1. Новый курс «Арзамаса» посвящен железным дорогам, и нас там интересуют две лекции: Михаила Макеева и Олега Лекманова. Первая — о железнодорожной теме в литературе XIX века: тяжелобольной Белинский ходит любоваться строительством Николаевского вокзала, Некрасов пугает ребенка русскими косточками, Толстой строит вокруг железной дороги сюжет «Карениной», а интимной лирике Фета приходится приспосабливаться к новым реалиям: «Все-таки „лобзания и слезы” или „заря, заря!” в вагоне невозможны». Вторая — про век XX: Павка Корчагин строит узкоколейку, Остап Бендер крадет со стола в купе курицу, Чук и Гек с мамой едут к Синим горам, а Дениска слушает в вагоне грустную песню про убитого комсомольца. Прозаикам, которые собираются писать о рельсах и поездах, пригодится арзамасовский словарь языка железнодорожника.
2. От поездов к самолетам. Игорь Савельев пишет в уфимском «Московском комсомольце» о загадочной истории: «Аэрофлот» присвоил одному из своих лайнеров имя народного башкирского поэта Мустая Карима, хотя до его столетнего юбилея остается еще два года. Это не единственное событие в таком роде (98-летие поэта в Уфе празднуется с размахом, приехали Кобзон и Андрей Дементьев), но самолет придает всему этому новый масштаб. «Хотя „Аэрофлот” всего лишь переставил „Мустая” на вечерний регулярный рейс в Уфу... встреча в аэропорту все равно была обставлена на высшем уровне. Красная дорожка, национальные красавицы, раздача пассажирам цветов. Перед этим — эффектнейшее (для фоторепортажей) омывание рулящего самолета фонтаном из пожарных машин». Дальше Савельев углубляется в тонкости имянаречения самолетов. Выясняется, что «Суперджеты» в память о деятелях культуры не называют: есть один «Николай Рубцов», но не в честь поэта, а в честь летчика. Все это нагромождение исключений наводит на мысль, что «заказчик этой истории не мог ждать». Имеется в виду Тимербулат Каримов — внук поэта Мустая Карима, миллиардер и «член одной из влиятельнейших российских семей». Какой именно, расскажет Википедия: Каримов — зять Игоря Сечина.
3. В «Новой газете» Анна Наринская*Признана властями РФ иноагентом. пишет о вышедшем в «НЛО» «Западном каноне» Гарольда Блума. Для начала — несколько провокационных цитат, позволяющих спутать знаменитого критика и противника мультикультуралистской утопии с чиновником Минобра, а то и с В. В. Путиным. Затем — неожиданный вывод о том, что консерватизм Блума может стать действенным противоядием против «теперешнего отечественного курса на архаику». Гарольд Блум «выступает за образующие традицию „великие” книги, главное в которых то, что они прекрасны и что вместе они образуют общую для нас систему прекрасности. Никакой другой пользы от них нет». Напоследок приведены еще несколько цитат из американского критика: «Чтение самых лучших авторов — скажем, Гомера, Данте, Шекспира, Толстого, — не сделает нас лучше как граждан»; «Чтение в пользу какой бы то ни было идеологии — это вообще не чтение». «Ох, как хорошо бы было, чтоб мы это, наконец, поняли и окончательно приняли», — вздыхает Наринская.
4. На «Кольте» завершился показ видеопроекта «Неизданная антология»: несколько недель Ольга Седакова рассказывала о неподцензурной русской поэзии XX века. В последнем выпуске она читает и комментирует собственные стихи — неотъемлемую часть той истории, которой посвящен проект.
Солнце светит на правых и неправых,
и земля нигде себя не хуже:
хочешь, иди на восток,
на запад
или куда тебе скажут,
хочешь — дома оставайся.
Смелость правит кораблями
на океане великом.
Милость качает разум,
как глубокую дряхлую люльку.
Кто знает смелость, знает и милость,
потому что они — как сестры:
смелость легче всего на свете,
легче всех дел — милосердье.
В предыдущих выпусках Седакова говорит об Олеге Аронзоне, Геннадии Айги, Елене Шварц, Иване Жданове, Леониде Губанове — и о самой атмосфере, в которой кристаллизовалась их поэзия.
5. По случаю открытия персональной выставки в Музее Москвы Игорь Кириенков интервьюирует Льва Рубинштейна. Он рассказывает о том, как создавалась выставка (в частности, как его убедили дать для одной из витрин свои личные вещи — так, чтобы это не было похоже на широко жившего партизана Боснюка («будут не только мои личные вещи (запасные круглые очки, несколько фотографий, кепочка), но и такие вещи-знаки быта творческого человека моего поколения»), об отношениях с Приговым и Сорокиным (и признается, что не прочитал ничего дальше «Дня опричника»: «У меня вообще в последние годы очень сильная нелюбовь к чтению — новых — больших форм»), о том, как была найдена идея письма на карточках, и о восприятии Октябрьской революции. Самое интригующее — под конец:
«— Если это не слишком интимный вопрос: пишете ли вы стихи сейчас?
— Совершенно не интимный: пишу, просто редко, мало и не публикую. <…> Стихи, которые у меня выходят в последнее время, совершенно на меня не похожи. Некоторые из них совершенно — по крайней мере, по первому взгляду — силлабо-тонические, с рифмовкой. Собственно, я их и раньше писал, но всегда включал в тело, так сказать, текста, где они воспринимались как квазицитаты. То, что мне нравится самому, могу иногда в фейсбук запустить, но нигде на бумаге не публикую — мне пока это неинтересно».
6. На Culture.pl — статья Бартоша Сташчишина о том, почему Витольду Гомбровичу не везло с экранизациями. «Гомбрович абсолютно антикинематографичен, — рассуждает Сташчишин. — Его размышления о Форме невозможно передать на языке кино, его философско-языковые игры кажутся совершенно непереводимыми, гротеск — нефотогеничным, а поток сознания рассказчиков и героев, может, и интересен, но никак не складывается в единое причинно-следственное целое». Несмотря на это, все его романы, кроме «Транс-Атлантика», экранизированы — возможно, именно потому, что Гомбрович «обнажает слабость кино как жанра». В статье анализируется провал «Фердидурки» Ежи Сколимовского, который после этого семнадцать лет не снимал кино; амбициозный замысел «Порнографии» Яна Якуба Кольского (ради которого режиссер привез с развалин картонажной фабрики 50-килограммовый камень и целыми днями сидел на нем, пытаясь постичь польского классика); наконец, «Космос» — последний фильм Анджея Жулавского. И как раз в последнем случае никакого невезения нет: Жулавский через свой фильм говорит с Гомбровичем как равный. «Это встреча двух великих людей искусства, независимых друг от друга и от мира», — резюмирует Сташчишин.
7. В «русской» серии Колумбийского университета вышли «Городские и деревенские» — роман Софьи Хвощинской, писательницы второй половины XIX века, одной из трех сестер Хвощинских. Автор предисловия к книге Хильде Хугенбум проводит здесь, конечно, параллель с сестрами Бронте, которые также жили в провинции и писали под мужскими псевдонимами. В Los Angeles Review of Books о романе пишет Елена Фурман. Софья Хвощинская была менее известна и удачлива, чем ее сестра Надежда (но более, чем сестра Прасковья): скажем, «Городские и деревенские» были напечатаны в «Отечественных записках», но в виде книги по-русски не вышли (если быть точным, то вошли в состав коллективного сборника 1987 года).
Фурман кратко пересказывает фабулу: действие происходит в 1862 году; «деревенские» — небогатая помещица Настасья Ивановна Чулкова и ее 17-летняя дочь Оленька, «городские» — несколько их знакомых, полагающие себя выше по статусу и всячески портящие матери и дочери жизнь: мот Эраст Сергеевич Овчаров, делающий дочери непристойные намеки, религиозная фанатичка Анна Ильинична, злоупотребляющая гостеприимством, и сваха Катерина Петровна, отнюдь не желающая Оленьке добра. То, что главные героини романа в конце концов преодолевают все неприятности, «показывает, что Хвощинская в своем романе — всецело на стороне деревенских». Она высмеивает пустословие великосветских интеллектуалов, лицемерно просвещающих деревенщину, и обличает тех, кто стремится нажиться на простых, но честных и добрых людях. Настасья Ивановна не считает зазорным обсудить положение дел со своей дворней (Хугенбум считает эту сцену одной из самых удивительных в русской литературе), а Оленька обнаруживает недюжинный характер и помогает прогнать незваных городских гостей. Однако, несмотря на то что «Городские и деревенские» с легкостью проходят тест Бекдел (главные героини — женщины, обсуждающие не одних только мужчин), Хугенбум и Фурман не считают, что роман можно назвать феминистским: Настасья Ивановна и Оленька искренне уверены, что первый долг женщины — перед семьей. Впрочем, литературное воскрешение забытой писательницы, заключает Фурман, предприятие вполне феминистское.
8. В The Spectator Пол Стром рецензирует новую книгу одного из старейших английских историков — Лайзы Пикард. Книга называется «Повседневная жизнь чосеровских паломников». Пикард отталкивается от текста «Кентерберийских рассказов», чтобы погрузить читателя в повседневность Англии XIV века: «Возьмем, к примеру, Повара. Чосер называет нам некоторые его коронные блюда, перечисляет его кухонные умения и добавляет говорящую и двусмысленную деталь: „Но в нем болезнь лихая угнездилась: / Большая язва на ноге гноилась”. Для начала Пикард комментирует некоторые сомнительные приемы Повара — например, объясняет вред от употребления „остывших дважды, дважды подогретых” мясных пирогов. Но на этом она не останавливается: мы узнаем о поварской гильдии, о том, как обучали поваров в Средние века, как была устроена и чем укомплектована средневековая кухня, зачем нужны были ступы и шумовки, как стишки и колокольный звон помогали запомнить время приготовления блюда, как печи брали напрокат или использовали сообща, как жестка была средневековая курица, как настаивали вино, процеживая его сквозь мешки с пряностями, и еще о многом другом». Такие же подробности связаны с другими паломниками; более того, Пикард делает предположения о том, как они вели себя, добравшись наконец до Кентербери, куда не довел их Чосер.
9. В сетевом журнале Jacket2 — статья Раджива Мохабира об «Одиссее кули», книге гайанского поэта, прозаика и историка Дэвида Дэбидина. Если в своем первом сборнике «Песня раба» Дэбидин писал на гайанском креольском, то в этой книге 1988 года он часто переключается на литературный английский: таким образом создается образ «человека с Карибов, живущего внутри диаспоры „на две культуры”». В «Одиссее кули» (как мы помним, кули — презрительное европейское название наемных рабочих из Азии; корни многих гайанцев, в том числе Дэбидина, — в Индии) конструируют различные социальные ситуации. Уроженец постколониальной Гайаны едет учиться в Англию и работает смотрителем туалета — в письме к матери он гордо именует эту должность «заместитель санитарного инспектора»; сборщики тростника буднично проводят Рождество — всего лишь еще один рабочий день. «Поэзия Дэбидина поднимает вопрос о том, что такое национальный язык; она показывает еще одно место, где карибский национальный язык нужен, чтобы продемонстирировать связь между „звуком” и „шумом”», — пишет Мохабир. Социальное и национальное у Дэбидина тесно связано с лингвистическим, и в статье разобрано несколько примеров своеобразного синтаксиса и макаронического сочетания языков — помимо английского и креольского, здесь еще бходжпури.
10. Две книги актеров, получившие полярные оценки. В The Independent Люси Шоулз громит дебютный сборник рассказов Тома Хэнкса; рецензия начинается словами «Редко встретишь книгу, которую прямо-таки больно читать, но чтение рассказов Тома Хэнкса сравнимо с выдергиванием зубов». Шоулз не нравится ни объем книги (400 страниц — куда это годится, чай Хэнкс не Элис Манро и не Джордж Сондерс), ни язык («он пишет про „ребят”, его персонажи говорят „здорово”, „как сам?”, „шикарно” и „молодчага!“»), ни стереотипы (женщина рыдает от чувств на церемонии натурализации). «Напиши это кто угодно другой, такая книга не дошла бы до типографии», — заключает Шоулз.
А вот дебютный роман для подростков Кары Делевинь хвалит в Irish Independent Мейв Макграт. Делевинь, недавно в числе других известных актрис рассказавшая о приставаниях Харви Вайнштейна, написала роман «Mirror Mirror» — в том числе о властных мужчинах, манипулирующих молодыми девушками. По сюжету лондонские тинейджеры расследуют исчезновение своей подруги по музыкальной группе. «Читается очень хорошо: все прелести детективного триллера соединены здесь с деликатным исследованием идентичности, типичной для романа взросления, а такие сложные темы, как сексуальное насилие, наркомания и организованная преступность, поданы не тяжело», — пишет Макграт.