранности документов никто гарантировать не сможет».
4. Вышел апрельский номер «Знамени». В нем — стихи Александра Левина, Дмитрия Тонконогова, Александра Скидана (то самое обращение к карнавальному примитивизму, о котором он говорил в недавнем интервью), проза Георгия Давыдова, Владимира Аристова и Виктории Лебедевой; блок воспоминаний о Татьяне Бек, разговор Надежды Ажгихиной со Светланой Алексиевич; статья Сергея Чупринина о советском «подписантстве»:
«…если поэта-тунеядца из ссылки выцарапывали десятки, то тут властям пришлось иметь дело с сотнями, а на пике и с тысячами людей, среди которых были уже не только безбоязненные, но и вполне себе законопослушные граждане. В том числе и совершенно, казалось бы, неожиданные — вплоть до Валентина Катаева, Юрия Нагибина или Георгия Товстоногова, которых никак не отнесешь к числу правозащитников».
В разделе критики именитые филологи неожиданно говорят о рок- и поп-поэзии: Олег Лекманов пишет о песне Бориса Гребенщикова «Боже, храни полярников», а Александр Жолковский — и вовсе о поэтике комедианта Семена Слепакова, примерно так: «В заглавии песни Слепакова выбор между изъявительным и восклицательным наклонением лишь намечен, тяготея, ввиду нарицающей природы заглавий, к описательности. Эта скрытая двусмысленность станет одним из основных поэтических импульсов песни».
5. Швейцарская «Наша газета» публикует конспект прочитанной в Лозанне лекции Александра Эткинда о Всеволоде Иванове. Ученый говорит о раздвоенности Иванова — одновременно советского писателя и экспериментатора, автора «писанных в стол» романов «У» и «Кремль». Эти последние — «то ли апостольское послание, предназначенное потомкам через головы современников; то ли сочинение графомана, которое, как он убедился, нельзя показывать коллегам; то ли добросовестная и, что необычно для советских условий, лишенная позы и героизма работа писателя, делающего свое дело в самых неподходящих для этого условиях».
6. Денис Ларионов написал для «Ножа» большой обзор русской нарколитературы, понимаемой очень широко: первые имена здесь — Гоголя и Льва Толстого, у которых наркотики упоминаются более-менее эпизодически, но рядом стоит и Арсений Голенищев-Кутузов с поэмой 1875 года «Гашиш». Дальше следуют символисты и футуристы, стихи подкреплявшие обильной практикой (описываются ломки Брюсова). Очевидные имена — Булгаков, М. Агеев, Поплавский — тоже здесь; Ларионов говорит о советском подполье (например, для Евгения Головина «наркотик — и абстрактная сущность, и вполне конкретное вещество — был и маркером принадлежности к контркультуре (не столько советской, сколько мировой), и способом выхода в трансцендентное измерение») и заканчивает постсоветскими прозаиками (Пепперштейн, Радов, Ширянов и, конечно, Пелевин с Сорокиным) и поэтами (от Ирины Шостаковской до Василия Ломакина). Интересное чтение.
7. Новость вселенского значения: по Краснодару распространяется надпись «ЕДОДОЙ» — на хоссонитском языке, придуманном и культивируемом поэтом Валерием Нугатовым, это значит «Это да». На днях надпись появилась на спящем в парке мужчине в казачьей форме. За приключениями надписи «ЕДОДОЙ» можно следить в специальном инстаграме.
8. На сайте Culture.pl Игорь Белов рассказывает о главных мистификациях в польской литературе. Здесь есть мистификации классического свойства (Константы Ильдефонс Галчинский в бытность студентом выдумывает английского поэта Морриса Гордона Читса и успешно защищает реферат о его творчестве; экзаменаторы не догадываются, что фамилия Cheats — говорящая); есть вещи, звучащие по нынешним временам весьма сомнительно (поэты Эдвард Козиковский и Эмиль Зегадлович выпускают «антологию негритянской поэзии» под названием «Ням-ням» со стихами вроде «я быть покуда враг мой быть — / я слон — он мух — / из его кожи бубен мой / и на костях его играть / и в бубен бить и выть — / он сдохнуть а я жить»); есть, наконец, грустные и трогательные истории (журналист Ежи Фальковский сочиняет пародии на польских поэтов, один поэт смеха ради выпускает его пародию под своим именем, разницы никто не замечает — «и вскоре у Фальковского появился приработок — он стал за деньги сочинять для некоторых маститых поэтов стихи, отказываясь от своего авторства в их пользу, а те платили ему по пятьсот злотых за стихотворение»). Сказано в статье Белова и о прозе — например, об «Абсолютной пустоте» Станислава Лема (сборнике рецензий на вымышленные книги, что, строго говоря, не мистификация, а просто художественная литература).
9. Николай Эппле подготовил для «Арзамаса» ликбез о Гилберте Ките Честертоне: ревностная вера, участие в лондонских прото-перформансах, знакомство с Николаем Гумилевым (который потряс его вполне хлебниковской идеей о том, что миром должны править поэты), страсть к спорам и парадоксам («В семье Честертон рассказывали историю, как Гилберт и его младший брат Сесил как-то спорили 18 часов без перерыва»), обвинения в антисемитизме и даже возможное прославление писателя в лике святых. Но главное, конечно, — стихи и проза. Эппле рассказывает об «очень традиционной по форме» поэзии Честертона, его многочисленных биографических сочинениях, романах (в первую очередь «Человеке, который был Четвергом») и рассказах об отце Брауне, к которым сам писатель не относился всерьез, — но, «как это довольно часто бывает в истории литературы», именно они больше всего и послужили для его славы.
10. Две истории про жульничество в области электронных книг. В The Guardian Элисон Флад выясняет, как авторы сетевого самиздата зарабатывают на своих произведениях. Среди методов — простой плагиат: недавно выяснилось, что бразильская романистка по имени Криштиане Серруйя систематически обкрадывала Нору Робертс, а когда ее поймали, заявила, что сама пользовалась услугами найденного в интернете автора. Нора Робертс, самолично написавшая 200 романов, говорит, что возмущена компанией Amazon, которая пестует культуру алчности: «анонимные авторы нанимают за гроши других авторов, на выходе получаются погонные метры дешевки, которую публикуют под псевдонимом, чтобы „удушить конкуренцию”, при этом иногда передирают чужие тексты даже не строчками, а целыми абзацами».
Настоящей чашкой Петри для этой халтуры стал сервис Kindle Unlimited, который предоставляет доступ к миллиону книг за 8 долларов в месяц. Обманывать эту систему мог даже младенец: поначалу Amazon платил авторам отчисления, если читатель прочитал больше 10 % книги. Естественно, тут же набежали мошенники, заполнявшие книгу на первые 10 процентов связным текстом, а на остальные 90 — тарабарщиной. Amazon изменил правила: теперь авторам стали платить постранично, то есть роялти зависит от того, сколько страниц прочитал покупатель.
Результат? «Если авторам платят за страницу около 0,005 доллара, то читатель, осиливший 3 000 страниц, принесет автору 15 долларов. Зная это… самые успешные жулики зарабатывают до 100 000 долларов в месяц»: ради таких денег они не скупятся на рекламу в соцсетях, а один автор литературных боевиков пообещал разыграть среди рецензентов своей книги кольцо Tiffany. Когда его забанили на Amazon, он вернулся под новым, теперь женским, псевдонимом.
Нормальных авторов (то есть работающих без помощников и роботов) это, разумеется, возмущает — но к их возмущению присоединяются и профессиональные анонимщики, пишущие, например, за политиков и поп-звезд. Им не нравится, что результаты их труда потом многократно используются невзыскательными фрилансерами с сайта Fiverr, которые готовы «написать любовный роман на 20 000 слов за 165 фунтов».
11. Вторая история. «Ведомости» обнаружили на сайтах Avito и «Юла» предложения «электронных книг в форматах fb2 и epub по 50 руб.». Схема проста: продавец покупает книгу легально, а дальше размещает объявление на Avito. «Стоимость одной электронной копии книги на Avito колеблется от 30 до 150 руб. — в несколько раз дешевле, чем они стоят у легальных интернет-сервисов. Продавцы не размещают в объявлении ссылку на книгу, для ее покупки нужно связаться с ними и перевести деньги на банковскую карту или на телефон. Копия книги отправляется на электронную почту». Самое интересное, что прикрыть этот бизнес нет возможности: «Такая форма пиратства не подпадает под действующее антипиратское законодательство, так как на сервисе не размещаются копии книг или ссылки на них... Издателям остается только просить площадки добровольно удалять частные объявления о продаже электронных книг».
12. В прошлом году главного редактора The New York Review of Books Иэна Буруму уволили за статью канадского радиоведущего Джиана Гомеши. Гомеши был обвинен в сексуальных домогательствах и насилии на волне движения #metoo, лишился всех занимаемых должностей и получил свою, судя по всему, заслуженную долю позора. Спустя некоторое время он написал статью о своем раскаянии и о том, как ему теперь живется. Бурума, редактор одного из самых влиятельных книжных журналов в мире, эту статью напечатал — за что сам поплатился местом. В статье в Financial Times Бурума решил еще раз объяснить мотивы своего решения и рассказать, в каких условиях оно принималось. Ему были интересны чувства человека, низвергнутого с вершины успеха; если у тюремного заключения есть срок, то у публичного унижения — нет, и совершенно непонятно, в какой форме для фигурантов сегодняшних сексуальных скандалов возможна реабилитация. «Мне объяснил мой подчиненный, что #MeToo — это движение, и, публикуя такую статью, мы от него отступаем. Мне сообщили, что нам не нужны тонкости и нюансы, что это равносильно соучастию», — пишет Бурума.
«Я считаю, что редактор не должен бояться печатать провокационные материалы, — продолжает он. — Наша работа — заставлять людей думать. Сейчас в американских университетах много говорят, что не нужно высказывать личных мнений или даже что не нужно изучать литературные произведения, которые могут причинить студентам дискомфорт. Но некоторый градус дискомфорта позволяет людям подумать о чем-то незнакомом или необщепринятом, что вообще-то полезно».
Бурума полагает, что сегодняшние разговоры о морали часто ведутся в «квазирелигиозном тоне»: «проблемные» взгляды приравниваются к кощунству. «Публикуя статью Гомеши, я недооценил силу духа времени и наступил на мину… Я признаю, что как редактор должен был быть осторожнее. Но я по-прежнему думаю, что реакция такого накала — тревожный знак, она причиняет ущерб свободе слова. Редакторы должны иметь право на риск. Шельмование вместо споров приведет к установлению атмосферы страха и конформизма».
В газете The Scotsman уже появился ответ Буруме — его написала критикесса Лора Уодделл. «В #metoo поражают даже не сами истории… но отсутствие самокритики и упрямое желание оставить за собой последнее слово. Абьюзеры и их сторонники считают, что общественное мнение к ним несправедливо, и их это злит. От многих неохотных признаний вины разит горечью. Как смеет кто-то серьезно относиться к насилию? Как смеют женщины плохо думать о мужчинах? Эта несправедливость кажется им больше всех остальных». На слова Бурумы «Редакторы должны иметь право на риск» Уодделл возражает так: «В 2017 году в New York Review of Books женщины составляли всего лишь 24,7 % авторов. <…> Вероятно, публиковать больше женщин — слишком серьезный риск. Как и всегда, свобода слова — не для всех. Самое явное проявление „страха и конформизма” — в том, что мужчины публикуют мужчин, замалчивают женщин, да еще и возмущаются женщинами, которых такое положение дел не устраивает».
13. В The New Yorker — интервью с замбийско-американской писательницей Намвали Серпелл. С восьми лет Серпелл живет в США и в этом году выпустила свой первый роман; книга получила восторженные отзывы, в том числе от Салмана Рушди. Роман «The Old Drift» — «история прошлого, настоящего и будущего Замбии, рассказанная многими голосами и во многих жанрах»; писательница «мастерски сочетает историческую прозу с фантастической, политическую теорию с психологическим реализмом и богатым сюжетом» (свою роль в романе играет, например, реально существовавшая в конце 1960-х замбийская космическая программа). Серпелл утверждает, что текст такого масштаба получился у нее почти случайно — «и это подходящие условия, ведь главная тема моего романа — ошибки»; она отсылает интервьюера к «Бледному огню» Набокова, где говорится о том, как случайная опечатка соединяет истинный мир с вымышленным. Серпелл рассказывает о повлиявших на нее замбийских авторах и о писателе, «против которого» она работает, — это Джозеф Конрад: «Последняя глава моего романа — переписанное начало „Сердца тьмы”.
Кстати, в интервью заходит речь и о «культуре отмены», то есть о призывах бойкотировать классику, почему-либо ставшую неугодной (Серпелл преподает литературу в Беркли): «У меня редко бывало такое, чтобы студентов оскорбляло что-то в программе. Некоторые студенты просили у меня разрешения не читать какую-то книгу. Я не предупреждаю специально о щекотливых и шокирующих темах, но произношу общие слова о том, что на занятиях пойдет речь о текстах, где есть насилие, секс и так далее. Если вам это не нравится, вероятно, этот курс не для вас. <…> Я не считаю, что не нужно изучать Джозефа Конрада. Я считаю, что нужно изучать Джозефа Конрада — и эссе Чинуа Ачебе о Джозефе Конраде».