1. Сначала, ясное дело, про Нобелевские премии. Русские критики и журналисты в основном оба решения одобряют. Галина Юзефович полагает, что Шведская академия «доказала свою верность идеалам политического и культурного многообразия: награда по-прежнему может присуждаться авторам разных убеждений и взглядов, а вовсе не только „борцам за все хорошее”». Егор Михайлов радуется тому, что премия в очередной раз дала «достойный повод для обсуждения, споров, проклятий, восхвалений и заламывания рук». Дмитрий Волчек подробно разговаривает о Петере Хандке с переводчиком и директором Австрийской библиотеки в Санкт-Петербурге Александром Белобратовым.
Не то там, у них! Победе Ольги Токарчук в Польше рады не все: с одной стороны, мэр Вроцлава обещает бесплатный проезд в транспорте всем, у кого будет при себе книга лауреатки, Юстына Соболевска в Polityka пишет, что премия Токарчук — большой подарок Польше в нынешний период хаоса, сама Токарчук посвящает свою победу польскому народу и призывает участвовать в выборах. С другой стороны, консервативно настроенные поляки, давно не любящие Токарчук за антипатию к партии «Право и справедливость» и вообще антинационализм, возмущаются решением министра финансов освободить писательницу от налога на премию и винят ее в самых разных грехах. Gazeta Wyborcza (которая, конечно, за Токарчук радуется) приводит список ярлыков и оскорблений, которыми писательницу и ее книги награждают про-ПиС-овские издания: «антипольский курс», «плюет на Польшу», «звезда мейнстрима».
Но все это, конечно, меркнет по сравнению со скандалом из-за нобелиатства Петера Хандке. Напомним общеизвестное: австрийский писатель поддерживал Югославию в конфликте с НАТО (в том числе подвергал сомнению факт резни в Сребренице) и выступал на похоронах Милошевича. Первым бросил камень в лауреата американский ПЕН:
«Мы потрясены тем, что выбран писатель, который воспользовался своей публичностью для нападок на историческую правду и поддержки тех, кто чинил геноцид, например бывшего президента Сербии Слободана Милошевича и лидера боснийских сербов Радована Караджича. <…> Мы не согласны, что писатель, неоднократно ставивший под сомнение тщательно задокументированные военные преступления, заслуживает похвалы за „языковую изобретательность”. В то время, когда растет популярность национализма, крепнут автократии, мир захлестывает дезинформация, литературное сообщество заслуживает большего».
В том же духе высказываются другие американские критики — не упускающие возможности напомнить Шведской академии: она после прошлогоднего конфуза обещала исправиться и признать, что кроме белых европейцев есть и другие люди. Алекс Шепард из The New Republic (тот самый, что обещал съесть пластинку Боба Дилана, если он получит премию) предполагает, что академики просто троллят:
«Решение наградить Хандке, видимо, означает следующее: Нобелевский комитет не запугать требованиями политкорректности, он будет премировать кого захочет. Есть и другая версия. <…> В эпоху культурной разрозненности эта премия, некогда главный арбитр литературного величия, изо всех сил старается сохранить актуальность. Если бы она по-прежнему награждала неизвестных европейских поэтов, которые не вызовут никакого ажиотажа в прессе, об актуальности пришлось бы забыть. <…> Награждение Хандке после долгих попыток убедить мир, что академия меняется, можно воспринять только как публично показанный кукиш».
Если Шепард пытается проанализировать спорное решение, то Кэрри Маллинз из Electric Literature просто злится:
«Оба лауреата этого года — не из Западной Европы (по крайней мере по происхождению, Хандке-то уже 30 лет живет во Франции). Но они все равно белые и европейцы. <…> У Академии был шанс продемонстирировать новый подход, внимание к разнообразию и инклюзивности. Вместо этого она доказала, что в лучшем случае узко мыслит, а в худшем — поддерживает дискриминацию. Благодаря прошлогоднему скандалу мы смотрели на Нобелевскую премию с вниманием и надеждой, но она не заслуживает ни того ни другого».
Кроме того: Салман Рушди заявил, что по-прежнему, как и 20 лет назад, готов назвать австрийского коллегу «международным придурком года», Славой Жижек сказал, что Хандке был прав, когда несколько лет назад предложил вообще упразднить Нобелевскую премию, а словенский писатель Миха Маццини удивился тому, как в эссе Хандке о Югославии сочетаются жестокость с наивностью. Достоинства прозы Хандке, в отличие от книг Токарчук, вообще не обсуждаются.
2. В «Огоньке» Игорь Дуардович рассказывает о доселе неизвестном романе Юрия Домбровского «Дрогнувшая ночь». Считалось, что в четвертый раз Домбровский был арестован за роман «Обезьяна приходит за своим черепом». Выясняется, что параллельно с антифашистской «Обезьяной» писатель работал еще над одной книгой — которую можно назвать антиамериканской. Вот как Домбровский говорил о ней:
«…в новом романе я буду писать о ядовитой демагогии американского неогитлеризма, разлагающего души народов под маской демократизма и свободы. Моя задача была показать, что, выступая и в белых перчатках, американизм несовместим с жизнью и свободой народов».
Слова одного из героев «Дрогнувшей ночи», выражавшего симпатию к американцам, один из свидетелей по делу Домбровского приписал самому автору. Домбровского посадили на 10 лет — отсидел он шесть и в 1955-м вышел на свободу. «Дрогнувшую ночь» он не стал дописывать, считая ее теперь «безнадежно плохой книгой. <…> В итоге он подарил ее какому-то коллекционеру. Существует рукопись до сих пор или нет, остается гадать». Две страницы, сохранившихся в деле Домбровского, опубликованы здесь же.
3. Роскомнадзор по жалобе от «Эксмо» заблокировал Twirpx — одну из самых полезных электронных библиотек, где можно было за небольшие деньги скачать, например, давно отсутствующие в магазинах научные работы. Для студентов и исследователей этот сайт был очень важен. Поводом для блокировки (ironically) стал роман Маркуса Зусака «Книжный вор» — который, по утверждению администрации Twirpx, еще до жалобы издательства было нельзя найти на сайте.
4. На сайте «Русская культура» Григорий Беневич пишет о стихах Лидии Купцовой, известной и как Бабка Лидка:
«„Я не из города, не из села — / Я из барачного строя. / Бритых подонков родная сестра, / Серого, в общем, покроя”. Кажется, впервые (и когда — в начале XXI века!) у нас появился поэт, чья лирическая героиня говорит о себе такое».
Беневич сопоставляет Бабку Лидку с Евгением Кропивницким и особенно подчеркивает, что, несмотря на «барачный» колорит, героиня ее стихов взыскует возвышенности. Опубликованная биография поэтессы заставляет заподозрить мистификацию: «стихи пожилой, пьющей, больной, скитающейся по Сибири бомжихи… Не литературный ли это вымысел? Бог весть — в наш пост-модерновый век никогда нельзя быть до конца уверенным, чтό подлинник, а чтό вхождение в заданный образ. Если второе — то в образ „бабки Лидки” неизвестный нам поэт вошел с потрясающей убедительностью и достоверностью».
5. Библиотеки Красноярского края предложили своим читателям совместными усилиями прочитать миллиард страниц — по аналогии с социалистическим обязательством 1970-х, когда красноярские предприятия пообещали произвести дополнительной продукции на миллиард рублей. Самое интересное в проекте — не само обещание, а сайт, на котором можно видеть, какие книги заказывают в городах и селах Красноярского края. Читатели оставляют на них отзывы. В Сучковской сельской библиотеке недавно читали поэтическую антологию «Свойства страсти», в селе Белый Яр котируются боевики Кирилла Казанцева про оборотней в законе, в Тарутине любят Пушкина и Лермонтова.
6. Дикий скандал с самопровозглашенным гуру исторической науки Евгением Понасенковым, который пару лет назад выпустил «Первую научную историю войны 1812 года». Книга удостоилась, в частности, разоблачительной рецензии на «Горьком»; теперь рецензенту — историку Льву Агронову — и другим скептикам угрожают неизвестные поклонники автора. Дошло до взлома почты, обвинений в педофилии и хвалебных правок в Википедии. «Новая газета» на условиях анонимности публикует признания бывшего фаната Понасенкова: он утверждает, что вокруг Маэстро (как Понасенкова называют поклонники) сложилась почти что секта.
7. Кинокритик Мария Кувшинова предлагает особый фильтр для восприятия фильма «Джокер» — русскую литературу. В то время как европейцы упиваются экзистенциальной драмой, а американцы негодуют, что Джокер неканоничный, «у нас в России есть своя универсальная отмычка для открывания любых замков — русская литература, с ее собственной традицией разговора о „маленьком человеке”». Затравленный обществом Артур Флек станет понятнее, если вспомнить Акакия Акакиевича (который после смерти стал злобным привидением) и «Собачье сердце», где сноб профессор Преображенский сам порождает чудовище.
«В фильме Филлипса есть диалог Артура и Томаса Уйэна, почти дословно повторяющий разговор Шарикова и Преображенского: „Что-то вы меня, папаша, больно утесняете,— вдруг плаксиво выговорил человек. Филипп Филиппович покраснел, очки сверкнули. «Кто это тут вам „папаша?” Что это за фамильярности? Чтобы я больше не слыхал этого слова! Называть меня по имени и отчеству!»”. „Приятель, я не твой отец”, — говорит Уэйн-старший, умывая руки в театральном туалете, в ответ на просьбу „соблюдать долбаные приличия”».
8. На «Кольте» — большое интервью с поэтессой Галиной Рымбу. Разговор идет и о ее собственной работе, и вообще о преобразованиях русскоязычной политической поэзии:
«В какой-то момент мне стало очевидно, что лично для меня больше не работает такая политическая поэзия, которая имитирует прямую речь, прямое высказывание или абсорбирует в себе речь других (не важно, серьезно или иронически); или такая поэзия, что строится на „мобилизационных” образах, к которым возможно легкое аффективное подключение и за счет которых происходит „возгонка”: они гарантируют „напряжение” стиха, но это не напряжение значения».
Работают вещи более сложные, иногда кажущиеся отвлеченными от политической повестки; в цикле «Книга упадка» Рымбу пишет о локальных и глобальных катастрофах — и конструирует способы отношения к ним. Поэтесса ссылается на опыт Аркадия Драгомощенко и Рене Домаля, «мир-системное письмо» Ингер Кристенсен и прозу Мориса Бланшо. «Может быть, поэтический язык — это и есть тот общий язык, который будет единственным возможным языком сближения после катастрофы», — говорит поэтесса.
9. В The New Republic — статья о том, как индийский прозаик Амитав Гош, чтобы продемонстрировать реальность глобального потепления, отказался от реализма. В 2016 году Гош выпустил публицистическую книгу «Великий беспорядок». По его словам, об изменении климата до сих пор не выходило серьезных литературных произведений, потому что современный роман сложился в эпоху промышленной революции — когда из литературы ушла сила непредсказуемых событий, стихий, какой ее знали басни и эпические поэмы прошлого. «В большинстве современных романов… индивид имеет преимущество перед обществом — притом понимается это преимущество консервативно. Даже в самых мрачных текстах неистребим дух оптимизма: жизнь будет продолжаться несмотря ни на что».
Гош боится, что наши потомки (если они будут) осудят нынешних писателей — за то, что те скрывали от человечества его незавидную участь.
В отличие от многих авторов своего поколения, Гош не разочаровался в романном вымысле, а, напротив, предлагал писателям больше фантазировать, выдумывать более впечатляющие катаклизмы. И вот теперь у него вышел роман, сделанный по этим заветам: называется он «Оружейный остров». Главный герой — торговец антикварными книгами по имени Дин. Он узнает старинный миф о том, как грозная богиня, повелительница змей, покарала не верившего в нее оружейника. А дальше этот миф начинает воплощаться в жизни героя: его преследуют змеи. Путешествуя по миру, букинист видит катастрофу за катастрофой: на морской берег волны выбрасывают мертвых дельфинов, в Венеции случается наводнение, в Лос-Анджелесе из-за лесных пожаров переносится конференция; Гош нагнетает ужаса, вводя в роман страшные сны, предсказания, шаманов и ангелов. За всем этим, считает автор статьи Абраджиоти Чакработи, размывается и пропадает убедительность главного героя: то он, почти как ученый, пытается разобраться в экологических невзгодах; то перепуган, как персонаж хоррора. Вспомогательные герои не спасают ситуацию: значительная часть романа — просто информационные дайджесты, разбавляемые глупыми репликами вроде «Почему?» и «Что это значит?». Полемический накал это сильно снижает, да и обращение к мифологии не убеждает в актуальности проблемы. Перед нами тот случай, когда определение «роман-катастрофа» звучит двусмысленно: по мнению Чакработи, чтобы создать нечто по-настоящему потрясающее воображение, Гошу не хватило смелости.
10. В Японии обнаружена недостающая часть рукописи «Гэндзи-моногатари» — одного из величайших японских романов, авторство которого приписывается придворной даме начала XI века Мурасаки Сикибу. Оригинальная рукопись не дошла до нас, но сохранилось много копий — в частности, в XII веке роман переписал великий японский поэт Фудзивара Тэйка. До сих пор было достоверно известно о четырех переписанных им главах; теперь подтверждено, что еще одна глава, в которой принц Гэндзи знакомится со своей будущей женой, тоже писана его рукой. «Рукопись хранилась в продолговатом футляре» в доме 72-летнего Мотофуйю Окоти — потомка одного из феодальных властителей княжества Ёсида. В The Japan Times можно увидеть его фотографию с рукописью.