5 книг о том, как колдуют и охотятся на ведьм в России
Для начала определимся с терминами: под «колдовством» (англ. witchcraft) исследователи (антропологи, фольклористы, историки, религиоведы) понимают — вслед за носителями культурных традиций, где существует вера в колдовство, — занятия вредоносной магией. Такая вера существовала (да и существует) практически во всех человеческих обществах: по материалам этнографического атласа Джорджа Мёрдока, она зафиксирована в 122 из 139 обществ, по которым имелись данные на середину XX в. Иногда вообще все занятия магией объявляются вредоносным колдовством (такова, например, позиция авраамических религий), иногда — лишь те, что направлены на вред человеку (скажем, порча или приворот), а вот того, кто лечит, будут уже называть (по крайней мере, в глаза) не колдуном, а знахарем (англ. witchdoctor); такова точка зрения обычных людей, прибегавших к услугам магических специалистов по разным поводам — от медицинских до юридических.
В разных культурах представления о вредоносном магическом воздействии будут, разумеется, различаться; разными будут и слова для обозначения таких специалистов, и способы их распознавания и нейтрализации и так далее. Например, в русском языке в разные исторические периоды и в разных современных диалектах мы встретим, например, такие слова: «волхв», «волшебник», «чародей», «чаровник», «обаянник», «чернокнижник», «еретик», «шёпотник», «портун», «знаткой», «ведьма» и другие. Концепт «колдун» характерен для севернорусской культуры; как правило, это мужчина, прошедший специальное обучение по «черной книге» и затем — особую инициацию, в результате чего получивший «сотрудников», т. е. бесов-помощников. Концепт «ведьма» более характерен для южнорусской культуры; как правило, это женщина с врожденными магическими способностями. И колдун, и ведьма вредят людям, но делают это по-разному: колдун «портит» свадьбы, наводит морок и порчу, а ведьма крадет молоко у коровы, оборачиваясь жабой или кошкой, портит урожай и т. д.
Однако в представлениях разных народов о колдовстве есть и общие черты. Во-первых, статусом «колдун» (англ. witch) наделялись не такие, как все, члены сообщества — люди с физическими и ментальными особенностями, с отличающимся фенотипом, со сложным характером (нелюдимые, сварливые, завистливые), с особыми талантами и умениями. Во-вторых, людей с таким статусом обвиняли в разных несчастьях (болезнях, неудачах). В-третьих, те, кого считали колдунами, были объектом массовых нападок и преследований в случае общественных и природных катаклизмов. Пожалуй, «колдун» — это хронологически первый из множества «внутренних врагов», которых человеческие сообщества конструировали на протяжении своей истории.
Нам хорошо известны преследования колдунов в Старом и Новом Свете XV–XVIII вв. — так называемая охота на ведьм. На эту тему существует множество научных трудов, художественных произведений и фильмов. Менее известны широкой общественности преследования предполагаемых колдунов в другие времена (например, в наши дни) и в других частях мира — Азии, Африке, России. В России Средневековья, Нового и Новейшего времени также были преследования людей, считавшихся колдунами, — и официальные судебные процессы, и народные самосуды. Но по ряду причин эти преследования не были столь массовыми и ужасающими, как в Европе и Америке Нового времени. Почему это было так? В чем отечественная специфика «охоты на ведьм», есть ли особые черты у российских колдунов и чем отличается — если отличается — вера в колдовство в России от того, что мы видим в других культурах мира?
Ответы на эти вопросы мы можем найти в следующих пяти книгах. Расположим их в хронологическом порядке — по изучаемому периоду, с XVII в. и до наших дней.
Переведенная с английского недавняя (2013) монография известной американской исследовательницы, специалиста по русской истории. Валери Кивельсон подробно анализирует следственные дела о колдовстве, сохранившиеся в российских архивах. Ее центральный интерес — социальная сторона магии, которую она рассматривает с разных ракурсов: классового, гендерного, возрастного. Как принято у европейских и американских историков, Валери Кивельсон охотно применяет антропологическую оптику, в частности концепты «моральной экономики» и «оружия слабых» Джеймса Скотта. Это выводит исследование за рамки сухих исторических фактов в область живой ткани социальной жизни XVII века; искусство историка как раз заключается в том, чтобы «спрясть» эту жизнь из фрагментов, которые донесли до нас немногочисленные дела о колдовстве. Через изучение показаний истцов и свидетелей, вопросов следователей, признаний обвиняемых автор рассказывает нам не только о вере в сглаз и порчу, но и об устройстве социума того времени, общественных проблемах и конфликтах, о традиционных ценностях. И конечно, одна из главных задач Кивельсон — продемонстрировать и объяснить разницу в охоте на ведьм в Европе и России («Горький» публиковал на эту книгу развернутую рецензию. — Прим. ред.).
В книге российского исследователя речь идет о следующем периоде, первой половине XVIII столетия. Эта эпоха в российской истории существенно отличалась от предыдущей, в том числе в области и церковной политики, и правовой регламентации обвинений в колдовстве. Автор не ограничивается рассказом о преследовании колдунов (и, наоборот, преследовании их обвинителей, инициированном Петром I), он говорит в целом об устройстве религиозной жизни той эпохи (используя дихотомию «народная/ученая культура» — концепт, в наши дни несколько потерявший былую эвристичность) — о почитании святых и религиозном визионерстве, о церковной реформе и старообрядческой оппозиции, об эсхатологии, юродивых и кликушах. Тема отличий европейских и российских колдовских процессов также интересует автора.
Следующий не менее интересный период — вторая половина XVIII века — оказался в центре внимания петербургского историка Татьяны Михайловой. На архивных материалах, в том числе вновь обнаруженных, она рассматривает развитие тех тенденций, о которых писал Александр Сергеевич Лавров, прослеживает изменения юридических норм и идеологических моделей в понимании колдовства российской властью и обществом. Как так получилось, что те же события, которые в начале изучаемого столетия влекли за собой осуждение за занятия колдовством, в конце века не приводили ни к каким последствиям для обвиняемых? Охота на ведьм кончилась, так толком и не начавшись? Или она просто ушла из публичного поля?
Весь XVIII век описан в интересующем нас отношении в книге известной исследовательницы Елены Смилянской. Она проанализировала более 500 следственных дел о колдовстве, богохульстве и религиозном вольнодумстве, обнаруженных ею в центральных и региональных российских архивах. Также используя оппозицию «народная/ученая культура», Е. Б. Смилянская рассказывает о случаях столкновения двух картин мира — «просвещенной» и «суеверной», — об изменениях, происходивших в религиозных представлениях в России XVIII столетия. В книге три раздела, соответствующих ее названию. В первом разделе, «Волшебники», говорится о разных аспектах колдовских верований и практик, в том числе о любовной и юридической магии. В 2016 г. вышло второе издание книги, расширенное и дополненное, под названием «Волшебники, богохульники, еретики в сетях российского сыска XVIII века».
Книга Ольги Христофоровой — не историческое, а социально-антропологическое исследование, оно касается современных российских реалий, впрочем, коренящихся в прошлых столетиях. Книга написана на основе полевых материалов автора, собранных в нескольких регионах России в 2000-х годах. Автор рассматривает в связи с представлениями о колдовстве темы власти, гендера, эмоций; говорит о таких концептах, как «вера», «несчастье», «воровство», «сила», «знание»; рассуждает о психической норме и патологии; прослеживает связь «деревенского колдовства» с современной городской культурой. Автор задается вопросом о социально-психологических механизмах, лежащих в основе веры в колдовство, и обобщает существующие антропологические объяснения этого феномена. Не в последнюю очередь Ольгу Христофорову интересует, какими были преследования колдунов в XX веке — в то время, когда в официальной советской повестке этого феномена вовсе не существовало.