5 книг о том, как граждане разных стран переживали темные времена

Это своего рода автобиографический роман. Само по себе это определение внутренне противоречиво: ведь автобиография — документальный текст, а роман допускает возможность вымысла. Это же произведение более-менее документально, но при этом его можно назвать вынужденно художественным: автору пришлось эмигрировать из Германии в Великобританию в 1938 году; в этом же году он стал писать автобиографию, но был вынужден не подставлять близких, которые остались в Германии, и не называть вещи своими именами. В результате получилось очень интересное произведение, которое, с одной стороны, построено на материале человеческих воспоминаний и переживаний, а с другой — создает некие типические образы. И именно эти образы, созданные рефлексирующим автором, позволяют нам увидеть, как осуществлялось постепенное становление и укрепление нацистского режима в Германии. И каким образом человек, который был убежденным антифашистом, в какой-то момент почувствовал, что еще шаг — и он сам потеряет себя, станет существом, которое он не сможет не ненавидеть и не презирать. Именно в такой момент Хафнер понял, что эмиграция — единственный выход из ситуации. Важно, что последняя часть его книги посвящена именно 1933 году и тем методам, которые нацисты, уже придя к власти, использовали для того, чтобы сделать лояльными режиму тех людей, которые особой лояльности к нему не проявляли. Например, высококлассные юристы, студенты Берлинского университета, перед тем как получить диплом, проходили нечто вроде военной подготовки — их отправляли на военную базу, где с ними работали обученные и подготовленные представители СС и вермахта.

Очень важно посмотреть на методы, которые использовались ими для того, чтобы люди, обладающие прекрасным критическим мышлением и великолепной интеллектуальной иронией, абсолютно не лояльные нацизму, после курса военной подготовки обнаружили себя вполне себе нацистами. Не укоренившимися, конечно, но готовыми к тому, чтобы получить полную нацистскую индоктринацию. Хафнер тоже обнаруживает в себе эту готовность — и пугается ее. Его роман — это рефлексия по поводу тех изменений, которые происходят с человеком после обработки подобного рода.

Речь не обо всем этом издании, а о сравнительно небольшом тексте в его составе — этот текст написан в 1946-1947 годах. Германия пала. Это мощнейшая травма для немцев, это гибель соотечественников, разделение страны и так далее. И в этих условиях Ясперс ставит вопрос о том, несут ли немцы ответственность за преступления нацистского режима. При этом он оказывается едва ли не белой вороной, одним из немногих голосов немецких интеллектуалов, которые говорят: «Да, нам сейчас очень плохо, мы испытываем весь комплекс побежденного, но давайте все же подумаем, какова мера нашей ответственности за эти преступления?»

Чтобы ответить на этот вопрос, Ясперс выделяет четыре вида виновности (тут важно подчеркнуть, что в этом раннем тексте он не различает понятие вины и понятие ответственности — разграничены они будут чуть позже). Итак, первый из видов виновности — юридическая, уголовная. С ней все понятно. Есть свод уголовных законов, их нарушитель виновен, решение выносит суд. Гораздо сложнее с другой формой ответственности — политической. Ясперс однозначно проговаривает эту вещь: граждане любого государства несут ответственность за то, как ими управляют. Это очень неприятная для всех нас максима, но она вполне справедлива. Мы можем быть антифашистами и антинацистами, откровенными пацифистами, и тем не менее, мы вместе со всеми согражданами ответственны за тот режим, который от нашего имени осуществляет некие деяния. Именно «ответственны»: вина обращена в прошлое (мы ощущаем вину за то, что не сделали или сделали), а ответственность обращена не столько в прошлое, сколько в настоящее и будущее: как гражданин я ответственен за то, чтобы преступления, совершенные от имени моего государства, были невозможны впредь, и здесь и сейчас я должен сделать все возможное, чтобы мое государство изменилось.

Третья форма — моральная вина. Я могу быть непричастным к несправедливости, но через причастность к человеческому роду как таковому я чувствую себя виновным за то, что рядом со мной осуществляется зло, которому я не могу помешать. Что здесь выступает инстанцией? Моральная вина не может быть вменена кем-то внешним, нельзя прийти к человеку и обвинить его — никто не обязан быть героем и рисковать своей жизнью для спасения близких. Таким образом, инстанцией решения о вине выступает собственная совесть и суждения тех, кому дорог человек, выступающий субъектом моральной вины.

Наконец, четвертая форма — ответственность метафизическая. Ясперс — верующий христианин, и он говорит о вине перед Богом за невообразимое зло, которое совершают люди. В какой-то мере это ответственность за нашу человеческую природу.

Здесь речь идет о нескольких людях, каждому из которых посвящена отдельная глава. Арендт говорит о том, как в условиях бесчеловечных политических режимов, которые вынуждают человека отказываться от человечности, можно оставаться собой. Она рассматривает самых разных людей — например, Розу Люксембург, Анджело Джузеппе Ронкалли (Папа Римский с 1958-го по 1963 год), уже упомянутый Карл Ясперс, Вальтер Беньямин, Бертольд Брехт и так далее. Все это очень разные люди — евреи, немцы, итальянцы, — которые не по своей воле оказались в страшной ситуации. Как они выходили из нее и как с ней справлялись? У каждого была своя стратегия — тут нет и не может быть торных путей, нельзя написать методичку «Как спастись в любое темное время». Но Арендт показывает те тропинки, по которым старались выходить на свет люди, стремившиеся сохранить в себе человечность: кому-то это удавалось, а кому-то нет — как тому же Беньямину, который вынужден был покончить с собой, столкнувшись с невозможностью покинуть оккупированную нацистами Францию.

В начале нулевых годов Йозеф Паздерка предпринял интересную серию интервью: он приехал в Россию и поговорил со свидетелями и отчасти участниками событий в Праге 1968 года. Это именно россияне, самые разные люди — правозащитники, советские журналисты, советские военные, простые школьные учителя и так далее. Как они переживали эти события, что они знали, какие аргументы они слышали и как эти аргументы влияли на них, как они сейчас относятся к тем событиям и собственным поступкам? Эта книга — серия самых разных голосов. В 2011 году вышло чешское издание этой книги, а в 2016 году вышло русское издание, и русская версия, что важно, не повторяет чешскую. Это отдельная редакторская работа: все тексты подверглись научной редакции Александра Даниэля, а кроме того, в книге появились новые интервью.

Чем еще она интересна? Например, тем, что мы сейчас анализируем те аргументацию и риторику, которые сопровождают российское вторжение в Украину — и, когда мы сравниваем эти аргументы, фреймы и тропы с теми, которые использовались в 1968 году, мы можем обнаружить невероятную степень сходства: те же самые дискурсивные фигуры и тропы. Моя гипотеза заключается в том, что Путин буквально пытается косплеить Андропова. Главное сходство, например, в аргументе родом из 1968-го: «войска НАТО готовили вторжение в Чехословакию, и, если бы мы ничего не предприняли, скоро там были бы войска бундесвера». Причем для защиты этого тезиса использовалось что угодно. Например, американская съемочная группа тогда снимала фильм об одном из эпизодов Второй мировой, и в ходе съемок использовалось несколько старых американских танков. Советские информагентства использовали их снимки, чтобы показать, что американская военная техника уже под Прагой. То есть такого рода приемы были в ходу еще в 1968 году. Во-вторых, вторжение планировалось со всех сторон: Болгария, Венгрия, немного ГДР — все ввели войска. И, думаю, как и тогда, сейчас Кремль ожидал, что украинцы не будут сопротивляться, как тогда не сопротивлялись чехи и словаки, но что-то пошло не так.

Есть и еще одно важное сходство — очень многие респонденты, вспоминая о тех событиях, говорили, что именно они стали переломным моментом, после которого их жизнь и восприятие действительности радикально изменились.

В Китае есть такой малочисленный народ — лоло, вполне традиционный, земледельческий, архаический, с шаманизмом, близким к шаманизму хантов, манси и других народов Сибири. В конце 1980-х и начале 1990-х американский этнограф и антрополог Эрик Мюгглер провел немало времени в небольшой долине, где обитают его представители. Дело в том, что через лоло прокатились все ключевые события китайской истории ХХ века — коллективизация, массовый голод, культурная революция, кампания по контролю за рождаемостью и так далее. Ученого интересовало, как люди, живущие в архаическом обществе, воспринимают эти события и пытаются отвечать на них. А главное — в каких формах они могут это делать? Мюгглер дал ответ на этот вопрос: в формах своей традиционной культуры. В заговорах, обрядовых практиках, погребальных обрядах, плачах, песнопениях и так далее. Американский этнограф внимательным образом проанализировал, например, бытовавшие в народе лоло способы осмысления психических расстройств, убийств и самоубийств, зафиксировав, как представители народа пытаются с ними бороться и на них реагировать. Он обнаружил интересную и странную вещь.

До маоистской революции этот народ жил в небольшом сообществе, объединявшем несколько деревень. Центром обрядовых практик этого сообщества был культ общих предков. У них был небольшой храм, при храме — небольшой рисовый надел, в сообществе справлялись необходимые празднества, в случае неурожаев доходы от общей земли распределялись между нуждающимися и так далее. И тут случается культурная революция, и хунвейбины уничтожают это святилище и осуществляют ритуальное убийство предков — понятно, что предков убить нельзя, но, уничтожив их святилище, можно кардинально изменить их характер. И предки, которые на протяжении многих поколений проявляли заботу и внимание к своим потомкам, превращаются в шайку диких духов и преследуют тех людей, которые участвовали в этом страшном преступлении, делают их больными, одержимыми, заставляют сходить с ума и кончать с собой. Задача сообщества теперь заключается в том, чтобы как-то примириться с этими духами и сделать их снова добрыми бабушками и дедушками.

Еще один важный момент заключается в том, как их представления соотносились с географическим положением относительно остального Китая. Их долина находится высоко в горах, а остальной Китай — в низине, и тут интересным образом интерпретируется старая мифологема, соотносящая микрокосм с макрокосмом. Человеческое тело в представлениях некоторых народов соотносится с миром или с государством, в случае лоло — с Китаем. Голова такого тела, конечно, в той самой высокогорной долине — там, где и полагается находиться голове. Но тогда получается, что весь низинный Китай и в особенности та часть Китая, откуда исходят правительственные решения, соотносится с нижней частью кишечника. И проблема в том, что нижняя часть претерпевает странные болезни, последствиями которой и становятся культурная революция, коллективизация и так далее. Все это обрекает на страдания голову и тело в целом. А исцеление Китая должно заключаться в возврате всех органов к естественным функциям. Так, как ни странно, в этих архаичных представлениях выкристаллизовывается практически целостная политическая программа.

*Включен в реестр НКО, «выполняющих функции иностранного агента»