5 книг о том, какой бывает пропаганда и как ей противостоять

Из русского издания книги Лифтона пропала часть названия  —  на обложке не хватает подзаголовка «изучение промывания мозгов в Китае». Сегодня слово «пропаганда» скорее ассоциируется с нацистским режимом в Германии или современными реалиями идеологического противостояния сверхдержав. Но, строго говоря, до Корейской войны 1950 года у этого понятия не было ярко выраженного негативного прочтения  —  еще в 1928 году Эдвард Бернейс, племянник Зигмунда Фрейда, написал свою главную книгу «Пропаганда», которую сегодня скорее бы поставили на одну полку с литературой по связям с общественностью. Работа Лифтона стала одним из первых ответов на вопрос, волновавший американское общество: почему их соотечественники возвращались из китайских военных тюрем убежденными коммунистами? Как у противника получилось настолько успешно навязать противоположные прошлым убеждения и переписать личности своих пленников? В поиске ответов Лифтон проанализировал несколько случаев: одна часть книги посвящена обработке жителей Запада, другая  —  уже самого китайского населения.

В книге, открывающейся тем самым буддийским афоризмом, упомянутым парой абзацев выше, впервые используется словосочетание «промывка мозгов» в его современном понимании. Эта книга перекидывает мост между сравнительно травоядным взглядом на пропаганду Бернейса к восприятию пропаганды как инструмента насилия над человеком, характерного для наших дней. Лифтон выстроил жизнеспособную рамочную структуру, способную описать китайскую, а позже и специфическую для современных ему коммунистических режимов «реформу мышления». Итогом этой работы стали восемь критериев, многие из которых знакомы сегодня даже тем, кто никогда о Лифтоне не слышал: монополия группы на истину, мистические и речевые манипуляции, контроль над формами коммуникации между людьми, исключительное право на определение достойных жить в мире будущего.

Но одна из главных находок Лифтона  —  выводы об особенностях языка тоталитарных обществ. Он вводит понятие «мыслеуничтожающее клише» (thought-terminating cliche), описывающее способы сжать сколь угодно сложную проблему человека до кратких, избыточно обобщающих слов или фраз. С одной стороны, такие клише могут подаваться как «народные мудрости» вроде псевдоцитат классиков и поговорок, способных обнести любой феномен желаемой рамочной структурой типа «бьет  —  значит любит». С другой стороны, тоталитарный язык сконцентрирован вокруг всеописывающего и предельно категоричного жаргона, уже содержащего в себе все необходимые оценки. Это буквально язык божественных благ и дьявольских козней: наши доблестные защитники, их беспринципные варвары; прогрессивные либералы и традиционные ценности; психологическое насилие над представителем власти и хлопки. Язык таких клише литературный критик Лайонел Триллинг метко охарактеризовал как «язык не-мышления», ведь такая совокупность оценочных ярлыков освобождает человека от необходимости самому осмысливать происходящее, что в итоге ведет к атрофии этой способности в принципе.

В другое время можно было бы сказать, что в этой книге нет ничего особенного и в ней описываются какие-то специфические случаи очень грубой обработки людей. Но мне кажется, что сегодня мы дошли до той точки, когда подобная литература позволяет хотя бы немного приподнять зеркало и увидеть ситуацию со стороны.

Ноам Хомский, на мой взгляд, принадлежит к той категории пожилых академиков, отношение к которым потребует этической переоценки в ближайшем будущем. Многие подобные ученые, кажется, окружены ореолом намоленности, и их работы давно цитируются без всякого контекста. Сами мужи тем временем стареют, сила их авторитета привлекает к ним интерес из самых разных областей, специалист в узкой нише становится экспертом по всем вопросам, и в этот момент часто оказывается, что Ученый за вычетом эрудиции может мало чем отличаться от обывателя  —  интервью Хомского, посвященные последним событиям, наглядно это показывают.

Но до всего этого, в 1988 году, Хомский в соавторстве с Эдвардом Херманом написал книгу «Производство согласия. Политическая экономия массмедиа». Важность этой книги заключалась в модели воспроизводства неравенства благ и власти в средствах массовой информации. Например, одним из фильтров в этой модели авторы называют зависимость крупных изданий от финансирования — и следующую из этого необходимость преследовать интересы своих владельцев или инвесторов. Но с момента публикации книги прошло достаточно времени, чтобы изменились как технологии, так и проблематика массмедиа  —  в 1988-м еще никто не разбрасывался словами «fake news» и «постправда», не говоря уже о зачаточном состоянии интернета. Очевидно, что всей теории производства согласия необходимо если не обновление, то хотя бы reality check.

Именно этому и посвящена «Propaganda in the Information Age: Still Manufacturing Consent», открывающаяся очередным интервью с самим Хомским. Но намного интереснее здесь расширенный круг предметов изучения. После главы, посвященной эволюции оригинальных пяти фильтров, нам предлагают прочитать о русских ботах и фейк ньюс, дальше  —  о пропагандистской работе с источниками на примере Сирии; анализ пропаганды в индустрии развлечений соседствует с описанием дезинформационных кампаний во время выборов в Кении в 2017 году. Обширная география случаев позволяет лучше понять, насколько универсальной или характерной для какого-то одного региона может быть оптика. Она же позволяет понять глобальность процессов:  если в версии Хомского и Хермана мы говорили о зависимости медиа от владельцев и инвесторов, то сегодня эксперты сходятся во мнении, что в условиях международных конгломератов граница между крупными редакциями и рекламными отделами попросту исчезла.

В итоге книга несколько отходит от экономического анализа СМИ и скорее позволяет лучше понять их влияние и масштабы работы с населением. Если правила игры особо и не поменялись с 1988 года, то вседоступность интернета и повсеместный сбор данных сделал нас в разы более легкими мишенями для пропагандистов всех цветов и мастей, занимающихся теперь не просто производством согласия, но производством источников ускользающей истины.

Примерно тем же, чем прошлая книга стала для классической работы Хомского и Хермана, можно считать «Brainwashing» Кэтлин Тэйлор относительно первой книги нашей подборки. Но если Лифтон писал о пропаганде в масштабе всего государственного режима против человека, а Хомский  —  на уровне СМИ и аудитории, то Тэйлор больше говорит о том, что происходит внутри человека, подвергающегося обработке. В этом ей помогает ее опыт в физиологии, философии, нейронауках и химии мозга.

Тэйлор начинает примерно с тех же вопросов, что волновали и Лифтона. Как можно убедить человека в том, что все черное  —  белое? Как можно завербовать человека в террористическую организацию или заставить поверить в откровенную антинаучную чепуху? Книга поделена на три части: первая посвящена механизмам убеждения, вторая  —  работе мозга в контексте доверия и осмысления, третья  —  динамике контроля и жертв промывки мозгов. В начале Тэйлор пробегается по основным моментам, детально описанным в современной Лифтону литературе, так что Brainwashing хорошо связывает весьма отдаленные периоды изучения и ее легко читать после той же «Психологии тоталитаризма».

Но центральной для работы Тэйлор я бы назвал шестую главу, в которой она выводит шесть основных аспектов промывания мозгов с позиции нейрофилософа: власть, влияние, причинность, ответственность, автономия, воля. Например, тактикой убеждения может быть продвижение идеи, что для решения экзистенциальной проблемы общества власть над ним должна быть сконцентрирована в руках конкретного человека, в разы более умного и знающего, чем любой из людей. Этот же призыв может подкрепляться идеей о том, что причиной нашего бедственного положения является именно группа конкретных людей, неугодных нашему лидеру (а не, скажем, сложные экономические факторы).

При кажущейся очевидности подобных тезисов книга Тэйлор ценна именно тем, насколько глубокими процессами в мозгу человека она объясняет эффективность пропаганды и силу группы над индивидом, особенно в контексте принятия существующего порядка вещей не просто как нормального, но даже желаемого, каким бы чудовищным он ни был на самом деле. Благодаря этой книге становится чуть понятней, почему в любой дискуссии на телевидении ученый с большей вероятностью проиграет дебаты харизматично скалящемуся политику. Дело не в какой-то достойной осуждения лени зрителей, а в изначально неравных условиях оппонентов: нейтральные и выверенные формулировки экспертов обречены не вписываться в окно внимания зрителя. Пока эксперт закончит мысль, большинство уже забудет, о чем он говорил в начале. Псевдоэкспертность, упрощающая действительность до лживых формулировок, позволяет при этом снять груз ответственности, делегировать говорящему автономию и дает зрителю очень простой инструмент для распространения ключевых идей, выраженных парой доступных афоризмов. В этом же и заключается разница принципов в работе с когнитивным в человеке  —  пока ученый рассказывает, как пользоваться астролябией и секстантом, пропагандист раздает толпе молотки.

Некоторые вещи в Brainwashing звучат весьма пессимистично — начиная от нашей предрасположенности к групповому влиянию и заканчивая словами об активном поиске безотказных методов промывания мозгов государством. Но, несмотря на это, у нас есть шанс отвоевать свое восприятие  —  ближе к концу книги Тэйлор говорит о провале программы ЦРУ, посвященной поиску безотказного механизма промывания мозгов, даже когда она начала выходить за академические и этические рамки. Тэйлор признает, что современный уровень технологического развития значительно приблизил нас к возможности управления мыслями человека, и посвящает последние главы механизмам защиты от подобного воздействия, и эта часть книги, пожалуй, даже важнее главы о работе нейронов.

«Война с реальностью» Питера Померанцева своим подзаголовком как нельзя лучше описывает природу пропаганды в России, которой и посвящена книга. Это в меру безумная книга, напоминающая скорее сбивчиво пересказанное путешествие по альтернативной версии настоящего. Померанцев в определенном смысле сам использует язык пропаганды: реальность расходится по швам, любая настоящая власть  —  это власть над языком. Если информация  —  оружие, то каждое мнение  —  акт войны. В таком духе мы читаем о темных паттернах, фермах троллей, террористах, президентах, правдокопах и революционерах из твиттера, и все они стремятся завладеть нашей реальностью как коробкой с пластилином.

Очевидно, это наименее «научная» книга всей подборки  —  вместо выверенной структуры и неспешного строительства рамочных конструкций Померанцев нарезает коллаж из собственной семейной хроники (Питер  —  сын украинских диссидентов), журналистики и интеллектуальных изысканий в формате эссе. В каком-то смысле это можно считать выразительным жестом, указывающим на жуткие реалии любого современного конфликта. Если раньше война была про территории и флаги, то теперь она включает в себя миры дезинформации, в которых живет человек. «Когда человек предстает перед ужасающе противоречащими друг другу версиями реальности, он выбирает ту, что подходит ему лучше всего».

Так автор выводит одну из главных концепций книги  —  «цензура шума». Если раньше автократы заставляли оппонентов молчать и стремились контролировать, что можно говорить, а что нельзя, то теперь такие режимы перешли от идеологии управляемого информационного дефицита к информационной избыточности. Население достаточно бомбардировать конфликтующими версиями в традициях истории про чайник у Фрейда: «я не брал у тебя чайник; да, я его брал, но ты мне дал его уже с дыркой, а я вернул его тебе целым». Что еще хуже, соцмедиа в этой системе выступают двигателями нарциссизма  —  в желании выделиться многие люди в ходе дискуссии в комментариях выдвигают все более радикальные заявления и версии. И все это так неоднозначно, так сложно в этом разобраться, что через эту тьму к свету нас сможет провести только твердая рука автократа.

В отличие от Кэтлин Тэйлор Питер не приводит никаких предложений по противостоянию всему тому, о чем он пишет. Не столько потому, что человек на фоне описываемых в книге процессов кажется щепкой во время цунами,  —  очевидно, что абсурд как информационную стихию автократы уже давно оседлали и остановить этот потоп уже невозможно. Но эта книга полезна тем, что позволяет вообразить как площадь, так и глубину этого бурлящего океана, а без этого многим из нас будет тяжелее нащупать почву под ногами.

Моя любимая книга из подборки. Ее уникальность заключается в том, что она рассматривает вербовку и парадоксальную лояльность людей разрушающим им жизнь группам со стороны самих участников. Это книга о людях и том, что они переживают, как их уязвимостью пользуются как различные секты, так и тоталитарные лидеры, между которыми Штайн проводит достаточно ясные параллели.

Огромная работа как с архивными документами, так и с научными источниками в итоге приводит к важному тезису, в равной степени тревожащему и обнадеживающему одновременно:  не существует какого-то особенного психотипа людей, которые подвержены вербовке и влиянию пропаганды или, наоборот, защищены от них. Кто-то, разумеется, может быть более внушаемым, но в сущности никто не застрахован от влияния отравляющих идей и выработки сильной привязанности к группам, в которых сам человек будет постоянно испытывать угнетение со стороны внутреннего круга или харизматичного лидера. Вербовка и производство лояльности в таких сообществах  —  нередко не более чем сочетание удачных обстоятельств и отточенной технологии. Здесь же можно понять, как именно условный тиран может быть «отцом нации» и тем самым оказываться человеку роднее, чем его собственные дети или родители.

Коллективные герои «Terror, Love & Brainwashing» творят над собой страшные вещи и идут на немыслимые жертвы ради своих угнетателей: среди прочего в книге описаны случаи массового самоубийства жителей Джонстауна и членов уфологической секты Небесные Врата. Книга помогает понять, что именно происходит с людьми, разрывающими свои привычные связи и прежние установки и целиком подчиняющими себя угнетающей их иерархии. В таких ситуациях члены одной семьи и друзья начинают говорить на разных языках и между ними проходит линия разделения, которую важно уметь нащупать, даже если не получается наладить контакт.

Эпиграф к последней главе книги цитирует высказывание психолога и исследователя конформизма Соломона Аша: «Чем меньше человек знает о принципах работы своего социального окружения, тем больше он подвержен внешнему контролю; чем больше он знает об их действиях и последствиях, тем свободнее он может стать по отношению к своему окружению». Мы живем во время критических изменений, массовой вынужденной миграции и всеобщего ощущения нестабильности. Люди естественным образом стремятся к безопасности и стабильности. Совокупность этих процессов создает тепличные условия для процветания культов, тоталитарных режимов, реакционных течений и откровенного шизофашизма. При определенных обстоятельствах почти каждый из нас уязвим для психологического и ситуационного давления, о котором пишет Штайн. Можно прийти к мысли, что сделать ничего нельзя, разве что найти свой тихий уголок. Но мне близка мысль об ответственности перед будущими поколениями, проскальзывающая в финале книги,  —  меньшее, что мы можем сделать, это хотя бы говорить с детьми о том, что происходит, и учить их сопротивляться пропаганде.