Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Оккультизм и Iога. Книга шестьдесят третья, посвященная России и Славянству. Асуньсон, 1976
Мой коллега Иван Козлов любит порадовать читателей тем, что по аналогии с параллельным кинематографом можно назвать «параллельной литературой» — живым творчеством аутсайдеров, философов-самоучек, честных наивистов и так далее. Мне же сегодня хотелось бы рассказать о столь же «параллельном» издательском деле, а именно — об одном представителе этого культурного слоя, эмигрантском альманахе «Оккультизм и Iога».
Началось все в 1933 году в Белграде, когда русский доктор Александр Михайлович Асеев, одержимый учением Николая Рериха, начал выпуск журнала с целью распространять сакральные знания на Балканах. Судя по всему, издатель «Оккультизма и Iоги» был искренним энтузиастом, вокруг которого моментально собралась целая армия ушлых шарлатанов, занявшихся его разорением. Кончилось все тем, что Асееву пришлось уехать в Болгарию и уже там продолжить тратить весь скромный заработок сельского врача на печать книжек об Агни-йоге.
После войны, когда Балканы стали по большей части социалистическими, доктор Асеев вслед за многими эмигрантами антикоммунистических взглядов перебрался за океан, в Южную Америку, и осел в Парагвае. Довольно скоро «Оккультизм и Iога» перестал быть просто журналом о «фармакодинамике оккультизма» и тому подобном столоверчении. Для Асеева, по сути, его детище стало средством связи с русской диаспорой, распыленной по миру: письма с благодарностями поступали в редакцию из Австралии и Южной Африки, из буржуазной Швейцарии и рабоче-крестьянской Югославии. Если доктору Асееву и хотелось основать что-то вроде секты, то это получилось: круг его сторонников был невелик, но чрезвычайно крепок. Это сказалось и на редакционной политике издания, ставшего типичной эмигрантской площадкой для дискуссий, плавно переходящих в нытье о великой России, которую мы потеряли, и стенания о моральном разложении американской молодежи.
Апогей этого закономерного развития — шестьдесят третий номер «Оккультизма и Iоги», вышедший в 1976 году и посвященный «России и Славянству». Выбрал я его не случайно: во-первых, это самый литературоцентричный из всех выпусков альманаха; во-вторых, в нем содержится один крайне любопытный сюжет из истории литературы русской эмиграции третьей волны.
Открывает номер трогательное сообщение на форзаце: «Наши довоенные издания частью разошлись, частью погибли на наших складах в Югославии и Болгарии во время II мiровой войны, в продаже их нигде нет и можно достать только случайно. Наши новые послевоенные издания разошлись полностью, их нет больше у нас на складе». Основной же корпус текстов, собранных в номере, начинается с поэтического эпиграфа из Тютчева:
Ты долго ль будешь за туманом
Скрываться, Русская звезда,
Или оптическим обманом
Ты обличишься навсегда?
Всего в журнале полторы сотни страниц, из которых примерно половину занимают стихи и цитаты русских классиков и современников Советского Союза — Пушкина, Жуковского, Достоевского, Блока, Шмелева и так далее. Другую же половину почти целиком занимают републикации материалов из нью-йоркской газеты «Новое русское слово» и другой эмигрантской периодики, наставления Серафима Саровского и Николая Рериха, письма читателей и комментарии Асеева. В своих заметках редактор «Оккультизма и Iоги» предстает типичным носителем белоэмигрантского ресентимента: с одной стороны, он лютой ненавистью ненавидит большевиков, с другой — горячо поддерживает во многих начинаниях, потому что это все-таки «его страна».
«После II мировой войны на Западе раздались голоса, обвиняющие Советский Союз в том, что он, пользуясь своей силой и податливостью союзников, продолжил „захватническую территориальную политику царизма“ и отнял у своих соседей не принадлежащие ему по праву земли. Справедливы ли такие обвинения?
Нет! Мы не собираемся защищать Советский Союз и его правителей, ибо неисчислимы и тяжки их прегрешения, много зла и бед причинили они и своим народам, и всему мiру, но тем не менее мы считаем, что нет достаточных оснований обвинять их в захвате чужих территорий.
<...>
Коммунизм уже обанкротился и изжил себя, вскоре он уползет в нору небытия, а воскресшая национальная Россия воссияет в силе и славе, встанет во главе народов мiра и поведет их к общечеловеческому счастью».
И так далее.
Александр Михайлович Асеев (крайний справа в среднем ряду), ок. 1927
По сути, на весь номер приходится всего один полноценный авторский материал. Но именно благодаря ему любительский журнал «Оккультизм и Iога» останется в истории русской литературы. Речь идет о большой статье «Оккультизм в Советской России», специально написанной для этого издания Юрием Витальевичем Мамлеевым (в оглавлении его имя написано с ошибкой — «Ю. К. Мамлеев»).
На момент выхода альманаха автор «Шатунов» уже два года находился в эмиграции: сперва он отправился в Вену, затем перебрался в Нью-Йорк. Мамлеев не был диссидентом в привычном смысле этого слова, однако покинул СССР, по его словам, из-за невозможности легально публиковаться. Впрочем, на Западе его ждало разочарование — оказалось, что и в Америке его рассказы о психопатах-метафизиках мало кому нужны.
Статью «Оккультизм в Советской России» не встретишь в мамлеевских сборниках — когда Юрий Витальевич наконец получил аудиторию и возможность печататься, он пересмотрел свои отношения с тонкими материями в пользу более традиционных практик. Меж тем этот очерк, пусть неуклюжий, оставленный без минимальной редакторской правки, представляет огромный интерес прежде всего как вполне достоверный источник по библиографии советского культурного подполья.
Сперва Мамлеев дежурно сетует на бездуховность, воцарившуюся в России с приходом к власти большевиков, попутно воспроизводя апокриф о том, что маршал Тухачевский был репрессирован за создание оккультно-эзотерического кружка. Однако вскоре Юрий Витальевич переключается на более ценную информацию, сообщая о том, какая литература мистического толка распространялась после войны в самиздате. Надо сказать, местами набор этот не самый очевидный.
Если опираться на список, составленный Мамлеевым, нелегальная библиотека советского оккультиста выглядела следующим образом. Во-первых, это стандартный комплект из Елены Блаватской, Георгия Гурджиева и Петра Успенского. Дальше начинается интересное. Оказывается, в виде списков по шестидесятническому Союзу ходили, например, труды Элифаса Леви — французского мартиниста, таролога, мага, алхимика и некроманта. Его раннесоветские последователи в 1920-х годах подверглись репрессиям в рамках дела ленинградской организации «Русское автономное масонство». Рядом с ним стоят еще один мартинист Папюс, неосуфий Идрис Шах, неоиндуист Джидду Кришнамурти, Эдуард Шюре, а также Карл Дю-Прель, занимавшийся эзотерическими исследованиями сна и сомнамбулизма. Здесь же Мамлеев упоминает носителей каких-то совсем сакральных знаний, имена которых вряд ли о чем-то скажут тому, кто не занимался изучением подобных читательских практик: Литцка Реймонд Гибсон, Уолтер Браун Гибсон и Готфрид де Пурукер.
Надо понимать, что все это существовало не для праздного чтения и моментального забывания. Каждая из этих книг копировалась — на машинке или от руки, — и мало кто мог знать, какой завтра будет политика партии в отношении подобных штудий. Кроме того, советские маги-подпольщики тратили целые состояния на черном рынке, скупая дореволюционные издания Рудольфа Штейнера, Аллана Кардека, Якоба Беме (Мамлеев называет его на русский манер: Яков). Юрий Витальевич так сообщает о собственном опыте знакомства с подобной литературой под чутким надзором советских служащих:
«Мне нужно было получить в Исторической библиотеке в Москве дореволюционный оккультный журнал „Изида“ (мне было необходимо там только одно имя). Журнал в общем весьма безобидный. И что же? Нужно было представлять какие-то справки, выдумывать хитроумные предлоги, дело тянулось несколько дней и с трудом благополучно завершилось. Но само чтение напоминало кафкианский кошмар: книга лежала на столе, чуть ли не прикованная цепями, и двое сотрудников библиотеки неподвижно сидели по бокам, следя за каждым моим движением».
Понимая, что Москвой оккультизм в Советской России не исчерпывается, Мамлеев докладывает о примерном положении дел в других краях СССР. Правда, познания его ограничиваются украинским ведьмовством, преследованием буддистов в Бурятии (симптоматично, что буддизм Юрий Витальевич проводит по разряду оккультных наук), а также таким вот анекдотом: «Мне рассказывали, как в заброшенной хижине шаман, видимо, уставший от соприкосновения с суккубами, развлекался тем, что будто бы „пытался материализовать астральное тело мамонта“. Результат: клоки мамонтовой шерсти и разнесенная в щепки хижина».
Обобщая сказанное, Мамлеев делает неожиданный вывод: интерес советских граждан к самым разнообразным оккультным традициям свидетельствует о том, что Россия переживает духовное возрождение, «охватывающее почти все сферы». У читателя может возникнуть вопрос: как духовному возрождению России могут способствовать плохо переведенные и столь же плохо скопированные книжки мистиков XIX века, скрещенные со всяким нью-эйджем? Эта логика становится понятной, если прояснить для себя, в чем же состоял личный конфликт между советской властью и той прослойкой стихийной интеллигенции, к которой относился Мамлеев.
У Юрия Витальевича, по сути, не было особых претензий к советскому строю как репрессивной машине. Разрыв у Мамлеева и его окружения с режимом проходил по линии скорее философского плана: им отвратительно было не отсутствие свобод, а присутствие марксистского учения о материализме в качестве доминирующей идеологемы. Неприятие это приводило к повышенному интересу ко всему, что хоть как-то опровергало картину мира, предложенную партией.
Той же логике следовал и альманах доктора Асеева. Конечно, из 2022 года его содержание, в котором сошлись Серафим Саровский и Николай Рерих, смотрится диковато. Однако этот издательский документ подсвечивает образ, которым мыслила значительная часть людей, которых судьба вынудила бесконечно ездить по миру без возможности где-либо по-настоящему закрепиться. То, что мы называем «западными ценностями», для них так и осталось враждебной тайной, а путь к родной почве был закрыт железным занавесом. Их печальный удел — не добывать родину, как они грозились, а мечтать о ней, в своих фантазиях возводя самые гротескные конструкции, составленные из всего, что попалось под руку.
Важная деталь: доктор Асеев прожил около девяноста лет, из которых в России провел менее двадцати. Полвека он посвятил изданию альманаха, ставшего для него чем-то вроде записной книжки и, повторюсь, средством связи с внешним миром. Внешний мир отвечал несколькими способами. Одни читатели присылали Асееву пожертвования (бухгалтерская перепись благодетелей приводится в каждом номере), другие отправляли письма следующего содержания:
«Русский народ (в особенности молодежь) ищет пути к национальному самоутверждению и отталкивается от казенной, мертвящей идеологии. Главное, чтобы была нарушена внутри нашей страны идеологическая устойчивость марксизма-ленинизма, — тогда здоровые духовные силы нации неизбежно приведут к идеям и откровениям, посылаемым Учителями. <...> Подъем уже начался. Вместе с тем нам предстоят и большие потрясения. Учащаются катастрофические землетрясения — и они проходят по всему лицу нашей планеты. Это один из верных признаков грядущих преобразований космического характера».
«Мамлеевский» номер «Оккультизма и Iоги» стал для Асеева одним из последних редакторских и издательских опытов. В 1977 году он передоверил выпуск альманаха Аркадию Ровнеру и Русскому эзотерическому обществу, действовавшему в Нью-Йорке. Новые хозяева забросили его, едва приступив к печати, поэтому «Оккультизм и Iога» переехал в Австралию, где и закончил свое существование.
Сам доктор Асеев успел увидеть, как рухнул материалистический Советский Союз, отравивший мироздание марксизмом-ленинизмом. Понравилось ли ему увиденное — неизвестно.