«Абсурда у нас куда больше, чем принято считать»

Нисенитница, или 500 лет русского абсурда. М.: V–A–C Press, 2025

— Виталий Тимофеевич, давайте начнем с самого начала. В 2022 году вы пришли к нам с идеей сборника под заголовком, который звучал как название телеграм-канала с мемами: «500 лет русского абсурда». Не буду врать — уже тогда стало ясно, что это не просто сильная идея, а культурологическая провокация. Что было до того, как вы поделились этой задумкой с нами? Как вообще эта мысль пришла вам в голову?

— Как ни странно — все тоже началось в детстве. Я много читал Чуковского: «Тараканище», «Чудо-дерево», и уже тогда почувствовал, что за яркой детской формой скрывается нечто взрослое — абсурдное, как вы сказали, «подрывное». Меня это сразу потрясло так, что я полюбил это на всю жизнь. Потом я все больше открывал для себя абсурдистских произведений — и отечественных, и мировых. Эта область всегда меня притягивала. Я именно так ее и называю — область, не жанр и не форма.

Со временем я всерьез увлекся английской поэзией абсурда: читал, переводил — так появилась книга «Глупостихия. Британская поэзия бессмыслицы» (Бослен, 2014). Но именно тогда я и задал себе вопрос: а почему, собственно, только английская? Почему, когда речь заходит об русском абсурде, мы сразу вспоминаем Хармса и обэриутов — будто до них царил лишь здравый смысл?.. Абсурда у нас куда больше, чем принято считать, просто он прячется в других местах.

Подумав об этом, я стал искать его следы в русском фольклоре и словесности. И конечно, открыл целый мир: сказки, песни, побасенки, прибаутки, жанрово неуловимые тексты — и еще многое, что не поддается никакой классификации. Тогда и появилась мысль собрать все это в одну книгу. Объем оказался огромным — с заявкой на целую библиотеку, чего там один сборник? Особенно если учесть, как бурно эта традиция расцвела в XX веке и продолжает развиваться в XXI. Но это уже другая история. В итоге получился сборник «Нисенитница, или 500 лет русского абсурда», который позволяет увидеть русскую литературу в редком преломлении — через увеличительное стекло абсурда.

— Вы уже упомянули полное название книги, и в нем есть слово, которое лично я никогда не встречал, — «нисенитница». Расскажите о том, что это такое и почему вы решили вынести его в заголовок, который и без того концептуально выверен?

— Слово действительно редкое — старое, почти забытое. Впервые я увидел его у Гоголя, сейчас уже не скажу точно где, но в значении бессмыслицы, чепухи, ерунды. Оно сразу запомнилось, осело в памяти. А когда я перебирал возможные названия для сборника, хотелось, чтобы оно звучало не просто как хронология, а странно, абсурдно — в духе самой книги. Тогда и всплыла это «нисенитница». У слова очень простое происхождение — «ни то ни се». Обычные корни, но звучит неожиданно и точно! Я его предложил — вы согласились. Так и появилось это слово в названии.

— Может, теперь оно войдет в обиход!

— Надеюсь!

— Давайте поговорим про структуру. Все начинается с вашего предисловия под названием «Абсурдное предисловие к книге абсурда, в котором шесть цветных начал, две середины и шесть... нет, шесть с половиной кварковых концовок». Но об этом поговорим в финале интервью, чтобы начало стало концом — как обложка нашего издания. А пока — к текстам. Расскажите, как был устроен поиск такого огромного количества материалов? Вы обложились фолиантами в библиотеках или все эти произведения у вас когда-то осели в памяти, а тут удачно всплыли, как слово «нисенитница»?

— Конечно же, все в голове (смеется). Но если серьезно о структуре, то, конечно, логично было бы выстроить книжку хронологически — начиная с самых ранних произведений и постепенно дойти до начала XX века. Но, поскольку условно первая часть книги — это фольклор, то есть песни, сказки, прибаутки, которые невозможно датировать, пришлось отказаться от этой логики, и я объединял тексты по жанровому принципу: отдельно песни, отдельно сказки, отдельно всякие странности вроде «гисторий» и «авизий».

— Давайте сразу поясним, что это такое.

— Гистории? Можно сказать, что это шутейные истории. Просто со временем в слове historia пропала первая буква. А вот «авизии» — очень забавный жанр. Но на самом деле в них нет ничего забавного, потому что авизиями примерно в XVIII веке назывались новости. Их соединяли на каких-то листах, рукописных или печатных, и распространяли как сводки. Но впоследствии авизиями стали называть не только сами новости, но и пародии на них, где вымысел и реальность сплавлены в одно целое.

— Фейк-ньюс XVIII века?

— Вот те авизии, которые представлены в сборнике, — это точно фейк-ньюс. Псевдоновости, вывернутые наизнанку, гротескные, издевательские, иногда — откровенные сочинения, замаскированные под хронику. Чистый абсурд!

— При этом от хронологической структуры вы отказались в первой части, но во второй, где собраны авторские произведения, этот принцип все же соблюден.

— Да, во второй части я собрал произведения авторские, и там уже хронология выдержана очень строго. В итоге получилась такая дробная — кто-то скажет абсурдная! — структура, но, на мой взгляд, она все же достаточно понятная. А что касается поиска... Я искал везде: копался и в голове, и в разных книгах, и в очень старых журналах. Но тут все просто: если есть цель, то всегда все можно найти.

— Как мы уже отметили, в сборнике есть тексты, которые знают все — тот же «Нос» Гоголя, — и произведения, которые большинство людей никогда не читали. Как вы выбирали, что включить в содержание? И было ли у вас какое-то неожиданное открытие — текст, который вы никогда не встречали до этой работы, и он вас удивил?

— Хороший вопрос. Честно говоря, если долго заниматься этой темой, то ощущение открытия становится редкостью. Многие тексты уже были опубликованы, о них писали критики и литературоведы, есть серьезные исследования — в том числе замечательные книги о смеховой культуре в России.

— Вспоминается книга «Смеховой мир Древней Руси» Дмитрия Сергеевича Лихачева и Александра Михайловича Панченко.

— Конечно! И еще «Смех в Древней Руси» Лихачева, Панченко и Понырко. Чудесные книги. Там приведены многие произведения, некоторые из них я добавил в «Нисенитницу». Так что в этом смысле откровений не было. Но одно настоящее открытие случилось, правда уже после того, как наш сборник был сдан в типографию. Я продолжил копаться, искать и наткнулся на совершенно поразительные вещи — абсурдистские тексты Екатерины Великой. Это точно заслуживает внимания, и я надеюсь, что еще получится их опубликовать.

Продолжая этот разговор, скажу: литературные открытия вообще случаются редко, чаще — переоткрытия. Так у меня было со сказкой про репку. Ну что там абсурдного? Гротеск есть — гигантская репка, дед, бабка, внучка, сучка... Все знакомо вроде бы. Но когда я перечитал ее в «Народных русских сказка» А. Н. Афанасьева — был ошеломлен: после того, как пришла сучка, с помощью которой репку вытянуть не удалось, приходит нóга. Какая такая нóга? Что за нóга? Неважно, ничего не объясняется. Просто нóга. Тянут, тянут, вытянуть не могут. Затем приходит другая нóга, потом третья нóга, четвертая... И наконец пятая нóга... Все, вытянули репку. Абсурд? Абсурд! Чудесный поворот, казалось бы, всем знакомой сказки.

— Вы говорили про переоткрытия и сказали: «А что там абсурдного?» — и я поймал себя на похожей мысли. Работая над книгой, многие тексты я тоже буквально переоткрыл для себя. С некоторыми из них я сталкивался еще в детстве — не читал сам, а слушал, как мама читала их мне перед сном. Тогда это казалось просто забавным, а теперь вдруг понимаешь: это же абсурд! И вот вопрос. Когда вы отбирали тексты, что было критерием? Автор ведь, скорее всего, просто писал, не думая об «абсурде» как о жанре или области. А вы — как составитель — уже даете этому определение, помещаете произведения в контекст. Может быть, понимание абсурда приходит с возрастом? Сначала ты просто смеешься, а потом вдруг начинаешь видеть в смешном что-то гораздо более тревожное — и даешь этому новое имя?

— Если бы я сейчас попытался определить, что такое абсурд в литературе, я быстро зашел бы в тупик, потому что, по-моему, это невозможно.

— Но все же есть некоторые правила, свойственные «литературе абсурда».

— Конечно, и на ум приходят сразу Беккет, Ионеско и другие. А параллельно с этим есть Гоголь, который совершенно отличается от упомянутых авторов. Но ведь абсурд! Знаете, самое простое объяснение для этой книги — я собрал те произведения, которые счел абсурдом сам.

— Достаточно абсурдно.

— Да, но что такое абсурд? Это взрыв здравого смысла. Взлом привычной логики. Это когда мир выворачивается наизнанку. Издевательство над привычными вещами. Издевательство над обыденностью. Издевательство над тем, что нам не нравится, над тем, что нам неприятно, что осуждаемо. Издевательство над пороками общества и личности, над судьбой человеческой, в конце концов! Издевательство над жизнью, над смертью! Вот — абсурд! Для меня вот именно это главное. Выворачивание наизнанку здравого смысла. И когда это как-то фиксируется, устно или на бумаге, то ахает не только сам создатель произведения, но и все: читатели, слушатели, зрители. И этот замечательный прием всегда существовал в литературе, но не назывался абсурдом. Вижу по глазам, что вы хотите спросить об особенностях...

— Абсолютно! Об особенностях русского абсурда!

— А вот нет никаких особенностей русского абсурда. Абсурд всегда был — и в жизни, и в литературе. Всегда. По-моему, это просто неотъемлемая часть культуры с древнейших времен. Просто в какой-то момент это стали называть абсурдом, потому что слово любопытное, интересное. Абсурд — латинская приставка ab, означающая «от», «до», «под», «над», surdus — глухой. Получается абсурд — это «от глухого». Или метафорически можно сказать «под сурдинку». То, что говорится тихо, то, что произносится тихо; какой-то тихий, тихий звук, в котором есть какой-то смысл. В абсурде всегда есть смысл, но он не явен, он приглушен. Надо подумать, и тогда станет понятно, в чем суть произведения, которое определяют просто емким словом «абсурд». Кстати, в русском языке есть абсолютный аналог слова «абсурдный». Знаете?

— Удивляйте.

— «Оглушительный»! Оглушительный абсурд! Смешно же (смеется).

— Виталий Тимофеевич, с абсурдом стало понятней... «Взрыв здравого смысла». А здравый смысл тогда — что это?

— Если заглянуть в очень давнюю историю, в библейскую историю, то здравый смысл выражен десятью заповедями.

— А если для человека неверующего?

— Нагорная проповедь.

— Справедливо.

— Это правда. Она полезна всем — и верующим, и неверующим. В Нагорной проповеди здравый смысл выражен предельно просто: не делай по отношению к другим того, чего не хотел бы по отношению к себе. Все. Вот на этом и строится здравый смысл. Это и есть его суть — коротко, ясно и всеобъемлюще. Хотите современную версию? Пожалуйста: три закона робототехники Айзека Азимова. Они ведь не про роботов — они про людей. Первый закон: не причиняй вреда человеку. Второй: подчиняйся приказам человека, если это не противоречит первому закону. Что значит «приказ человека»? Это действия по человеческим правилам, но только если они не вредят человеку. Третий закон: заботься о себе, если это не нарушает первые два закона. Вот и все: забота о людях, забота о себе, здравый баланс. Что еще нужно? Это и есть здравый смысл.

И, на мой взгляд, эта книга — для всех, кто обладает здравым смыслом. И всё. Образованный, необразованный, интеллигентный или не очень, знающий литературу или впервые к ней прикасающийся — неважно. Главное — здравый смысл. Тот, кто им обладает, поймет, что такое взрыв здравого смысла, что такое издевательство над ним. Поймет — и примет.

— В таком случае взлом здравого смысла — это взлом базовых представлений о мире?

— Взлом здравого смысла — это издевательство над людьми, которые не понимают здравого смысла. Вот что такое взлом.

— Конечно, грустно, что тираж книги всего лишь полторы тысячи. Получается, что лишь полторы тысячи человек обладают здравым смыслом... Даже меньше: ведь у вас тут лежит коробка с авторскими экземплярами.

— Да уж. Смешно и абсурдно!

— Это не первая наша с вами книга — уже выходили сборники фантастической прозы: «Сказки мятежей и трюфлей. Небывалая русская фантастическая проза XVIII-XIX веков», «Призраки со всех сторон. Необыкновенная русская фантастическая проза XIX века», в работе еще несколько сборников. Но иллюстративный материал этой серии — это форзацы и первые страницы опубликованных произведений. В работе над «Нисенитницей» мы впервые позвали художника оформить издание и коллективно выбрали Олега Кузнецова — на мой взгляд, не прогадали.

— Да, когда я увидел эти эскизы, мне они сразу понравились, мне казалось, что это очень здорово, это очень точно для книги абсурда. Они прекрасно дополняют книгу, эти рисунки, так что я принял их сразу, и мне показалось, что это здорово. И отдельно хочу отметить твердую обложку — редкость для V—A—C Press. Тоже, наверное, некоторый взлом редакционных издательских правил!

— Тем не менее мы сохранили важный для вас принцип: абсурдистские произведения мы опубликовали в том виде, в котором они были изданы впервые. Я знаю, что для вас это важно. Но мне иногда как редактору кажется, что некоторые запятые — просто ошибки наборщика. Вы всегда спорите и доказываете обратное. Почему для вас так важно оставлять тексты именно в их первоначальном виде?

— Мне хочется, чтобы современный читатель увидел тексты глазами современника — автора и читателя того времени. Это моя прихоть. К тому же сегодня культура пунктуации очень упала: люди ставят запятые где попало или не ставят вовсе, часто не знают значения слов и корней. Это беда. Следуя во всем первоисточнику, я показываю, как важна пунктуация для ритма чтения и дыхания текста. Запятая — это маленькая пауза, точка — большая, тире — еще более продолжительная, многоточие — очень длинная пауза, заставляющая задуматься. В XIX веке использовали и множественные многоточия, и несколько тире подряд, чтобы управлять вниманием и настроением читателя. Правила пунктуации изменились, но суть та же: это забота о тексте и о том, чтобы его правильно восприняли.

— Мы подбираемся к финалу, поэтому давайте — как и обещали — поговорим про ваше предисловие. Заглавные буквы шести цветных начал (Амарантовое, Бежевое, Синее, Умбровое, Резедовое, Дикое) складываются в слово «АБСУРД», затем следуют «Две середины», «Странная концовка», «Верхняя концовка», «Очарованная концовка», «Истинная концовка», «Прелестная концовка», «Нижняя концовка» и «Половинка концовки». Два вопроса: как и зачем?

— Потому что абсурдно.

— И не поспоришь.

— Конечно. Для меня было важно сделать и цветные начала, которые, как вы правильно отметили, складывались в слово, и написать такое количество концовок. Это смешно и абсурдно — тем более учитывая жанр предисловия, в котором традиционно все очень стройно и гладко. Я сейчас не могу ничего другого сказать, кроме как: читайте книгу.

— Мне особенно нравится последняя часть предисловия — «Половинка концовки», — которая состоит из одной фразы: «...а кто слушал — молодец». Это самое абсурдное, что я слышал в детстве, потому что обычно взрослые заканчивали так какие-то важные слова, сказанные в шутку, которые в детстве ты часто вообще не слушаешь и не запоминаешь. И вот если ты все прослушал, то что делать? Как стать молодцом, если все упущено?

— Поэтому и нужно внимательно слушать то, что абсурдно. И тогда будешь молодцом.