5 книг о том, как делать философию Макса Штирнера
Вокруг самого известного труда Макса Штирнера «Единственный и его собственность» (Der Einzige und sein Eigentum) кишмя кишат призраки разборчивой понятливости, записывающей его в ту или иную рубрику — левого гегельянства, анархизма, индивидуализма, эгоизма, нигилизма, мелкобуржуазной идеологии или даже фашизма, — что делает чтение излишним: все и так понятно, нужно попросту выбрать призрак на свой вкус и прыгнуть в его объятия. Поэтому перед тем, как разбираться со Штирнером, следует пройти обряд читательского экзорцизма, избавиться от одержимости пониманием.
«Единственный и его собственность» — книга не для понимания; напротив, Штирнер предлагает объявить разуму войну и освободить свою шкуру от мыслей. Как ни странно, Штирнера нужно не читать, но делать. Этой цели и должен послужить приведенный ниже список из пяти книг, две из которых чисто экзорцистские, одна неочевидная, одна классическая и еще одна — последняя — тренировочная, служащая, как принято говорить, закреплению материала.
Лучшая «экзорцистская» книга о Штирнере, вышедшая за последние годы. Несмотря на некоторую поспешность и слабые места, она наглядно показывает, как надлежит обращаться с идеями немецкого анархиста, — их нужно захватить, «сквотировать». Штирнер как дом с привидениями: чтобы захват удался, его нужно освободить от потустороннего присутствия, которым дом наполнился почти за два века существования. Блюменфельд обнаруживает общий источник, разлом, из которого в текст Штирнера проникает «нечисть», им является догма историзма.
Штирнера постоянно объявляют предшественником или, наоборот, обогнавшим свое время гением, но всегда помещают в контекст, в котором его роль ограничена местом на исторической шкале. Разбив ее, Блюменфельд обнаруживает Штирнера-постматериалиста, который вещает из утопического завтра, ставя вопрос не о том, как совершить революцию, но о том, что делать после нее, как в случае падения государства не отстроить его вновь.
После всплеска интереса к Штирнеру в начале XX века о нем надолго забыли. Переводческое молчание было прервано совсем недавно. В 2017 году новый перевод «Der Einzige und sein Eigentum» на английский язык выполнил Волфи Ландстрайхер, представитель повстанческого анархизма, автор концепции дикой революции.
Введение и примечания, которыми Волфи снабдил свой перевод, очень полезны. Во-первых, переводчик ставит вопрос: что значит перевести Штирнера — и кто мог бы с этой задачей справиться? Например, может ли христианин справиться с задачей перевода? (Ландстрайхер сомневается.) Во-вторых, что за текст «Der Einzige und sein Eigentum»? Является ли он философским? (Ландстрайхер замечает, что Штирнер нигде себя философом не называет.) Текст ли это? Не упускаем ли мы массивный смехотворный слой «Единственного», своеобразную щекотку, с помощью которой Штирнер захватывает немецкий язык?
В своих примечаниях Волфи постоянно указывает и разбирает места словесной игры и трудноуловимого юмора «Единственного», предлагая читать Штирнера скорее с диким смехом, чем с серьезным лицом.
В плане одной из своих террористических атак на врожденный платонизм, свойственный нашему мышлению, Жиль Делез предлагал переиграть историю философии, представив, что место Платона заняли стоики. Такая перестановка могла бы прояснить предложение, которое сделал на страницах «Герменевтики субъекта» Мишель Фуко: «...мышление XIX века может быть воспринято как трудное предприятие, как ряд попыток воссоздать этику себя. Возьмите, к примеру, Штирнера, Шопенгауэра, Ницше, дендизм, анархистскую мысль и т. д.».
Действительно, если перепрочесть Штирнера с задором Делеза (и с герменевтической обстоятельностью Фуко), его близость со стоиками станет очевидна. Подобно Эпиктету, Штирнер предлагает нам стать мастером своих собственных состояний, хоть судьба нам и неподконтрольна.
Что еще интереснее, не только этика, но и онтология «Единственного» близка к панпсихизму Стои, и мы с удивлением можем обнаружить, что цветы, насекомые и камни выступают у Штирнера как Единственные, жаждущие своего нечеловеческого восстания, полыхая творческим огнем Зенона.
Документ эпохи первопроходцев Штирнера. Рассказ Маккея интересен прежде всего как приключенческая история поиска сокровищ, в качестве которых выступают сигары Штирнера или его потерянные посмертные портреты, следы его живого тела или его распухший от укуса ядовитой мухи труп, отзывы о нем его экзаменаторов или всего два слова — very sly — желчная и скупая, но точная характеристика, которую дает Максу его вторая (и последняя) жена. Вопреки намерению самого Маккея, из этих мелких деталей складывается не история и даже не миф, но что-то, что от исторической (и мифологической) записи ускользает, что в нее не укладывается, но тем не менее заявляет о себе в «Единственном и его собственности».
«Немецкая идеология» Маркса и Энгельса — произведение, которое, по словам Петера Слотердайка, «направлено против Штирнера и представляет собой самую ожесточенную полемику по мельчайшим вопросам — такую полемику, в которую Маркс и Энгельс больше не вступали ни с кем из мыслителей». Эту книгу обязательно нужно прочитать для реконструкции происхождения карикатурного, мелкобуржуазного (и «мелкодиалектического») призрака Штирнера, который стоит на пути едва ли не каждого, кто хочет открыть для себя «Единственного». Этот призрак рассказывает притчу: «Одному бравому человеку пришло однажды в голову, что люди тонут в воде только потому, что они одержимы мыслью о тяжести. Если бы они выкинули это представление из головы, объявив, например, его суеверным, религиозным, то они избавились бы от всякого риска утонуть». И задает вопрос: почему же люди все еще тонут?
Этот коан диалектического материализма, который может срезать неопытного читателя Штирнера, решается тем не менее легко: люди тонут, потому что не умеют плавать. Перестать быть одержимым мыслью о тяжести, присвоить силу тяжести — значит научиться плавать. (И переплыть «Немецкую идеологию» после чтения Штирнера нужно хотя бы в порядке стоического атлетизма.)