Термин «Великий американский роман» возник чуть ли не раньше самого романа. Во всяком случае, когда американский новеллист Уильям ДеФрост в 1868 году писал свою программную статью с одноименным названием и призывал творцов молодой нации побойчее стучать молоточками над самой главной книгой все еще юной Америки, он такой главной книги не видел (хотя поклонники Мэлвилла и Готорна с ним могут не согласиться). Единственное, что, по мнению ДеФроста, хотя бы отдаленно напоминало идеал, была «Хижина дяди Тома», пусть излишне сентиментальная, но зато отвечающая его главному требованию — «естественности». То есть реалистичности сюжета — никаких там притч. Пройдет еще двадцать лет, прежде чем в 1884 году появится первая книга, которую целый хор критиков признает первым великим американским романом, — «Приключения Гекльберри Финна» Марка Твена. Но история литературы, к счастью, на этом не остановится.
ДеФрост в конце XIX века — и вся американская литературная братия вместе с ним — ждали одного великого романа. Но в волнении этих ожиданий любая хорошая американская книжка кем-нибудь да записывалась в великие. А если мы решим читать «great» в определении просто как «большой», то этот процесс и вовсе может идти вечно. В итоге родилась литература, состоящая из декларативно великих романов, каждый из которых стал кирпичиком в каноне столь же декларативно великой нации — случай в мировой практике уникальный. Канон большого американского можно составлять и так и эдак, он, конечно, меняется со временем и в зависимости от глаз смотрящего, но, как ни поверни, есть в нем романы всякие: и подростковые, и фантастические, и романы, написанные не американцами («Лолита» Набокова), и романы не совсем об Америке («Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау» Джуно Диаса), и романы, вовсе на романы не похожие («Голый завтрак» Уильяма Берроуза). Реализм сменялся модернизмом, ему на смену приходил постмодернизм, чередовались герои, эпохи, идеи, но одновременно с этим американский роман умудрялся все время бубнить об одном и том же — и возможно, именно в его неизменном гуманизме и кроется секрет успеха.
В общем, сегодня, когда каждый год длинный список больших американских романов теснит с пяток новых претендентов, интересно задуматься даже не над тем, по каким критериям их принимать в высшую лигу, а над тем, что все они рассказывают. Была ли эта молодая нация, которая создала великую литературу, или, наоборот, литература выковала нацию? И если эти уроки воспитали целую страну, то неплохо бы присмотреться к ним получше и запомнить самое главное.
Урок первый: капитализм отвратителен
Как ни парадоксально, немало несомненно великих американских романов посвящено проклятиям в адрес общества потребления. Паранойя, энтропия, сложная сеть разнообразных заговоров, делающих простую жизнь обычного человека невозможной. Необязательно быть членом секты «нет бога, кроме Пинчона», чтобы разделить этот печальный взгляд на мир: в этом жанре одинаково хорошо себя чувствуют и самый острый, и непримиримый критик американского общества Дон Деллило, и поп-постмодернист Дэйв Эггерс, и даже Стивен Кинг. Впрочем, все эти авторы в России и так прочитаны, зато в любом уважающем себя списке великих романов на Западе на этом месте вспомнят неизвестного у нас, но первого и важнейшего американского постмодерниста Уилльяма Гэддиса и его роман «JR» — историю 11-летнего мальчика, построившего свою капиталистическую империю, одновременно безумную и точную констатацию печального состояния мира.
Урок второй: идти против системы невозможно, но необходимо
Американские романисты по-разному пытались бунтовать против сложившегося порядка вещей. Кто-то вспомнит литературу битников, но все же самая известная тут книга — «Уловка 22» Джозефа Хеллера (есть люди, упорно желающие называть роман «Поправкой-22», пожалуйста, но точнее перевод английского catch от этого не станет). Это хрестоматийный пример бюрократической игры, в которую играет с человеком государство: все запреты прописаны в законе, который нельзя прочитать, потому что закон запрещает его читать. Однако главной в каноне принято считать книгу гораздо более пронзительную и тонкую: «Невидимка» Ральфа Эллисона — рассказ (во многом автобиографический) чернокожего американца, который, будучи черным в Америке, оказывается как будто социально невидимым и видит свою миссию в том, чтобы «проявить» себя, обнаружить для общества. Вышедшая в 1953 году книга сама по себе стала не просто фактом литературы, но и действием, ей достаточно было случиться быть написанной, а затем прочитанной, чтобы добиться успеха.
Урок третий: все всегда может пойти не так
Бабочки, на которых не стоит наступать, в большом количестве наводнили американскую литературу и стали одним из главных ее сюжетов. Но в отличие от антиутопий у американского романа почти всегда есть конкретная точка перелома — реальное или почти реальное историческое событие, после которого мир никогда не будет прежним. В «Человеке в высоком замке» Филиппа Дика этим событием становится убийство Франклина Рузвельта, в «Галапагосах» Курта Воннегута финансовый кризис и неведомый вирус приводят к возвращению человечества к звериному состоянию, в его же «Колыбели для кошки» людей уничтожают игры с оружием массового поражения, в «Дороге» Кормака Маккарти ядерная катастрофа кажется чуть более реальной, чем само дикое путешествие отца с сыном. Ну а в «Мертвой зоне» Стивена Кинга, романе 1979 года, герой предвидит, что будущий президент развяжет Третью мировую войну, и готовится к политическому убийству, чтобы это предотвратить. В общем, мир очень хрупок, и в любой момент может сломаться — поэтому помнить о потенциальных угрозах важнее, чем мечтать о возможном величии.
Урок четвертый: провинция — это настоящий центр Америки
У американского величия долгое время была вполне определенная география: Юг или хотя бы американская глушь, маленький город, полузабытая окраина, земля, которая открывается автором, — и рождение земли становится актом сотворения равнозначному рождению нации. Как тут не вспомнить фолкнеровскую Йокнапатофу — величайший пример сотворения мира в мировой литературе. Великое в американском романе и без Фолкнера очень часто начинается с малого, как в «Убить пересмешника» Харпер Ли, где место действия практически определяет сюжет. Мы изучаем маленькое с лупой и принимаем его за большое. И хотя романтический образ провинции из литературы понемногу вымывается (в романе Донны Тартт «Маленький друг», например, отдающем дань мифологии Юга, все уже совсем не обаятельно, а попросту страшно), у нас еще есть хорошие романы о возвращении к истокам, к местам американских праотцов, и их преобразующей силе — «Корабельные новости» Энни Пру, например, Пулитцеровская премия 1994 года, история первостатейного городского неудачника, отправившегося в Ньюфаундленд, на родину предков, чтобы начать жить сначала.
Урок пятый: от прошлого никуда не деться
Сбежавшая рабыня убивает маленькую дочь, чтобы она уже никогда не попала в рабство, — но много лет спустя та возвращается недружелюбным призраком, ненасытным и требующим любви, поклонения и вины. Трудно представить более наглядную метафору американских отношений с прошлым, чем «Возлюбленная» Тони Мориссон, но и в прочих ее романах история Америки, явленная в частных трагедиях, предстает огромной черной дырой вины и беды, которую можно насытить только, кидая ей куски своего тела. Другой великий роман о мучительных отношениях с прошлым вообще и с американским расистским наследием в частности — «Людское клеймо» Филиппа Рота, герой которого всю жизнь пытается скрыть свое прошлое, но никак не может от него освободиться. И как бы ни несимпатичен был герой, гнев писателя направлен именно на общество с его ярлыками, расистскими убеждениями, отсутствием толерантности и прочим букетом унаследованных болезней. Пожалуй, именно «Людское клеймо» лучше всего доказывает, что в американском обществе нельзя быть безнаказанно чернокожим, не притворяясь кем-то иным.
Эдвард Хоппер, «Семь утра». 1948 год
www.wikiart.org
Урок шестой: «американская мечта» обречена
Неизвестно, какое былое величие Америки собирается возрождать ее новый президент (американский роман порвал с идеей могущества еще сто лет назад, до Великой депрессии), — смотри монументальную трилогию Джона Дос Пассоса «США». Начиная с романа «Манхеттен» (1925), Дос Пассос пытается показать американское общество целиком и потому неизбежно предвидит финансовый крах 1929 года и последующее разочарование в любых высоких идеях. Уже у Дос Пассоса последним оплотом «американской мечты» становится жажда наживы, а не гуманистические или общественные победы, о которых изначально мечтают его герои. Много лет спустя, в «Американской пасторали» Филипа Рота, беготня за материальными ценностями приводит к ожидаемому краху в финале: после трудов и накоплений в трех поколениях приходит поколение четвертое, которому на весь этот материальный достаток наплевать. Не зря американцы не так давно экранизировали романы Ричарда Йейтса «Дорога перемен», в которой внешнее благополучие 1950-х оказывается ловушкой для дураков. Этим, собственно, все сказано — американская мечта о материальных благах теряет всякий смысл без благ духовных.
Урок седьмой: никогда не стоит недооценивать женщин
Американский роман эмансипировался довольно рано: уже у Эдит Уортон, первой женщины, получившей Пулитцеровскую премию по литературе (1921 год, роман «Век невинности»), появляются героини-денди, которые умнее, ярче и благороднее недостойного их общества. В 1963-м роман феминистки и коммунистки Мэри Маккарти «The Group» о судьбах выпускниц престижного нью-йоркского колледжа на долгие недели возглавил список продаж и стал важной попыткой пересочинить историю об американской мечте на женский лад. На русский «Группа» никогда не переводилась, но это не повод ее не знать и не отдать ей должное. Ну а один из главных романов последних десятилетий, «Housekeeping» Мэрилин Робинсон (1980), и вовсе герметично закрыт от всего мужского и почти лишен персонажей-мужчин: эта история двух сестер-сирот, которых воспитывает их странная тетушка, обыгрывает ключевой для Америки образ дома, очага и приюта и напоминает, что женский мир на деле и сильнее, и безумнее мужского.
Урок восемь: мир не сошелся на Америке
Пулитцеровская премия за «Короткую удивительную жизнь Оскара Уао» Джуно Диаса напоминает нам об удивительнейшем из свойств американского романа: для того чтобы роман стал американским, он вовсе не обязательно должен говорить об Америке, но любой разговор все равно в итоге оказывается именно о ней, каждый внешний сюжет он затягивает в себя и превращает в сюжет о стране. И так возникают разговоры об эмиграции, о диктаторстве, о том, как вписываются в американскую жизнь новые рекруты («Американа» Чимаманды Нгози Адичи) и как беды и печали других народов становятся частью ее пестрого целого, как в любом романе Майкла Шейбона, да хотя бы в «Союзе еврейских полисменов».
Урок девять: частный человек важнее всего
На самом деле, главный урок американского романа — его радикальный непобедимый индивидуализм. Что объединяет Сола Беллоу, Джона Апдайка, Томаса Вулфа, Ричарда Форда, да хоть Дэвида Фостера Уоллеса, чем сатирический «Сговор остолопов» Джона Кеннеди Тула похож на лирического «Стоунера» Джона Уильямса, — так это тем, что частный человек всегда стоит в центре мира, что все это, нами прочитанное, — это свод его печалей и горестей, что неуверенность перед миром, желание сбежать от него и скрыться, найдут понимание и сочувствие. «Гуманистический» — слово из прошлого века, и XXI век, конечно, попробует как-то всю эту уютную конструкцию дегуманизировать, но, к счастью, пока удается ему не очень.
Урок десятый: что неважно быть серьезным
Потому что ничего несерьезного все равно нет и быть не может: американский роман может сколь угодно пытать жанровые рамки и все равно оставаться великим в своих новых пределах: будь то легкомысленный рассказ об эпохе джаза (Эдит Уортон, например, считала первым явлением великого романа «Джентльмены предпочитают блондинок» Аниты Лус), подростковая повесть («Над пропастью во ржи»), фантастическая подростковая повесть (например, созданная Сьюзен Коллинз еще до «Голодных игр» серия книг о приключениях мальчика Грегора в подземном царстве и великой войне тараканов и крыс). Именно в новом веке с уходом классиков стало очевидно, что жанр величию не помеха: комиксовые супергерои и еврейские полисмены Майкла Шейбона, комедия взросления Дэйва Эггерса в «Душераздирающем творении ошеломляющего гения», украинские путешествия за идентичностью Джонатана Сафрана Фоера все равно находят положенное место в каноне.