1. После того, что произошло на этой неделе в Афганистане, Вьет Тхань Нгуен, автор «Сочувствующего», написал для The New York Times статью «Я не могу забыть уроки Вьетнама. Не должны забывать их и вы». Уход американских военных и паническое бегство кабульцев от «Талибана»Организация признана террористической, ее деятельность в России запрещена. слишком напоминают падение Сайгона — чего очень не хочет признавать байденовская администрация: «Сравнения американских злоключений в Афганистане с Вьетнамом начались очень давно. Классическая операция с неопределенными целями, трясина, еще одна вечная война». Нгуен пишет, что для граждан Афганистана, которые сотрудничали с американцами и теперь подвергаются смертельной опасности, «война не закончилась и не закончится еще много лет», а их будущее покажет, «имеет ли Америка право заявлять, что никогда не бросает союзников». Отчаянные письма афганских журналистов из захваченного Кабула («Увижу ли я вновь родителей? Куда мне идти?») заставляют писателя вспомнить рассказы вьетнамских беженцев. «Истории беженцев — это тоже истории войны», хоть в них нет ни славы, ни силы. Американцы устали слушать о войне — но историй беженцев, обездоленных войнами, которые начала Америка, они на самом деле почти не слышат.
«Аналогия с Сайгоном опасна потому, что она может позволить американцам смотреть на трагедию Афганистана так же, как многие смотрели на трагедию Южного Вьетнама: как на спектакль, исключительный момент в истории. На самом деле падение Сайгона повлекло за собой многие годы страха и отчаяния для побежденных. Байден собирается эвакуировать неназванное число афганцев, подвергающихся опасности. Возможно, отвечая на антииммигрантские настроения, Америка пытается найти многим афганским беженцам пристанище в других странах. Этого недостаточно. Как сказал в твиттере писатель Халед Хоссейни, „Народ Афганистана не заслуживает этого. У Соединенных Штатов есть моральные обязательства. Примите как можно больше афганских беженцев”».
Сам Хоссейни — вероятно, наиболее известный современный писатель афганского происхождения — рассказывает той же газете, какой Афганистан остается за рамками новостной хроники: «Это прекрасная страна с прекрасными, скромными, добрыми, приветливыми, гостеприимными людьми. Все, кто был в Афганистане, говорят: „Я много где побывал, но в таком месте не был больше нигде”. Мы называем это „афганским вирусом” — им заражаются люди, побывавшие в Афганистане». Происходящее в стране сейчас вызывает у Хоссейни ужас и возмущение. Его спрашивают, что он посоветует читателям своих книг; писатель подчеркивает, что не считает себя вправе выступать послом афганской культуры, и просит помнить: «Все это — истории. Это взгляд человека, который жил в изгнании с 1980-х. Салман Рушди сказал, что изгнанник видит родину в треснувшее зеркало, и для меня это действительно так».
А Electric Literature напоминает о своем весеннем материале — списке книг, написанных афганскими женщинами или об афганских женщинах. Именно женщины могут стать главными жертвами нового афганского режима. Среди этих книг — воспоминания активистки и политика Фаузии Куфи «Любимая дочь». У отца Куфи было семь жен. Куфи была девятнадцатым ребенком в семье — сразу после рождения мать бросила ее умирать на солнцепеке, чтобы новорожденная не страдала так, как страдала она сама, — но затем решила сохранить девочке жизнь. Куфи уговорила родителей отправить ее в школу, сделала политическую карьеру, помогала беженцам, женщинам и детям. Несколько раз на ее жизнь покушались. Сейчас она остается в Кабуле.
2. ИА-weekly: «иностранными агентами» объявлены «Дождь»Телеканал включен в список СМИ, выполняющих функции иностранного агента. и «Важные истории»Интернет-издание включено в список СМИ, выполняющих функции иностранного агента.. «Медуза»Интернет-издание включено в список СМИ, выполняющих функции иностранного агента., попавшая в этот список чуть раньше, приводит слова коллег в поддержку журналистов: «Всех профи гонят из журналистики. Ложь слишком важна, ни в том, ни в другом сомнений нет давно» (Василий Уткин); «Лучше, конечно, быть иностранным агентом, чем российским государством, последовательно уничтожающим в России вообще все живое» (Роман Супер); «Это акт свирепой, бессмысленно жестокой цензуры, связанный с тем, что журналисты слишком хорошо работали» («Новая газета»). Поддержать «Дождь» и «Важные истории» можно у них на сайтах.
3. На «Радио Арзамас» вышла «История Павла Грушко, поэта и переводчика, рассказанная им самим». Грушко в этом году исполнилось 90 лет, среди переведенных им поэтов — Антонио Мачадо, Хуан Рамон Хименес, Федерико Гарсиа Лорка, Пабло Неруда — и Луис де Гонгора, которому посвящена вторая часть аудиосериала. Она доступна по подписке, а первый выпуск — рассказ поэта о своем детстве — можно послушать на сайте «Арзамаса».
4. Три поэтические публикации. На «Грезе» — «Проза в столбик» Евгения Никитина, почти дневниковая хроника жизни в Израиле: ракетные обстрелы и работа по уходу за престарелыми.
пока летали ракеты, с утра мы
накуривались травой, чтобы не
тревожиться. а я продолжал ходить
на работу. к одному пациенту я
добираюсь на автобусе. как-то
я приехал совсем один, в пустом
автобусе, обкуренный, к этому деду,
чарли, у него паркинсон, взял его за
ручку и повел гулять. мы гуляли
вокруг дома, чтобы, на случай
ракет, нырнуть обратно. за домом
отирались пять-шесть котов. вдруг
из окна упала колбаска. вперед
вышел большой кот и все сожрал.
я произнес: «хату́ль гадо́ль охе́ль ако́ль»,
что значит: «большой кот все сожрал».
чарли сказал, что это стихотворение.
«Ф-письмо» публикует переведенный Наташей Столяровой отрывок из книги исландской поэтессы Эвы Рун — эти тексты, сочетающие поэзию, прозу и драму, основаны на воспоминаниях о поездке в Испанию, которая привела Эву Рун и ее подруг в ужас. Героини «словно оказались в декорациях для унижения женщин, в абсолютно токсичной секс-культуре» — и Эва Рун описывает, как 18-летние девушки пытаются этой культуре соответствовать, чувствуя, что что-то не так: «Потом мы легли в кровать, долгая гнетущая тишина. И вот он снова начал говорить, приглушенным голосом, который стал немного пустым и хриплым: тебе очень нравится секс, а? а? а? а? а? а? а? а? а? а? а? а? а? а? а? а? а? а? а? а? а? Я быстро оделась и вышла на удушающий свет, не прощаясь».
В The Rumpus — три стихотворения Рэймонда Антробуса, одного из самых заметных современных британских поэтов. Этот маленький цикл — переписка мужа и жены, пересказывающих друг другу свои сны, триллерно-тревожные у него, хоррорно-агрессивные у нее. Разница в темпераменте сновидений показывает, насколько сложна, если вообще возможна, коммуникация между героями — что, собственно, предсказано в первом стихотворении:
ты пытаешься прислать мне портрет
горящей женщины но ссылка не грузится
так что я не знаю что там а ты
в кино чем-то шуршишь в темноте
и мне кажется, мы перестали делать
все как привыкли, наш брак это новая
эра, ты уже не моя половина, черт
живи как хочешь а я буду как хочу я
5. Три текста о поэзии. В «Коммерсанте» Игорь Гулин рецензирует недавнюю книгу Инны Краснопер, называя ее самым интересным из недавно дебютировавших поэтов. «Тексты Краснопер делают время ощутимым физически — кажется, что их чтение требует мышечных усилий. Это время — время движения. Больше, чем любой автор в современной русской поэзии, Краснопер раскрывает язык как телесную вещь — орган, наделенный моторикой и способный к акробатике». По мнению Гулина, в современной русской поэзии, пережившей взрывное развитие, умножение языков и голосов, ощутим кризис, усталость; живущей за границей и пишущей не только по-русски Краснопер помогает как раз невовлеченность в российский контекст, «дистанция по отношению к собственному языку».
В «Лиterraтуре» — эссе Дмитрия Бавильского о Гале Пушкаренко. Под этим гетеронимом в последнее время выходят книги Олега Шатыбелко. Бавильский объясняет, почему раскрытие гетеронима повлекло не скандал, а, напротив, горячее одобрение: «творения Галы Пушкаренко представляли и продолжают представлять как бы квинтэссенцию и обобщение современного поэтического творчества. Себя как в зеркале я вижу, но это зеркало мне льстит». А льстить, по идее, не должно: «Гала гонит волну на саму эту демонстративную и бесстыдную имманентность современной российской поэзии, забродившей на своих фестивалях, чтениях и всяческих биеннале до окончательно неконвенционального уровня». Трактовка эта низводит тексты Пушкаренко до уровня чистой пародии — в том числе на «непрозрачные смыслы», повернутые задом к читателю («Принципиальна непроницаемость контента, который, конечно же, является конспектом… или же наброском стихов или же попросту набором реакций, но никак при этом не расшифровывается»). Всякий хороший пародийный проект меж тем означает и легитимацию пародируемого, и перевод разговора — переброс мяча — на другую сторону, так что на вопрос Бавильского, «возможна ли теперь иная какая-то трактовка проекта», хочется сразу искать утвердительный ответ.
А в Brittle Paper — небольшая обзорная статья Обакансе Лакансе о новых тенденциях в нигерийской поэзии — и тенденции эти выглядят очень знакомыми: молодые авторы «пишут скорее о личном, автобиографическом опыте, чем об общественном. Этот опыт они описывают с пылкой честностью, языком, близким к структурам и ритмам разговорной речи. Эти поэты могут восторгаться работами предшественников, например Кристофера Окигбо и Нийи Осундаре, но в их собственных стихах почти не чувствуется влияния старших». Лакансе подытоживает, что нигерийская поэзия поворачивается к нарративности, называет имена — Дж. К. Анове, Логан Фебруэри, Гбенга Адесина, Ромео Ориогун — и приводит несколько цитат.
6. Новый роман Виктора Пелевина пока не вышел, но уже есть тексты о том, почему читать его не надо: критика, еще недавно появлявшаяся минута в минуту с началом продаж, наконец опередила писателя. На «Кимкибабадуке» Сергей Лебеденко, предъявляя Пелевину счет за все грехи последних романов (мизогиния, надоевший цинизм, самоповторы), советует, что почитать вместо «Transhumanism Inc.» — именно вместо, потому что подобраны книги на темы, вроде как затронутые Пелевиным. Про перенос сознания — недавний роман Татьяны Замировской, про трансгуманизм — Альфину Голубеву, про жизнь транслюдей — Аше Гарридо.
7. В сети целиком появился июльский номер «Нового мира»: в нем — стихи Елены Сунцовой и первая часть нового романа Олега Ермакова «По дороге в Вержавск» — стилизованный текст о путешествии учителя с учениками к древнему городищу на Смоленщине; герои (дело происходит в раннесоветские годы) здесь говорят «чтой-то», «вишь», «еропланы» и называют основоположников коммунизма «Крал Мракс да Фриц тот Хенгельс» — впрочем, кажется, намечается выход за пределы «реалистического» нарратива. Рядом — предельно контрастная, строгая проза Анатолия Гаврилова.
Среди статей номера отметим две — Константина Фрумкина, который анализирует типовой конфликт в советских романах об ученых, и Кирилла Корчагина, который прослеживает пути русского уитменианства — не привычную линию, тянущуюся от Маяковского к шестидесятникам (с ответвлением в виде поэзии Алексея Гастева), а совсем иную, малозаметную, в текстах Ксении Некрасовой и Вениамина Блаженного. Елена Михайлик рецензирует подготовленный Олегом Лекмановым комментарий к мемуарам Ирины Одоевцевой, а Александр Чанцев — «Эпилог» Ханса Хенни Янна, последний том тетралогии «Река без берегов» (Чанцев не шутя предлагает поставить за этот труд памятник переводчице Татьяне Баскаковой).
8. «Новая газета» решила начать дискуссию о школьной программе по литературе — поводом стал выход новых госстандартов, утверждающих «золотой список» классики и резко ограничивающий учителей в любых маневрах. Ирина Лукьянова пишет об устаревшей программе, которую составляют, кажется, исходя из следующей логики: «когда часов на литературу мало, включение современных авторов — это вообще диверсия против национального культурного кода». «Уроки литературы должны быть уроками этики и патриотизма: читаем книгу, обсуждаем образцы поведения, пишем сочинение о том, почему отдавать повозки раненым, как Наташа Ростова, — хорошо, а отказываться от присяги, как Швабрин, — плохо». Лукьянова напоминает самоочевидную, казалось бы, вещь: «Большинство текстов, входящих в школьный канон, вообще изначально для детского чтения не предназначалось».
Эту мысль продолжает учительница Марина Терехова — она рассказывает о собственном родительском опыте (попытке одолеть с сыном список чтения на лето). Терехова задает вопрос, «почему ребенка непременно надо убить русской классикой», — и напоминает, что «у детей… нет летнего списка литературы ни по географии, ни по английскому языку, ни по математике», хотя сейчас «широкий выбор прекрасного научпопа, который интереснее учебников».
Наконец, председатель Гильдии словесников Антон Скулачев оценивает новые ФГОСы: «…получилась попытка зафиксировать содержание образования так, как Минпрос это понял: список, в котором наряду с А. С. Пушкиным перечислительно фигурирует Ю. П. Кузнецов, перечень, где нет ни одного современного имени, где у Чехова можно выбрать один рассказ, а у Шукшина без выбора два… Зато теперь на основе этих списков можно легитимно составлять задания ОГЭ и ЕГЭ». Главное содержание списков — XIX век, невнятным образом расфасованный по классам, — притом на многие сложные тексты отводится мало времени (например, два часа на «Снежную королеву»).
9. Вышла книга интервью с Фрэнсисом Фукуямой: заявлявший тридцать лет назад о «конце истории» философ теперь задается вопросом, устоят ли западные либерально-демократические ценности, и опасается, что нет — особенно его беспокоит Китай, который демонстрирует, что в условиях авторитаризма возможна мощнейшая модернизация. Книгу кратко рецензирует National Review: конфликт, который в ней вырисовывается, — между «индивидуальной» и «групповой» формами человеческой идентичности, и, пока групповая сильнее, с концом истории придется подождать. Кроме того, демократия совсем не всегда идет рука об руку с либерализмом. «Сам Фукуяма резко критикует основополагающую теорию англосаксонской либеральной традиции, согласно которой атомистические индивиды собираются вместе, чтобы учредить либерально-демократическое государство исходя из здравого смысла и собственных интересов. Он утверждает, что в реальности люди — „изначально социальные существа”, и разделяет мнение Гегеля: либеральная демократия появляется и закрепляется не из-за своей способности предотвращать условия, делающие жизнь „беспросветной, тупой и кратковременной”, а из-за того, что удовлетворяет фундаментальную человеческую потребность — убеждаться в собственной ценности благодаря мнению других».
10. На волне прошлогодних протестов Black Lives Matter антирасистские книги (например, «Как быть антирасистом» Ибрама Кенди) возглавили американские списки бестселлеров. Теперь маятник качнулся в обратную сторону: как пишет The New York Times, на подходе целая батарея консервативных опусов с названиями вроде «Я не могу дышать: как расовый обман убивает Америку». Критикующая BLM и поддерживающая Трампа чернокожая публицистка Кэндис Оуэнс выпустила книгу «Блэкаут», которая разошлась тиражом 480 000 экземпляров. Немногим меньше продажи у книги Марка Левина «Американский марксизм», на обложке которой — серп и молот в цветах флага США. Диапазон аргументации в этих книгах широкий: от заявлений о том, что борьба за социальную справедливость подрывает христианский дух страны, до разборов конкретных случаев полицейского насилия — с попыткой доказать, что в них не было расистской подоплеки. Появился даже импринт Emancipation Books — специально для небелых авторов, «чьи взгляды не совпадают с теперешней идеологической повесткой». Все эти книжные баталии, предполагает газета, связаны с выборами 2022 года: республиканцы намерены положить дебаты о «культурных войнах» в основу своей предвыборной агитации.
11. Напоследок — три польские ссылки. Журнал Książki, выпускаемый «Газетой выборчей», отмечает свое десятилетие: редакция предлагает прочесть десять самых заметных своих текстов за эти годы (в том числе рассказ Ольги Токарчук о том, как создавались «Книги Якуба», и интервью Юлиуша Куркевича с Джорджем Сондерсом) — и выбрать десять лучших книг из опубликованного в Польше за тридцать лет (среди претендентов — Дорота Масловская, Дариуш Щигель, Джулиан Барнс, Лусия Берлин, Дэвид Фостер Уоллес).
А на Culture.pl — два текста Игоря Белова, который не устает рассказывать о самых интересных сюжетах польской литературы: в первой статье он пишет о польских «проклятых поэтах» — и наследниках европейских декадентов XIX века, и нонконформистах времен ПНР: Станиславе Гроховяке, Влодзимеже Шимановском, Казимеже Ратоне («Его поэзия — это безжалостная хроника гниения заживо»). Во второй статье — история перевода на польский «Доктора Живаго»; в частности, мы узнаем, почему Чеслав Милош не взялся переводить пастернаковские стихи из романа: «Пастернак — это своего рода аналог наших Тувима и Ивашкевича, его следовало бы поместить как раз посредине. <…> Это поэзия человека, связанного не столько цензурой, сколько самой словесностью, топчущейся на одном месте. Если прозаик может многое почерпнуть для себя в русском XIX веке, то поэт — отнюдь».