1. 8 апреля умер Анри Волохонский — поэт, переводчик, прозаик, автор текстов нескольких знаменитых песен. Он был поэтом, которого много читали и слушали: после его смерти многие выкладывали в соцсетях его стихи, и почти все — разные. Однако post mortem серьезных текстов о его творчестве, его месте в культуре пока что не появилось: для Волохонского не нашлось готовых слов, осмыслять сделанное им еще предстоит. «Ведомости» помещают некролог Михаила Визеля: здесь говорится о совместном творчестве Волохонского с Алексеем Хвостенко и Леонидом Федоровым, упомянуты его перевод каббалистического трактата «Зогар» и переложение отрывков из «Поминок по Финнегану» Джойса. Визель делает попытку представить Волохонского альтернативным, «другим» шестидесятником — на эту трактовку, конечно, повлиял недавний уход Евгения Евтушенко, и в целом она представляется сомнительной, но одну «шестидесятническую» параллель процитируем: «с неизбежным упрощением можно сказать, что в этом дуэте яркий и общительный, восприимчивый ко всему новому Хвостенко выполнял функцию „рок-н-ролльщика Леннона”, а самоуглубленный, склонный к мистицизму и сложным формам Волохонский был „лиричным Маккартни”». Неверно ни про Леннона, ни про Маккартни (самоуглубленность и мистицизм — это скорее к Джорджу Харрисону), но интересно. Для тех же, кто знает Волохонского только по песне «Рай», «Лента» подготовила материал о других известных его песнях — в том числе об «Орландине» и «Чайнике вина».
Дмитрий Волчек в своей рубрике на «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией предупреждает: «меньше всего хочется говорить об Анри, человеке, обожавшем нелепости жизни и всяческие дурачества, в подобающем некрологам фальшиво-пафосном духе» — и поэтому повторяет радиопередачу о нем, вышедшую несколько лет назад. О стихах, прозе, переводах и жизни Волохонского здесь говорят литературовед Денис Иоффе и составитель вышедшего в «НЛО» трехтомника Илья Кукуй: «Вообще сам Анри, отчасти, прирастает мифом, он мифологичен. Не только потому, что его, скажем, никто не видел в России на каком-то телеэфире, и так далее, но он мифологичен потому, что с ним самим связано очень много историй, которые не всегда имеют четкий источник авторства, не имеют четкую верификацию. То есть миф, которым полнятся его тексты, плавно перетекает в его жизнь. Кто такой Анри? Кто может похвастаться тем, что он лично его видел? Меня в Анри всегда очень привлекало его внимание к эпосу, то, насколько естественно он себя чувствует в этой эпической ноте письма, когда он сам создает свой собственный голос-эпос, который представляет собой сочетание различных лоскутов культур, архаических мифологий и сообществ, которые очень гармонично сосуществуют в его собственной литературной продукции, но также и в его переводческой ипостаси». Звучит здесь и голос самого Волохонского, рассказывающего о своем отношении к популярности «Рая» в исполнении Гребенщикова и о знакомстве с Хвостенко.
2. 10 апреля не стало Кирилла Ковальджи, поэта, педагога и литературного организатора — в эти дни о нем с печалью и благодарностью вспоминают его ученики, которых по возрасту разделяют десятилетия. В «НГ-ExLibris» о Ковальджи пишет Эльмара Фаустова, в «Учительской газете» — Веста Боровикова. В своем фейсбуке Ковальджи вспоминает филолог и поэт Илья Кукулин: «Ковальджи прикрывал своим статусом признанного советского писателя, редактора и переводчика — деятельность неподцензурных литераторов, которые не считались ни с какими советскими рамками и правильно делали. Более того, в „Юности” №4 за 1987 год Ковальджи поместил подборку „Испытательный стенд”, где были стихи, до той поры никак не представимые в советской печати — не только „студийцев”, но, и, например, Сергея Гандлевского и Владимира Друка, и к этому всему написал предисловие, в котором отстаивал необходимость поиска и новаторства в поэзии». Здесь же Кукулин цитирует несколько стихотворений Ковальджи.
3. 11 апреля исполнилось бы 40 лет Виктору Iванiву. В Новосибирске прошли Iванiвские чтения, а сайт Post (non) fiction опубликовал семь статей и заметок о поэте. Процитируем некоторые: «Самое главное, в этих текстах, как мне кажется, — работа со смертью, проговаривание, стирание ее об язык, доступное только в особенном состоянии обморока-транса, когда реальность двоится, а то и троится в глазах наблюдающего изнанку происходящего, будто от этого смерти становится меньше. Как и почему подобное происходит — объяснить практически невозможно, но поэт имеет право наблюдать за тем, что в чистом виде может испепелить читателя» (Иван Полторацкий). Николай Кононов тоже говорит об огне, но не испепеляющем, а благотворно обжигающем: «Парадокс лирики В. Iванiва — в ее „политической” неуместности на сегодняшних поэтических подмостках. Но, неуместная политически, она делается от этого пронзительно необходимой аналитически, так как множественные побуждения оказалось необходимо свести в „глагольный” фокус, чтобы жечь чье-то сердце. В этом точно есть „политическая” нужда сегодня». Также обратим внимание на статью Евгении Риц о типах времени в стихах Iванiва.
4. Объявлен шорт-лист «Нацбеста», почетным председателем которого, of all people, стал Константин Эрнст. В этом качестве он дал интервью «Коммерсанту», но в интервью гораздо больше говорится о «Евровидении», чем о литературе. Так что мы пока просто помечтаем о том, как Эрнст вручает премию Александру Бренеру и Бренер что-нибудь при этом делает.
Еще один, куда более экзотический премиальный сюжет недели, — Большая литературная премия России, которую Союз писателей, по сообщению Сергея Чупринина, вручил Евдокии Лучезарновой, основательнице движения «Радастея», часто причисляемого к сектам. Лучезарнова действительно не чужда словесности: она пишет трактаты («радасты») и «ритмы» — стихотворные тексты, с помощью которых можно «грамотно пользоваться ритмовременем» или, например, менять себе группу крови на более подходящую. Достаточно взглянуть на образцы этих текстов в Википедии и на названия радастов, чтобы убедиться, что перед нами, вероятно, самое авангардное решение Союза писателей России.
5. В сети появился 143 номер «Нового литературного обозрения». В художественной части — стихи Дарьи Суховей и Кирилла Корчагина, среди статей — работы о литературе соцреализма. Центральный текст этого блока — статья Бориса Гаспарова о восприятии соцреализма как лживого искусства. Гаспаров замечает очень простую вещь: к художественному вымыслу неприменимо обвинение во лжи, потому что вымысел в творчестве всегда легитимен: «Если мы не готовы защищать легитимность вымысла, лежащего в основании даже самых одиозных произведений официозного советского искусства, мы теряем основание для защиты легитимности творческого вымысла как принципа». Лживость соцреализма Гаспаров видит как раз в том, что вымысел выдается за правду: «Мир произведения социалистического реализма отрицает „вненаходимость” действительной человеческой жизни по отношению к этому созданному миру. Он не просто предлагает нам творчески воображенную картину; он проецирует эту картину в мир действительной жизни, превращая и автора, и читателя в имплицитных персонажей повествования». Тему лжи продолжает статья Марка Липовецкого о метаморфозах образа Мюнхгаузена в советской и постсоветской культуре — от книги Распэ в пересказе Чуковского («Надо сказать, что подход к барону, предложенный Чуковским, удивительно совпал с тем, что Горький ожидал от всей советской литературы») до «Священной книги оборотня» Пелевина.
Другие заметные филологические публикации номера — статьи Натальи Самутиной о восприятии фанфикшна, Евгении Вежлян о социологии чтения современной поэзии (речь на самом деле идет не только о современности — Вежлян исследует, каким образом поэтические тексты приходят к читателям), рецензия Александра Житенева на сборник Марии Степановой «Spolia» и отзыв Алексея Вдовина на книгу Жозефин Донован о местном колорите в европейских литературах.
6. Вслед за «Афишей», которая недавно предложила школьникам рассказать, что им не нравится в уроках литературы, «Мел» публикует текст Ксении Букши о 10 вещах, которые больше всего бесят в преподавании предмета. Среди них — подмена обсуждения литературы разговором об этике и психологии, засилье XIX века, отсутствие такой практики, как чтение учителем вслух. Ну и, конечно, почти полное пренебрежение зарубежной литературой и нежелание учить школьников работать с текстом и создавать тексты. Поневоле согласишься, что методологию преподавания литературы нужно переписывать с нуля.
7. Украинские хакеры взломали фейсбук Александра Проханова и разместили пародийный текст, в котором от имени писателя обругали Путина и восславили Настоящего Вождя — Сталина. Получилось страшно убедительно — многие приняли фейковый текст за чистую монету. Вся история, в том числе интервью возмущенного Проханова «Вестям» и интервью с одним из хакеров, — в материале «Радио Свобода».
8. Еще один украинский сюжет: издание Strana.ua разобралось, как устроена контрабанда книг из России. В начале года власти Украины запретили ввоз иностранных книг «антиукраинского содержания» — в итоге под запрет попали вообще все книги российских издательств. Разумеется, они все равно попадают в страну: существуют хитрые обходные пути, благодаря которым новейшая российская книжная продукция аккумулируется, например, на киевской Петровке — рынке, выросшем из неформальных предприятий «черных книготорговцев» 1980-х. «Вот, возьмите Дмитрия Быкова почитайте, — советует продавец и освобождает из пленки совсем новенький экземпляр, при этом не расставаясь с почти уже потухшей сигаретой. — Еще полиграфией пахнет, только пришла». Также в публикации: штрафы за ввоз, перспективы создания комиссии, которая будет оценивать, есть в книгах антиукраинское содержание или нет, рост цен на украинские издания и одновременное падение спроса на книги вообще.
9. На кладбище под Амьеном, недалеко от могилы Жюля Верна, нашли металлическую «капсулу времени» — как считают ученые, раскопавшие находку, ее вполне мог оставить сам писатель. Как сообщает газета Metro, рентгеновское исследование показало, что в капсуле лежат документы, книги и «металлические предметы различных размеров и форм». Имеет ли все это отношение к Верну, еще неясно — археологи обещают скоро провести пресс-конференцию.
10. Пока в России закрывают Европейский университет, в Венгрии создают проблемы Центрально-Европейскому. Законопроект, предложенный министром образования, вводит новые правила для иностранных учебных заведений: работать они теперь смогут только по двустороннему соглашению между своей страной и Венгрией, их сотрудники должны будут получать разрешения на работу, а в своей стране у них должны быть отделения, предлагающие аналогичные программы и ученые степени. Все это ставит Центрально-Европейский университет, созданный Джорджем Соросом и аккредитованный в Нью-Йорке, под удар — и вполне возможно, что запреты вводятся специально «под него»: известно, что Сорос — противник политики нынешнего венгерского премьер-министра Виктора Орбана. Крупнейший венгерский писатель Петер Надаш присоединился к тем, кто выражает университету поддержку: он написал письмо президенту Венгрии Яношу Адеру. «Я прошу вас применить к этому случаю принцип „меньше значит лучше”. Как мне кажется, перед вами — редкая в жизни главы государства возможность отказом сделать многое для политического сообщества, чье единство он призван претворять в жизнь».
11. На сайтах Electric Literature и Lithub — полемика о «литературных мирах», то есть о создании огромных и подробных вымышленных вселенных, подобных толкиновскому Средиземью, миру гербертовской «Дюны» и так далее. Линкольн Мишель считает, что это почтенное явление (по-английски оно называется worldbuilding) набило оскомину. «Термин, которым раньше пользовались при описании определенного рода фантастики, подмял под себя критику: в университетских аудиториях его можно встретить столь же часто, как и в обзорах компьютерных игр». Взамен «миростроительства», которое обязывает писателя «продумать все — от любимой марки гоблинских влажных салфеток до экспортных пошлин на марсианские бластеры», Мишель предлагает «мироворожбу»: «У нее нет задачи построить в комнате читателя масштабную модель. Ее средства — намеки, литературная магия, создающая иллюзию мира, а читатель будет сам заполнять лакуны». И далее: «Если миростроительство — это тридцатистраничное разъяснение застольных обычаев насекомообразных инопланетян, то мироворожба — это превращение Грегора Замзы в насекомое в первом же предложении, без лишней ерунды». В некоторых огромных циклах, таких как «Песнь льда и пламени» Джорджа Мартина, миростроительство уместно, но в целом, по мнению Мишеля, оно маскирует слабость писательских способностей, заставляет людей думать, что реалистичность — основное требование к произведению, да еще порождает «безумные фанатские теории» (почему орлы просто не могли отнести Фродо к горе Ородруин?).
Эмили Темпл защищает миростроительство: она обвиняет Мишеля в снобизме («ну конечно, как можно говорить в университетах о фэнтези!») и считает, что миростроительство — обязательная часть любого произведения. Создание внутренней логики, настроения, исторического контекста — это тоже миростроительство. «Женщина в песках» Кобо Абэ, что бы ни говорил Мишель, не такой текст, в котором нет своего мира: «Это монотонный мир, но вполне завершенный». Впрочем, Темпл соглашается с Мишелем, что никто не обязан плодить списки ненужных деталей. «У меня есть хорошие новости: от прозы вообще ничего не требуется. Любое правило можно нарушить». По мнению Темпл, Мишель просто ломится в открытую дверь: «Главная задача миростроительства — обеспечить вас достаточными знаниями, чтобы вы имели право и могли сами пересказать историю кому-то еще. <…> Для меня „миростроительство” и „мироворожба” — одно и то же. Как и во всех других случаях, дело тут в том, какими инструментами вы пользуетесь, как вы ими пользуетесь и какой замок хотите построить».
12. The Guardian публикует статью Клэр Армистед о запахе старых книг. На прошлой неделе этой темы коснулся директор Национальной библиотеки Аргентины Альберто Мангель: выступая в Британской библиотеке, бывший протеже Борхеса признался, что любит старые брошюры Penguin за аромат «свежеподжаренных бисквитов». Слушатели охотно откликались: кому-то запах из книжного шкафа напоминает о море, кто-то купил книгу только за то, что пахла дождем. Так вот, теперь эти субъективные ощущения, возможно, поставят на научную основу. В научном журнале Heritage Science вышло исследование ученых, сопоставивших сведения о материале, из которого изготовлена книга, с ассоциациями нюхающих эту книгу читателей. Так, запах французского романа, изданного в 1928 году, напомнил испытуемым о шоколаде, какао и кофе. «С учетом того, что кофе и шоколад делают из ферментированного лигнина и целлюлозосодержащего продукта, у них много общих летучих органических веществ с ветшающей бумагой», — пишут исследователи. Кроме запаха книг, они изучили и вообще запах библиотек. Тоже все сплошная химия: разные эпохи, разные методы книгопечатания, разные запахи. Рассмотрен и вопрос, влияют ли на аромат старых книг «лисьи пятна», в которых одни находят дефект, а другие — особую прелесть старины.
А еще на этом материале можно написать роман, этакий микс «Парфюмера» и «Манараги».
13. The New Yorker рассказывает об индийском писателе Дипаке Унникришнане, который только что выпустил книгу рассказов о жителях столицы Объединенных Арабских Эмиратов — Абу-Даби. Автор материала, американец Питер Бейкер, сам живший в ОАЭ, сталкивался с тем, что его соотечественники мало что знают об этой стране. Критикуя ее, например, за эксплуатацию рабочих, они сами скатываются в стереотипы: получается, что в ОАЭ есть только развращенные нефтяными доходами богачи на вершинах небоскребах и угнетаемые нищие пролетарии, «ничего среднего». Унникришнан посвятил свою книгу «средним», обычным жителям Абу-Даби; необычно разве только то, что большинство его героев — выходцы из Индии. «Именно такую книгу я и искал, — пишет Бейкер. — Для ее героев ОАЭ не декорация и не метафора, а место, где они живут, молодая страна, которую они строят своим трудом». Тексты Унникришнана разностильны — есть сугубо реалистические рассказы, есть и сюрреалистические сказки (например, о женщине, которая волшебством оживляет рабочих, упавших с лесов небоскребов, и о таксофоне, который может телепортировать звонящего в Индию). Писатель переехал в Абу-Даби в 2001-м, когда его отцу предложили работу инженера; затем он перебрался в США и, к собственному изумлению, осознал, что родиной ему кажется не Индия, а ОАЭ. Недавно ему позвали преподавать в абу-дабийском филиале Университета Нью-Йорка — он, конечно же, согласился.
14. The Paris Review посвящает статью Биллу Махану — киноактеру, который помешался на Сэлинджере и в 1960-е забрасывал писателя требованиями уступить ему права на экранизацию «Над пропастью во ржи». Сэлинджер к тому времени уже уединился в Нью-Хэмпшире, и визит Махана стали для него настоящим кошмаром. У Махана не было ни серьезных карьерных достижений, ни денег — предполагалось, что права ему надо отдать даром. Актер написал Сэлинджеру, что приедет, хочет он того или нет; Сэлинджер в панике телеграфировал, что не надо. Махана это не остановило. Он подкараулил своего кумира, когда тот выходил из магазина: «Здрасьте, а я все равно приехал». По словам Махана, Сэлинджер выглядел так, будто его вот-вот хватит удар. Он обвинил актера в эгоизме, но затем поправился: «Впрочем, я понимаю, что такое эгоизм». Дальше писатель принялся жаловаться своему преследователю: «Меня никак не оставят в покое. Шатаются вокруг дома, заглядывают в окна, пугают мою жену. Кидают на лужайку банки из-под пива. Даже к детям моим пристают». Ему было явно неприятно чувствовать ответственность за какого-то парня, который притащился к нему за тридевять земель. На этом история не закончилась: Махан написал Сэлинджеру письмо с извинениями — и умудрился доставить его лично в руки («Боже мой, опять вы!»). А года через полтора журнал Hollywood Reporter опубликовал заметку о том, что Сэлинджер таки отдал Махану права на экранизацию. Актер клялся и божился, что не имел к этой заметке никакого отношения. Последним его подношением Сэлинджеру стал роман, написанный совместно с сестрой в 1984 году. На этот раз писатель не ответил.