«Ангел западного окна»
Главному герою последнего романа Майринка (1927) барону Мюллеру попадает в руки рукопись его предка, знаменитого математика и алхимика, сооснователя енохианской (ангелической) магии Джона Ди (1527–1609). По сути, Мюллер — это и есть Ди. Одна из любимых идей Майринка состоит в том, что родовая душа может проявляться в разных поколениях. Как и в «Големе», мы почти ничего не знаем о рассказчике, лишь в конце узнаем его фамилию. В романе выстраивается сложная система проекций: «реальная» жизнь барона Мюллера становится обрамлением биографии Джона Ди, которая в то же время становится биографией рассказчика, в нее входят размышления и воспоминания алхимика. О фаустовском подтексте «Ангела западного окна» Евгений Головин писал:«Бартлет Грин — Мефистофель, Елизавета — Елена, Гарднер — Вагнер, спор за тело Джона Ди и т. д. Правда, Майринк, надо признаться, очень предусмотрительно выбрал героя — ведь Джон Ди был другом Кристофера Марло и, кто знает, не послужил ли он прототипом английского «Фауста»?» Публика встретила последний роман Майринка прохладно, зато он вдохновлял Михаила Кузмина во время работы над поэмой «Форель разбивает лед».
Банковское дело
Мистикой и писательством Майринк не ограничивался, он пытался стать еще и дельцом: окончил торговую академию и вместе с племянником поэта Кристиана Моргенштерна основал банк под названием «Майер и Моргенштерн», некоторое время довольно успешный. В 1902 году Майринка обвинили в использовании колдовства в банковской деятельности, и он на два с половиной месяца попал в тюрьму. Писателя полностью оправдали, но его дела расстроились: колдовство, по-видимому, не сработало в полную силу, и Майринку пришлось оставить свое предприятие.
«Вальпургиева ночь»
События третьего романа Майринка (1917) разворачиваются в Праге во время Первой мировой войны. Как и в некоторых других произведениях писателя, в «Вальпургиевой ночи» выделяются три уровня. Драматический: в его центре взаимоотношения бедного музыканта Оттакара Вондрейка и Поликсены, племянницы знатной графини Заградки; лейб-медика Тадеуша Флугбайля и его бывшей любовницы, старой проститутки Богемской Лизы. Исторический: мировая война, рост протестных настроений. Мистический: Майринк использует образ Вальпургиевой ночи, времени разгула нечистой силы, как метафору кровавых социальных перемен, войн и революций. Почти все герои романа — чьи-то перевоплощения, они живут в нескольких временных пластах, которые соединяются благодаря загадочному актеру Зрцадло.
«Голем»
Роман «Голем» (1915) вышел во время Первой мировой и сразу стал очень популярным. Его мрачная, болезненная атмосфера как нельзя лучше отвечала духу времени, но и по сей день это произведение остается самым востребованным в творчестве писателя. Однажды безымянный рассказчик нашел шляпу, внутри которой было указано имя ее владельца — «Атанасиус Пернат». После этого он стал видеть сны об этом человеке. Реальность и сон слились воедино, в конце концов рассказчик отправился на поиски Перната и узнал: все, что он видел во сне, происходило на самом деле много лет назад. Потом он столкнулся с Големом, глиняным истуканом, оживленным раввином для помощи по дому. По легенде, раввин вкладывал ему в рот бумажку с именем Бога, и тот оживал под воздействием магии слова. Однажды старый каббалист забыл вынуть бумажку, и Голем вышел из-под контроля. Голем — это метафора коллективной души народа, которая «оживляется» под воздействием слов пропаганды, когда это необходимо властям: угнетаемые долго терпят, но выходят из-под контроля, а после бунта часто вновь подчиняются воле правителя.
Двойничество
Один из постоянных мотивов в творчестве Майринка. Большинство героев не только имеют двойников — их сущность дробится на мелкие осколки, но только так герой может прийти к абсолютной целостности: «ипостаси «разорванного» героя могут даже не пересекаться, как, к примеру, Оттокар и Флугбайль в «Вальпургиевой ночи». «Узнавание» себя в другом замещается узнаванием в себе и других части всеобщего, «осколков» абсолюта, которым нужно собраться воедино, чтобы воссоздать образ цельного человека». В «Големе» рассказчик видит сны, в которых он — другой человек, сон и реальность перестают различаться. В «Ангеле западного окна» главный герой соотносится со своим предком, Джоном Ди, чью рукопись он читает; в «Вальпургиевой ночи» не только у людей, но и у пространства есть двойник: кровавое восстание в Праге воскрешает события времен Гуситских войн и т. д. Майринк смешал разные варианты романтической концепции двоемирия (плюрализм внутри одной личности Новалиса, мотив двойничества у Гофмана) и пропустил их сквозь фильтр эзотерических учений, которыми увлекался.
Евреи
Майринк тесно связан с еврейской культурой — благодаря не только многонациональной культуре Праги начала прошлого столетия, но и увлечению еврейской мистикой. Каббалистические мотивы присутствуют во многих произведениях писателя, но больше всего внимания «еврейской» теме уделено в «Големе» (основное место действия романа — пражское еврейское гетто):«Первым человеком, которого я встретил на улице, был высокий, старый еврей с седыми пейсами. Едва он заметил меня, он закрыл лицо руками и стал, выкрикивая, читать слова еврейской молитвы.
По-видимому, на его крик выбежало из своих жилищ много народу, потому что позади меня поднялся невообразимый гул. Я обернулся и увидел огромное, шумное скопление смертельно бледных, искаженных ужасом лиц.
Я с изумлением перевел глаза на себя и понял: на мне все еще был, поверх моей одежды, странный средневековый костюм, и люди думали, что перед ними Голем».
Женское начало
Женское начало у Майринка объединяет в себе созидательный и разрушительный импульсы. Женщины помогают героям совершить их духовное восхождение, такие героини есть во всех его романах: Мириам в «Големе», Офелия в «Белом доминиканце», Богемская Лиза и Поликсена в «Вальпургиевой ночи», Ева в «Зеленом лике». Причем противостояние двух импульсов может быть внутренним, то есть сочетаться в одной героине, а может и внешним (что наблюдается чаще): в таких случаях герою приходится выбирать между роковой красотой и материнской нежностью. Так или иначе, женские образы Майринка глубоко символичны и восходят к Лилит (искушающее начало: Ангелина, Розина в «Големе», Елизавета, Асайя в «Ангеле западного окна») и Еве (покорная женственность: Мириам в «Големе», Джейн и Иоганна в «Ангеле западного окна»). Женщина у Майринка почти всегда олицетворение мистических сил. Так, например, имя Мириам в «Големе» неслучайно, оно отсылает к эзотерическому обществу «Цепь Мириам», которое уделяло особое внимание женскому космическому началу.
Зеркало
Мотив «зеркальности» играет важную роль в разных произведениях Майринка — например, в «Големе», «Вальпургиевой ночи», некоторых рассказах. Часто герои становятся чьим-то зеркальным отражением: Розина в «Големе» — «отражение» своей матери и бабки; Поликсена в «Вальпургиевой ночи» — «отражение» прабабки, графини Ламбуа. Даже Пражское восстание повторяет события XV века. Имя одного из героев «Вальпургиевой ночи» Zrcadlo, то есть зеркало. Флугбайль, всматриваясь в его лицо, «вспомнил, как однажды — возможно, впервые в жизни — увидел это лицо в каком-то сверкающем предмете, возможно, это была серебряная тарелка; уже окончательно уверенный в своей правоте, он понял: именно так и никак иначе выглядел в детстве он сам». Зеркало — символ того, что люди как бы воспроизводят некий общий сценарий своего рода: «Человек вообще ничего не способен совершить по собственной воле», — заключает Флугбайль.
Имя
Большинство имен в произведениях Майринка символически окрашены. Например, фамилия главного героя «Вальпургиевой ночи», Флугбайль, по-немецки означает «летящий топор» (топор — атрибут высших магических сил в скандинавском фольклоре). Флугбайль — единственный персонаж в романе, прозревший иномирную сущность актера Зрцадло, и в то же время его прозвище «Пингвин» подчеркивает, что герой не может воспользоваться своим потенциалом. В рассказе «Растения доктора Синдереллы» имя главного героя, доктора, выращивающего новые виды плотоядных растений, происходит от латинского «cinis» и имеет несколько значений: «пепел», «зола», «руины», «пожарище». Хиоб Пауперзум — это Иов, подвергающийся испытаниям. Часто главные герои носят «птичьи» имена или прозвища: Атанасиус Пернат в «Големе», Фортунат Хаубериссер в «Зеленом лике», Тадеуш Флугбайль (Пингвин) в «Вальпургиевой ночи» и Христофор Таубеншлаг в «Белом доминиканце». Образ птицы в мировой литературе часто связывается с фигурой художника, творца, то есть человека, способного видеть иные миры.
Йога
Майринк до самой смерти занимался йогой, а в конце жизни принял буддизм. Он в равной степени отдавал должное философской и практической составляющим йоги, высоко ценил ее терапевтические свойства. Майринк писал: «Путь объединения, который предлагает йога, — это примирение подсознания, или сверхсознания, если угодно использовать такую терминологию, с будничным сознанием»; «Существует лишь один-единственный путь, который может вырвать человека из рутины: йога, но йога не в понимании кающихся или аскетов (…), а в значении „химической свадьбы” (…) как слияния двух половин, порождающего настоящего человека, повелевающего собственной судьбой».
Кровь
Кровь довольно часто фигурирует в произведениях Майринка, она может иметь два значения. С одной стороны, это «вопросы крови»: принадлежность к роду определяет судьбу человека, «ибо и в его крови — пусть не голубой, а всего лишь бюргерской — ни в коей мере не могла быть обнаружена ни ядовитая бацилла спешки, ни плебейская жажда прогресса»; «такая кровь не допускает смешения, дети явились бы на свет мертворожденными». С другой — «кровь есть душа», как сказано в Ветхом Завете, это символ жизни, именно поэтому ее так жаждет Поликсена, героиня «Вальпургиевой ночи», ненавидящая дряхлый мир родового имения, окружающий ее. Вампирически желает крови не только она, но и другие персонажи, и именно это желание становится истинной причиной свершившейся кровавой бани: «Пусть прольется дворянская кровь, каждый день и каждый час превращающая нас в рабов». Французский комментатор Майринка Жерар Эйм писал, что это «намек на легенду, согласно которой „внутреннее ядро” чешского народа, в частности, некоторые древние аристократические роды… могли, подобно венгерской знати, становиться вампирами».
Луна
Луна — важный для многих эзотерических доктрин символ. Всю суть инфернального светила Майринк раскрыл в новелле «Четверо лунных братьев»: «Луна... — это линза, которая, подобно волшебному фонарю, преломляет животворящие лучи этого проклятого спесивого солнца и, извращая их действие на прямо противоположное, оплодотворяет ядовитым и тлетворным флюидом смерти внешний мир». В различных учениях луна отвечает за интуитивное познание мира, в мифологической бинарной оппозиции луна — это низ/ женское/ мертвое, это время отверженной жены Адама, Лилит, жаждущей отомстить всему мужскому роду. Георгий Гурджиев писал, что луна — это своего рода «вампир», вытягивающий силы из Земли: «человек… не может в обычных условиях жизни оторваться от Луны». Несмотря на негативные коннотации, луна — это также источник жизни и обновления. Некоторые мистические учения, например, каббала, актуализировали это значение луны как ночного светила. Каббала отличается от многих учений тем, что не бежит от зла, а работает с ним: надо уметь обращаться со злом и двигаться благодаря ему вперед. Многие важные места в Зогаре посвящены ночи: через нее нужно пройти, чтобы понять дневной мир.
Мистика
Майринк увлекался многими мистическими учениями, в числе которых каббала, теософия, алхимия. Он был членом Герметического ордена «Золотая Заря», оккультного братства «Цепь Мириам», контактировал со многими другими эзотерическими организациями, проводил собрания теософской ложи «У голубой звезды». Всем этим увлечениям способствовала и атмосфера Праги, чье алхимическое прошлое пришлось очень кстати новым мистикам. Сам Майринк писал, что за «тягой к оккультизму скрывается в человеческих сердцах тоска по истинной свободе». О писателе ходили слухи, что он алхимик, и сам он охотно поддерживал этот миф — одну из своих статей Майринк назвал «Как я пытался сделать золото в Праге». Все творчество Майринка пронизано мотивами из различных эзотерических учений. Например, для «Голема» важнее всего каббала, хотя Гершом Шолем подчеркивал, что Майринк интерпретировал это учение весьма поверхностно, что не отменяет эффектности его интерпретации «как символической структуры для мощной художественной литературы». Какую бы доктрину ни использовал писатель, неизменно важным для него остается общее положение мистических учений об устремленности к абсолютной истине.
Насекомые
Насекомые часто появляются у Майринка как символ злого начала. В «Вальпургиевой ночи» мухи — это метафора угрызений совести графини Заградки, отравившей мужа, весь ее дворец полон ими, там начинается настоящая «мушиная чума». В «Мейстере Леонгарде» шуршание платья обезумевшей матери Леонгарда уподоблено шуму, который «наполняет все замковые покои, словно бичующее нервы стрекотанье крыльев миллионов насекомых, проникает сквозь трещины в полу и стенах и отнимает покой у людей и животных», и сама она сравнивается с насекомым: «отвратительное гигантское насекомое в образе женщины, воплощающее в себе проклятие бесцельного и бессмысленного труда на земле». В рассказе «Действо сверчков» уже все человечество уподоблено насекомым. Рассказчик расстилает завалявшуюся в кармане карту Европы (рассказ написан в начале Первой мировой), и тибетский шаман вызывает для него сверчков: «Едва вступив на карту, они сначала, правда, беспорядочно бегали вокруг, но затем стали образовывать группы, враждебно относившиеся друг к другу… Спустя несколько секунд из мирных до тех пор сверчков образовался комок ужаснейшим образом раздирающих друг друга насекомых… Смесь столь адской ненависти и ужасных предсмертных мук, что я никогда не смогу забыть его».
Огонь
Огонь у Майринка не связан с адским пеклом и т. п. — его смысл положительный, он ассоциируется со светом, это орудие освобождения бессмертной души от бренного тела. Пернат в «Големе» падает с крыши горящего здания, и это пробуждает реального рассказчика, огонь губит дом барона Мюллера в «Ангеле западного окна». Христофор в «Белом доминиканце» «заряжается» от шаровой молнии, и все это ведет к смерти физического тела, но одновременно и к пробуждению духа.
Прага
Роман «Голем» — настоящий памятник старой Праге и ее сложной многонациональной культуре. Яркий отзыв о Праге «Голема» оставил Франц Кафка: «Атмосфера старого пражского еврейского квартала прекрасно передана в нем [в „Големе”]. — Вы еще помните старый еврейский квартал? — По правде сказать, он в то время уже исчезал, но… — Кафка сделал знак рукой, означавший „и что изменилось?”. И его улыбка отвечала: „Ничего”. Он продолжил: „В нас продолжают жить темные закоулки, загадочные проходы, слепые окна, грязные дворы, шумные кабаки и тайные ресторанчики. Мы идем по широким улицам новых кварталов. Но наши шаги и взгляды неуверенны. Внутри нас самих, мы еще дрожим, как в старых улочках нищеты. Наше сердце еще не прошло работ по очищению. Старый нездоровый еврейский квартал, который мы носим в себе, гораздо более реален, чем новый чистый город, окружающий нас. Наяву мы бредем во сне и сами, возможно, всего лишь призрак прошедших времен».
Романтизм
Для Майринка очень важна немецкая романтическая традиция, как философская, так и литературная. Во-первых, писатель делает акцент не на внешнем (рациональном, позитивистском) способе познания, а на интуитивистском, чувственном. Из романтизма приходит принцип двоемирия, мотив двойника. Однако все это претерпевает у Майринка изменения: «форма романтической сказки, фантасмагории, пропущенная через „нервозность” эпохи раннего модернизма, оборачивается размышлением на тему крайней степени „ненадежности” человеческого сознания». Между двумя мирами уже нет четкой границы, она размыта. Главные герои Майринка устремлены от земного к вечному, они хотят порвать с филистерской средой . Наконец, в самом известном его романе, «Големе», речь идет о творческом акте, взаимоотношениях творца и его создания, которое проявляет собственную волю и выходит из-под контроля.
Сновидение
Для произведений Майринка характерно размывание границ между сном и реальностью, и именно сон оказывается подлинной формой существования человека, с помощью которой он познает самого себя. В «Големе» безымянный рассказчик обретает себя именно в мире сна (кстати, Юнг использовал образы этого романа в книге «Психология и алхимия», чтобы объяснить сновидение своего пациента). В «Белом доминиканце» мальчик Христофор не может отличить сна от реальности, и только зеркальность всего, что он видит, указывает на то, что это сон. Часто у Майринка присутствует образ сомнамбулы — человека, бодрствующего во сне. Именно таким впервые появляется Зрцадло, медиум двух миров, в «Вальпургиевой ночи». Герои пробуждают свое истинное «я» во сне. Внимание к миру сна, с одной стороны, обусловлено романтической концепцией двоемирия, с другой — на рубеже веков наблюдался всплеск интереса не только к мистике, но и к природе сновидений. В 1900 году выходит работа Фрейда «Толкование сновидений», сны изучает Юнг, другие австрийские писатели также обращаются к теме сна (А. Кубин «Другая сторона», Л. Перуц «Прыжок в неизвестное» и т. д.)
Таро
«Вы, конечно, можете не знать, что „tarok” или „tarot" значит то же самое, что еврейское „Tora” — закон, или древнеегипетское „tarut” — вопрошаемый, или архаическое зендское „tarisk” — „я требую ответа” », — пишет Майринк в «Големе». Колода карт Таро представляет собой сложную систему символов. Юнг считал, что образы арканов Таро впитали в себя базовые архетипы. У Майринка фигурируют только первая и 12-я карты: «Пагад» («Маг») и «Повешенный» («Мессия»). «Для Майринка в Таро важно воспроизвести основную логику романа: соотношение между вечным „ангелическим” „Я” и бренной оболочкой — Големом. Первый и 12-й арканы Таро точно соответствуют этим двум концепциям» (Дугин). Первая карта, по мысли Майринка, — это первая ступень духовного восхождения к Абсолюту. На второй карте, фигурирующей в романе, изображен человек, повешенный вверх ногами. Атанасиус Пернат в финале романа повисает в позе 12 аркана, что означает его полное отождествление с вечным «Я».
Улица
Действия многих произведений Майринка разворачиваются на улице. Улицы превращаются в лабиринты, по которым блуждают герои. В романах «Голем», «Вальпургиева ночь», «Зеленый лик» реальные места (еврейское гетто Йозефов, собор Св. Вита, Тынский храм, Староместская площадь, Далиборка, Олений ров, улицы Йоденбрестраат, Зеедейк, собор Св. Николая в Амстердаме) представлены сквозь призму смятенного состояния персонажей. Город оживает и становится хозяином происходящего: «Часто грезилось мне, что я прислушиваюсь к призрачной жизни этих домов, и с жутким удивлением я узнавал при этом, что они тайные и настоящие хозяева улицы, что они могут отдать или снова вобрать в себя ее жизнь и чувства»; они не расположены к людям: «непостижимый дух греха бродит по этим улицам днем и ночью и ищет воплощения» (Голем).
Филистер
Филистер — это обыватель, мещанин с узкими взглядами, сосредоточенный исключительно на материальных благах. Майринк заимствует из немецкого романтизма традиционное противопоставление обывательской среды и художника-творца. Так, например, один из сборников рассказов писатель назвал «Волшебный рог бюргера» — очевидна ироническая перекличка с названием знаменитой антологии народной поэзии «Волшебный рог мальчика» в обработке Ахима фон Арнима и Клемена Брентано. Майринк заставляет мещанский мир гнить и разлагаться. В пространстве его рассказов буквально нечем дышать, там царит «мертвый воздух», а из-под земли выходит «чистая углекислота». Даже солнечные зайчики оказываются похожими на «обманчивые болотные огоньки». Если Гофман добродушно подшучивал над мечтами добропорядочных фрау о новом кофейном сервизе, то ирония Майринка зла.
Художник
Художник у Майринка, как и у романтиков, противостоит обывательской среде, но для него он не просто творец, создающий произведение искусства, а человек, творящий собственную индивидуальность. Он переступает границы реального и ирреального, движется к Абсолюту, который «в тысячу раз яснее, чем все человеческие языки (...) Что такое истинное искусство, как не черпание из этого неиссякаемого царства полноты?». По Майринку, художник должен впустить в себя тьму, чтобы уравновесить созидательное и разрушающее начала. Это означает, что «герой должен не уступить дьявольским искушениям, стремящимся сбить его с истинного пути, но наравне со своей светлой стороной принять и оборотную, „ночную” сторону души, осознать цельность своей личности, которая лежит за гранью обыденного представления о добре и зле».
Цветы
Цветы у Майринка тоже символичны. Например, в рассказе «Болонские слезки» орхидеи олицетворяют зло и греховность, они названы «созданиями сатаны»: «существа, показывающие нам только щупальцы своего образа, в очаровывающем зрение красочном водовороте показывают нам глаза, языки, губы, дабы мы не подозревали их отвратительного змеиного тела, скрывающегося невидимо в царстве теней». В рассказе «О том, как доктор Хиоб Пауперзум подарил своей дочери алые розы» цветы «превращаются» в кровь. Последним желанием дочери старого ученого был букет алых роз, он вскрыл на ее могиле вены и опустил руки в землю. Розы — символ и жизни, и смерти, их соединенности: Пауперзум совершает этот поступок из любви к дочери, но умирает при этом сам. Запах цветущий бузины, напоминающий о невидимом саде, заставляет Перната забыться на несколько минут: «Я не мог придумать никакого объяснения и на мгновение забыл, где я нахожусь.Тут вдруг я очутился где-то высоко... в каком-то саду...в волшебном аромате цветущей бузины...». Бузина появляется здесь неслучайно: она отсылает к новелле Гофмана «Золотой горшок».
Чужак
Чужеродность в той или ной степени характерна для всех главных героев Майринка. Атанасиус Пернат в «Големе» — нееврей, живущий в еврейском гетто, Фортунат в «Зеленом лике» — австриец в Амстердаме, Оттокар в «Вальпургиевой ночи» — приемный сын семьи Вондрейк, Христофор в «Белом доминиканце» — воспитанник приюта. С формальной точки зрения это кажется данью романтизму, но есть мнение, что эта черта характерна для «големических» героев Майринка: «творческий акт направлен не вовне, а вовнутрь — герой сам „и глина, и ваятель”. Становление личности видится писателю как исключительно творческий, сугубо индивидуальный процесс». Майринковские герои одиноки и пусты в начале своего пути, и их чужеродность подчеркивает эти качества.
Юнг
Юнг высоко ценил творчество Майринка и неоднократно упоминал его в своих работах. В книге «Психология и алхимия» он обращается к роману «Голем»: «Предположим, что шляпа во сне есть шляпа Атанасиуса, бессмертного, существа вне времени, универсального и вечного человека, отличного от эфемерного и „случайного” смертного. Окружая голову, шляпа является кругом, подобным солнечному диску короны, и, следовательно, содержит первое напоминание о мандале. Мы найдем атрибут вечной длительности, подтвержденный в девятом сне мандалы (пар. 134), в то время как мандалический характер шляпы всплывает в тридцать пятом сне мандалы (пар. 254). Как общий результат обмена шляпами мы можем ожидать нечто такое, что было в „Големе”: проявление бессознательного. Бессознательное со своими образами всегда стоит подобно тени за сновидящим и проецирует их в сознание».
Экспрессионизм
Майринка принято относить к экспрессионизму — модернистскому направлению в австро-немецком искусстве первых десятилетий ХХ века. «Для экспрессионизма характерен принцип всеохватывающей субъективной интерпретации реальности, возобладавшей над миром первичных чувственных ощущений (...) Отсюда тяготение к абстрактности, обостренной и экстатической, подчеркнутой эмоциональности, мистике, фантастическому гротеску и трагизму». Все эти черты характерны для прозы Майринка.
Я
Индивидуальное «я» героя романов Майринка мыслится как часть абсолюта, к которому ведет сложный путь духовного совершенствования. Весьма показательно в этом отношении прозрение Флугбайля в «Вальпургиевой ночи»: «„Как странно! — думал императорский лейб-медик. — Вот через чужого человека ко мне обращается мое Я! Неужели оно покинуло меня и стало теперь его Я? Но в таком случае я не мог бы самостоятельно мыслить! Разве можно жить, не обладая собственным Я? Все это чепуха, — раздраженно вернулся он в привычный круг мыслей, — просто крепкое вино ударило мне в голову».
