5 книг о том, как устроены ностальгия и утопия в поп-музыке (и не только)
Утопия и ностальгия — две стороны одной медали. Мы ищем идеал в прошлом или же тоскуем по несбывшемуся будущему, и тогда противоположные, казалось бы, понятия пересекаются. «Популярная культура» (и в частности поп-музыка) проявляет эти симптомы, наверное, нагляднее всего остального.
Поп-музыка — это очевидное прибежище ностальгии, причем ностальгии уже вторичной и третичной, как будто ностальгический солнечный зайчик запустили в кривой зеркальный лабиринт, и он теперь вечно там отражается и переотражается. В результате сейчас The Weeknd вместе с тысячами других артистов ностальгирует по неонуару восьмидесятых, который сам ностальгировал по нуару сороковых.
Тем не менее мы без труда найдем в этом лабиринте и утопические импульсы — хоть в хилиазме Егора Летова девяностых годов, хоть в недавних релизах Massive Attack или Леди Гаги.
Я перечислю здесь пять книг — минимум три из них я считаю обязательными для любого разговора по теме, а оставшиеся две выбрал на свой вкус.
Эту книжку много ругают, особенно в, условно говоря, академической среде. Немудрено — это скорее журналистское полотно, чем научный труд, где-то «Ретромания» слишком сильно заигрывает с читателем, где-то страдает от обобщений и надерганных по кускам цитат. Но у российского читателя долгие годы не было особого выбора. И я сейчас не только собственно о ностальгии, но и о исследованиях популярной музыки вообще: переводные книги такого рода пять лет назад у нас были чем-то почти несуществующим. А тут еще и нормальный тираж, и нормальный пиар на соответствующих площадках. В итоге к музыкальным штудиям приобщились не только студенты ВШЭ, но и музыканты. Я вот знаю человека, который играл гаражный рок под семидесятые, — и книжка эта помогла ему отрефлексировать, что он играет и почему. Тоже немало ведь, да?
Наверное, расписываться в нелюбви к Рейнольдсу сейчас что-то вроде хорошего тона, но лично мое отношение к «Ретромании» изменилось от ернически-пренебрежительного до нейтрального. И наверняка она (в том числе) серьезнейшим образом повлияла на мои нынешние изыскания. Ну то есть можно, конечно, спорить — например, лучше бы первой перевели не «Ретроманию», а рейнольдсовскую же книжку про пост-панк, но что имеем, то имеем. Помимо всего прочего, «Ретромания», кажется, просто идеально вписалась в расцвет всевозможных ревайвалов жанров, то есть все-таки вышла в правильное время.
А вот Фишера у нас любят куда больше, чем Рейнольдса: он меньше «журналист» и больше «мыслитель». Эта книжка — культовая для всего учения о музыкальной хонтологии; если в «Ретромании» призраковедению посвящена половина главы, то у Фишера — целый том, посвященный артистам лейбла Ghost Box, проекту The Caretaker, Уильяму Басински и прочим (вплоть до Канье Уэста), которые осмысливали настоящее как неслучившееся будущее, пришедшее из прошлого.
По сути, Ghosts of My Life — сборник эссе на заданную тему. Их них понятно, почему хонтология в ее фишеровско-рейнольдсовском понимании (то есть изучение культуры, одержимой нереализованными вариантами будущего) стала столь популярной. Это эффектная концепция, которая позволяет описать ностальгическое в поп-музыке. Понятно также, почему в какой-то момент это учение зашло в тупик, а на выходе мы теперь имеем миллион разных хонтологий.
Собственно говоря, в притягательности хонтологии и заключена ее слабость: уж слишком легко смотреть через эту оптику на все что угодно и уж слишком безразмерна эта рамка — чем, кажется, порой злоупотреблял и сам Фишер.
Вейпорвейв, по-моему, удивительное явление — хотя бы тем, что в годы своего расцвета не чурался не только ностальгического (как общего места вообще всей поп-культуры), но и утопического. Особенно мне нравится двусмысленность этого утопизма. С одной стороны, мы имеем восхищенный и чуть ли не религиозный взгляд на утопию молла — мы будто в полусне путешествуем по райскому супермаркету, по реализовавшейся цифровой Утопии, где царят музыка для лифтов и образы утерянного прошлого. С другой стороны — эта Утопия жестко и даже жестоко деконструируется и разрушается.
Рейнольдс в «Ретромании» остановился как раз на зарождении вейпорвейва — он упоминает Лопатина и чиллвейв. Книга Таннера рассказывает о том, что произошло с жанром дальше и как вообще получилось, что замедленная ради прикола японская попса восьмидесятых в итоге переродилась в субкультуру с неплохими продажами, один из символов интернета десятых годов. Его влияние мы ощущаем и сейчас, даже если понятия не имеем о вейпорвейве и даже если он уже, как говорят поклонники, сдох.
Сейчас от моих аккаунтов отпишется один хороший музыкальный журналист, но, простите, писать об утопизме в поп-культуре и не затрагивать Джеймисона не получится. Джеймисон дает нам рамку, внутри которой мы вообще можем об этом говорить, ставит нас на отправную точку (тем более что существенная часть моих изысканий все-таки посвящена музыке девяностых и нулевых — эпохи того самого позднего капитализма).
И точка эта такова: «Последние несколько лет были отмечены своего рода перевернутым милленаризмом, в котором предвестия будущего, катастрофического или искупительного, сменились ощущением конца». В самом известном труде американского философа слово «утопический» встречается, кажется, больше двухсот раз, и конец утопического видится чуть ли не основным симптомом постмодернизма.
В этом контексте сейчас стоит ловить малейшие утопические импульсы, исходящие, в первую очередь, из того, что называется популярной культурой. Мы живем в очень интересное время, когда, кажется, несмотря на засилие (в том числе и насаживаемое музыкальными журналистами, лейблами, стриминговыми сервисами и так далее) неотрефлексированной ностальгии наметилась очень осторожная потребность говорить о будущем. И когда эта потребность получит внятную реализацию — вот тогда-то парадигма позднего капитализма и сменится окончательно.
А вот это уже ближе к нам: читая эту книгу и разглядывая иллюстрации, распознаешь знакомые «советские» образы времен застоя и перестройки. Да что тут говорить: картинки из «Польской хонтологии» — готовые обложки для «ностальгических» групп. Такое смешение собственно «советского» и в целом «восточноевропейского» — не редкость. Например, на обложке альбома «Этажи» группы «Молчат дома» (главные на текущий момент проводники советского ностальгического за рубежом) тоже ведь изображен отель в Словакии, а не в их родном Минске.
И есть еще одно важное смешение, о котором говорит Дренда: смешение временных пластов. Семидесятые, восьмидесятые или девяностые? Если спросить отечественных «ностальгических» музыкантов, по какому именно они периоду ностальгируют, мы, скорее всего, получим этакую мешанину из десятилетий, где смешиваются застой, перестройка и постсоветские годы. Ольга Дренда рассказывает ровно о том же феномене поп-культуры, но на примере Польши.