А знаете ли, что у алжирского дея под самым носом шишка?
Н. В. Гоголь, «Записки сумасшедшего»
* * *
Одной из самых знаменитых фраз в русской литературе не везло с самого начала. Даже текстологически — уже вскоре после смерти Гоголя корректоры принялись исправлять «дея» на «бея», и только в 1954 г. П. Н. Берков доказал, что это не опечатка, а реальное название титула наместника Османской империи, устаревшее уже ко второй трети XIX в. Однако и позже вариант с «беем» продолжал тиражироваться как в популярных изданиях, так и в литературоведческих работах вплоть до 1990-х гг. и до сих пор не исчез окончательно. Дело еще больше запутывает то, что в черновике у Гоголя вместо «алжирского дея» стоял «французский король», и в советском литературоведении пошла в ход совсем уж фантастическая версия о цензурных уступках — якобы эта фраза содержала намек на революционные события 1830 г. во Франции. Натянутость этой версии очевидна (почему в таком случае цензура пропустила всю сюжетную линию с испанским королем, гораздо более гротескную?). Еще Берков сомневался в обоснованности «цензурной» гипотезы, однако время от времени она всплывает в гоголеведении до сих пор, а кроме того, вариант с «французским королем» угодил в английский перевод Кристофера Инглиша и Гордона Мак-Дугалла для издательства «Радуга», впервые вышедший в 1980 г. и выдержавший несколько переизданий. В комментариях этот редакторский выбор, противоречивший всей практике русскоязычных изданий Гоголя, остался без пояснений.
Довольно уныло обстоят дела и в новейшем литературоведении, где фраза про алжирского бея по большей части интерпретируется как демонстративно абсурдистская. Серьезных попыток проанализировать ее было очень немного — так, Е. В. Изотова собрала сведения о прессе гоголевского времени, упоминавшей алжирского дея, а С. Н. Доценко предположил обсценные ассоциации. Эта догадка, как мы полагаем, верна, хотя автор сумел обосновать ее лишь косвенно.
Эротические коннотации «шишки» безусловны. Слово «шишка» — известный эвфемизм мужского полового органа. У самого Гоголя встречается употребление этого слова в украинском значении «свадебной выпечки», символизировавшей плодородие. Однокоренное «шиш» как синоним «фиги» в наше время устаревает, однако во времена Гоголя было общеупотребительным. В русской фразеологии «шиш» замещает матерное обозначение фаллоса («шиш тебе», «ни шиша»), а кросс-культурные данные показывают, что жест фиги ассоциируется либо с гениталиями, либо, что особенно занимательно, с образом «украденного носа». Здесь было бы излишним напоминать обо всем, что написано по поводу повести «Нос». Однако при чем тут нос алжирского дея?
Существует одно труднообъяснимое совпадение: именно алжирский дей — главный герой анонимного непристойного английского романа «Сладострастный турок» (The Lustful Turk), впервые вышедшего в 1828 г. Разумеется, в романе центральную роль играет его «шишка», которая в финале оказывается отделенной от тела и обретает самостоятельную жизнь как заспиртованный экспонат в пансионе для девочек. Дополнительный гротеск эпилогу сообщает то, что этот экспонат демонстрируют ученицам в награду за хорошее поведение.
Хотя интерес Гоголя к английской культуре давно и подробно изучен, все сходятся в том, что английским он владел недостаточно, чтобы читать романы в оригинале. Дополнительную трудность представляет то, что история «Сладострастного турка» крайне темна. Большинство англоязычных литературоведов упоминает его лишь в контексте постколониальных исследований как образец репрезентации Востока европейцами — что курьезно, так как европейской колонией Османская империя точно никогда не была и соперничала с Великобританией на равных. О бытовании романа и его рецепции практически нет сведений. Большинство источников утверждает, что до 1893 г. роман не переиздавался и оставался малоизвестным. Впрочем, у столь авторитетной исследовательницы, как Барбара Брукс, есть указание на переиздания в 1829, 1848 г. и позже. Не находится сведений и о переводах на французский либо итальянский, вернее, вопрос о переводах даже не ставился.
С художественной точки зрения «Сладострастный турок» слаб. В отличие от знаменитой «Фанни Хилл», он явно написан не профессиональным литератором, а случайным лицом, решившим подзаработать на пикантной теме. Рассматривать его в контексте ориентализма, строго говоря, не имеет особого смысла, так как восточный колорит в нем практически отсутствует даже на уровне романтических клише. У автора нет признаков хотя бы минимальной начитанности в этом вопросе, а есть лишь смутное представление, что «там» имеются гаремы и евнухи. Он избегает описания костюмов, быта и интерьеров. Современной ему ориенталистской литературой он, по-видимому, не интересовался вовсе. Поэтому попытки англоязычных исследователей усмотреть в романе влияние Байрона выглядят натяжкой.
«Восток» служит лишь условным предлогом для эротических фантазий европейского мужчины начала XIX в., довольно однообразных — весь сюжет сводится к череде изнасилований девственниц, и садистская тональность, в которой они описываются, в наше время не покоробит лишь представителя субкультуры инцелов. Язык крайне беден — половой акт описывается главным образом с помощью назойливых повторов слова thrust («толчок»), в общей сложности использованного 49 раз. Есть кое-какие свидетельства того, что автор — врач или по крайней мере получал основную долю своих познаний о сексе из медицинской литературы: в частности, пресловутый алжирский дей рассуждает о физиологии зачатия в духе новейшей европейской науки того времени (да и сам финал с заспиртованным органом с большей вероятностью пришел бы на ум медику). Практический любовный опыт автора был, скорее всего, довольно скуден — чем больше он нагнетает страстей, тем больше эту скудость выдает. Развязка (кастрация дея) не обусловлена сюжетом и происходит ни с того ни с сего, как будто автору просто надоело описывать бесконечные телодвижения. Единственная необходимость этой развязки состоит в требовании жанра: по законам эротического романа того времени, приключения героинь должны завершиться респектабельным браком, а значит, от дея необходимо как-то избавиться. На выходе получается — за исключением смешного эпилога с пансионом для девочек, — абсолютно графоманский и незапоминающийся текст.
Текст этот, впрочем, любопытен как антропологический срез, отразивший мышление определенного круга людей — сексуально неудовлетворенных городских мужчин-европейцев, которые два века назад еще не получили название инцелов. Вероятно, они и были его целевой аудиторией. Если искать причины, по которым этот роман мог оказаться привлекательным для Гоголя, то они лежат на поверхности: болезненные проблемы писателя с личной жизнью не секрет, как и регулярно повторяющиеся образы физического насилия над женщинами в «Вие», «Тарасе Бульбе» и других повестях.
Сексуальная неудовлетворенность и порожденная ею мизогиния — сквозная тема «Записок сумасшедшего», и в таком контексте финальная фраза Поприщина насчет алжирского дея вполне объяснима. Вместе с тем и в «Сладострастном турке», и в «Записках сумасшедшего» причудливо преломляются внешнеполитические события недавних лет.
Последним алжирским деем был Хуссейн, свергнутый французами в 1830 г. Энциклопедический словарь Плюшара, цитируемый в статье Беркова, ошибочно сообщает о его смерти в 1834 г. В действительности он умер в 1838 г. и на момент завершения Гоголем «Записок сумасшедшего» проживал в Италии, в Ливорно. В августе 1816 г. он, еще не будучи деем, участвовал в обороне Алжира от англо-голландского нападения, когда европейские державы, возмущенные тем, что алжирские пираты похищают и обращают в рабство христиан, двинулись их освобождать. Эта пиратская работорговля и попала на страницы «Сладострастного турка». Но историческая основа нарочито спутана: действие романа происходит с 8 июня 1814-го по 8 мая 1816 г., то есть заканчивается за несколько месяцев до штурма Алжира, дей носит имя Али, тогда как в реальности существовали деи Омар-ага, правивший в 1815–1817 гг., и Али V (1817—1818). События романа в конечном итоге столь же ирреальны, как «мартобря 86» и «Фердинанд VIII» у Гоголя.
Остается вопрос: мог ли Гоголь познакомиться с этим романом? Ничего невозможного тут нет; можно вполне допустить следующий сценарий — он получил краткие сведения о романе в устной беседе с кем-то, кто владел английским. Не исключено, что существовал какой-то утраченный французский перевод. Установить, как именно «Сладострастный турок» мог проникнуть в Россию, будет непросто. История бытования этого романа пока еще не восстановлена.