5 книг о том, как понять и принять массовое вымирание
Я работаю в музее, который наполнен скелетами. Много лет подряд, приходя на работу, я пыталась разобраться с тем, можно ли говорить о вымирании оценочно — в смысле, плохо это или хорошо. Ведь обычно вымирание воспринимается как нечто плохое, как процесс, когда что-то уходит из нашей жизни. А в данном случае речь идет о целых биосферах — в конце пермского периода вымерло 95% морских и 70% сухопутных существ. Конечно, с точки зрения, например, чиновников вымирание не может быть связано с айдентикой или брендом, это слово пугает их. Но на самом деле на смену чему-то устаревшему всегда приходит нечто новое, и с точки зрения биологической эволюции это абсолютно нормальный процесс. И весьма длительный — в большинстве случаев вымирание никак не связано с такими катастрофами, как падение метеорита или массовое извержение вулканов.
Но мне очень хотелось разобраться не только с тем, что представляет собой вымирание и как к нему относиться, но и с тем, кто и зачем его исследует. Весь календарь геологической истории Земли, который называется геохронологической шкалой, похож на этакий большой стеллаж, каждая полка которого окрашена в свой цвет. И места установки этих полок как раз и определяются в соответствии с тем или иным вымиранием и возникновением новых форм жизни. И отдельный интерес для нашего рассказа, безусловно, представляют люди, которые на разных уровнях исследуют эти вымирания и все время калибруют высоту полок, так что на основании новых научных данных этот календарь все время уточняется — и полочки, как на икеевских стеллажах, передвигаются вверх или вниз.
Родерик Мэрчисон не профессиональный геолог, у него нет степени доктора геологических наук, но при этом именно он открыл целых три геологических системы, одну из которых назвал пермской. В этой книге Мэрчисон, как настоящий ученый, подробно описывает два года своей жизни, на протяжении которых он путешествовал по России в летние полевые сезоны. Это путешествие начинается с того, что он отправляется из Великобритании в Петербург, после двухмесячной поездки его принимает лично Николай Первый, потому что ввести в мировой научный оборот те знания и явления, которые связаны с геологией территории России, — дело государственной важности. А дальше Мэрчисон начинает вести полевой дневник, где очень подробно записывает, например, в каком селе татарские женщины показались ему наиболее красивыми, где его накормили самым вкусным обедом или как стучит геологический молоток, когда ударяется о породы разного происхождения (породу, по замечанию Мэрчисона, можно определить по тому, насколько глухой или звонкий звук при этом раздается, так что работать можно даже в темноте). Естественно, в ходе этой поездки он фиксирует множество чисто геологических наблюдений, но научные результаты этой экспедиции опубликованы в другой книге под названием «Геологическое описание Европейской России и хребта Уральского», а вот такие путевые заметки остались в книге, о которой идет речь.
Дело в том, что эти дневники характеризуют Мэрчисона как любителя, обладавшего огромным запасом любопытства и выстроившего свою жизнь и карьеру так, чтобы благодаря наблюдательности и смекалке объединить множество разрозненных данных, пространственно рассредоточенных от Шотландского нагорья до Уральских гор, и выделить три геологических системы. Каждая такая система понимается как этап жизни на Земле, который начинается с чего-то нового, а кончается вымиранием большего или меньшего масштаба. И поэтому рассказ про Мэрчисона важен: именно этому исследователю вымирания мы обязаны тем, что эти длительные процессы были не только описаны, но и утвердились как научные факты безусловной значимости.
С помощью этой книги о Чекарде мне хотелось сказать о том, что индукция важна так же, как и дедукция: не обязательно всегда собирать общее из частного, важно иногда углубляться внутрь. Если мы говорим о том, что пермский период и пермская система были открыты 180 лет назад, это вовсе не означает, что 180 лет назад исследования в этом направлении замерли. Напротив, во всем мире сейчас активно исследуется и пермо-триасовое вымирание как таковое, и конкретные местонахождения — и из этих деталей продолжает складываться общая картина глобальных перестроек экосистем. Чекарда — это местонахождение на юге Пермского края, где очень хорошо сохранились ископаемые насекомые и растения, причем они сохранились не в виде отдельных фрагментов, а как часть экосистемы, что позволяет проследить те или иные эволюционные закономерности. Например, если у какого-то насекомого хоботок становился чуть длиннее, это значило, что у определенного растения появлялся новый плод и насекомому нужно было в него пробраться. Именно о такой системе, взаимозависимой в эволюционном смысле, и рассказывает нам Чекарда — одно из сотен местонахождений пермской системы, которое исследуется сейчас.
В контексте нашего разговора важно, что эту книгу написали четверо ученых, которые работают в очень разных сферах: Сергей Наугольных — в московском Геологическом институте РАН, Даниил Аристов — в московском Палеонтологическом, Галина Пономарева — в Пермском университете, а Лариса Жужгова — в нашем музее. Это важный момент, связанный с тем, что сегодня любые научные коллективы и сообщества должны быть полифункциональны и иметь многоуровневую специализацию для того, чтобы исследовать что-то комплексно. Время любительских наскоков сродни тому, который удался Мэрчисону, давно прошло. Сейчас наука находится на таком уровне инструментальных, технических, узкоспециальных подходов, что любой результат достигается только благодаря комплексной работе специалистов разного профиля. И монография о Чекарде — яркое тому подтверждение.
Первые две книги в этом списке говорят о том, как живет научный мир как бы внутри себя. Однако в наше время все принципы научной коммуникации строятся на том, что ученые в некоторой степени чувствуют ответственность перед налогоплательщиками и перед обществом в целом. Они не то чтобы должны объясняться — скорее это правило хорошего тона для современной научной коммуникации: дать ясное представление о том, над чем вы работаете, как и в какой отрасли это может быть полезно для общества. А палеонтология постепенно теряет свое прикладное значение — в том числе из-за появления других методов исследований, в частности геофизических. Например, в определении местонахождений нефти роль ископаемых организмов уже не так важна. Но все равно, для таких фундаментальных наук предъявление результата остается важной составляющей всего научного процесса.
Приведя в пример эту книгу популяризаторов науки Антона Нелихова и Алексея Иванова, я хотела продемонстрировать, что мало совершить научное открытие и внедрить его в практику, — нужно еще сделать его доступным и понятным. Это можно делать на разных уровнях: можно на взрослом уровне (и за это отвечают, например, научно-популярные журналы и музеи), а можно вот на таком как бы детском уровне, затрагивая извечный интерес детей к теме динозавров. Эта история важна еще и потому, что мы можем немного схитрить и, воспользовавшись интересом детей к динозаврам, дать им базовые представления о том, как устроен мир. А людей, которые представляют, что мир не стоит на китах и черепахах, сложнее сбить с толку всякой ерундой, когда они вырастут. Так что я думаю, что базовые научные знания, которые дети могут получить в самом раннем возрасте, принципиально важны. Стоит отметить еще и тот факт, что иллюстратор этой книги Андрей Атучин — великолепный палеохудожник, который признан в мировом научном сообществе. Это человек, который на научных данных основывает все, что визуализирует, не делая никаких скидок на детскую аудиторию — а сохранять эту научную честность тоже очень важно.
До этого мы говорили о макроэволюционных процессах, которые затрагивают всю планету и которые мы можем наблюдать в больших временных масштабах. Говоря о книге Лоренца, я хотела бы спуститься на уровень микроэволюции, на уровень видообразования и взаимоотношений видов, поскольку любая биосфера и любое большое сообщество складывается из мозаики живых организмов. Те «решения», которые принимаются на уровне биосферы (это вымрет, это придет на смену и так далее), на самом деле реализуются через уровень видообразования и уровень конкретных организмов и популяций. В этом смысле книга Лоренца стала для меня открытием. Выше я упоминала, что в конце пермского периода 95% морских организмов вымерли. Существенной их частью были коралловые рифы — такой риф, например, располагался вдоль Палеоурала, вдоль всех Уральских гор. Сейчас от него остались только ископаемые.
При чем тут Лоренц? Наблюдения за поведением животных, которые он резюмировал в том числе и в этой книге, он проводил и в коралловых рифах — смотрел за обитающими в них рыбками. Там он понял, что разнообразная яркая окраска тропических рыбок не случайность. Есть группы рыбок, которые «закамуфлированы» в один цвет и живут стаями — в сообществе таких рыбок низкая конкуренция, они друг другу помогают и сливаются со средой. Но есть и рыбы другого типа — они имеют яркую предупредительную окраску, потому что их кормовые участки разделены, они сидят по своим норкам, маркируют свои участки окраской и демонстрируют другой тип поведения, предусматривающий конкуренцию. С этого Лоренц начинает свою книгу, а дальше проходится по многим группам живых организмов и заключает, что только в сообществах с высокой конкуренцией могут возникнуть такие чувства, которые, проецируя на человеческие взаимоотношения, мы можем назвать дружбой, взаимовыручкой, эмпатией и так далее. Анализируя поведение животных в разных сообществах, он формулирует некие базовые принципы того, как те или иные виды выживают и как это приводит к возникновению определенных взаимоотношений и в конечном итоге к равновесию экосистем — он буквально балансирует между личным уровнем взаимоотношений и взаимоотношениями целых сообществ. Я подумала, что эту книгу можно упомянуть для того, чтобы показать сложность микроэволюционных поведенческих процессов, которые в каждый момент времени выстраиваются между любыми группами организмов и в итоге создают систему, называемую нами биосферой планеты Земля. А двигаться от макроуровня к микроуровню и обратно очень важно, чтобы помнить, частью какой сложной системы мы являемся.
Это сборник научных статей под редакцией ученого Эрика Дорфмана, который несколько лет возглавлял Комитет музеев естественной истории при Международном совете музеев (ИКОМ). Я привела эту книгу в качестве примера того, как и зачем нам вообще знать и понимать все эти процессы. Тут уместно вернуться к началу разговора, к моим мыслям, связанным с ежедневным посещением музея — места, где сейчас можно увидеть следы прошлых биосфер. Мы понимаем, что, например, в Музее пермских древностей можно увидеть огромное разнообразие серых непонятных камней, которые когда-то представляли из себя прекрасный коралловый риф, а в Палеонтологическом музее в Москве есть скелеты динозавров из Монголии, откопанные нашими учеными. Приходя в музей, мы смотрим на это как на диафильмы, которые когда-то уже были сняты и теперь положены на полку, — такая оптика взгляда предполагает, что все это осталось в далеком прошлом, а мы можем спокойно жить, потому что ничего подобного больше не происходит. Так вот, Дорфман напоминает, что драматические события происходят на Земле и сейчас — просто мы их не всегда видим, поскольку подобные эволюционные перестройки и процессы несоразмерны человеческой жизни.
В истории Земли было пять больших вымираний, и сейчас мы фактически находимся в шестом вымирании, которое (и с этим согласно большинство ученых) называется неформальным термином «антропоцен» — то есть вымирание, ускоренное деятельностью человека. Например, человек строит плотины на больших реках, маленькие реки подтапливаются, выхухоли теряют свои норки, не знают, что делать, огорчаются и умирают. Заметить подобные процессы очень трудно. Тем не менее на примере музейных коллекций — хоть динозавов, хоть собранных полвека назад выхухолей — можно увидеть, как меняется биологическая оболочка Земли. В этом смысле музей — некий банк знаний, который напоминает нам о том, что Земля проходила множество эволюционных перестроек и те процессы, которые происходят сейчас, тоже существенно на нее влияют. А музей может собирать эти знания, предъявлять их и выступать неким гарантом того, что мы имеем дело именно с научным знанием, а не со всякой околонаучной ерундой. Дорфман и его коллеги говорят об особой роли музеев: они помогают людям увидеть другой масштаб времени и системные связи разных уровней, чтобы руководствоваться этим пониманием при принятии тех или иных решений.