5 книг о том, как акторно‑сетевая теория изучает науку и технологии

Это — учебник, отчет об увлекательнейшем теоретическом приключении и по совместительству биография ANT, одного из самых амбициозных проектов в социальных науках XX века. ANT родилась из духа вражды с догматичной социологией и философией науки. Конец 1970-х и начало 1980-х Латур с коллегами провел в спорах, формулируя основные элементы новой парадигмы. И вот в конце 1980-х выходит текст, который предлагает свод методологических правил и принципов ANT.

Чтобы понять, «как это работает», нужно проследовать за рассказчиком, который разматывает нить акторно-сетевой Ариадны, описывая многочисленные эмпирические кейсы и нарративные трансформации «объекта исследования». Если это сделано, правила теории оказываются наградой, добытой читателем, — и в этой нераздельности знания и «следования за актором» (в данном случае за Латуром и его героем) состоит первый и один из главных уроков ANT. Потому тем, кто сядет читать «Науку в действии», можно дать совет: не пользуйтесь «читами» и не лезьте смотреть в приложения, надеясь из абстрактных принципов почерпнуть правила новой социологии науки. Это не принесет ни удовольствия, ни пользы.

Сама книга воспроизводит творческий путь Латура и вместе с тем является аргументом, демонстрирующим прозрачность границ между наукой и обществом. «Наука в действии» начинается с анализа литературы, напоминающего ранние работы Латура по семиотике научных текстов. Затем идет часть про лаборатории, где научную литературу пишут, и этот фрагмент наследует классической книге Латура «Лабораторная жизнь». Далее мы переносимся в царство стабилизирующихся сетей и узнаем о знаменитой «модели перевода». Потом выходим в большой мир технонауки, образованный союзом людей и не-человеков (и те, и другие — акторы). В следующей части Латур показывает, как наука и технология становится обществом, предоставляя всевозможным акторам инструменты и «силы» для социальных изменений. После того как мы прошли этот путь, казалось бы, куда дальше? И здесь Латур делает шаг в сторону от европоцентричного мира, показывая, что он — лишь одна из множества возможных сетей, образованных людскими и нечеловеческими акторами.

Куда мог двинуться Латур, написав opus magnum «Наука в действии»? Ответ: за пределы академического поля, не теряя, впрочем, с ним крепкой связи. «Арамис» — это книга о попытках французских чиновников и инженеров создать в 1960–1980-е революционный транспортный гибрид, обладающий пунктуальностью метро и вместе с тем гибкостью и комфортом автомобиля. Попытка оказалась провальной: после нескольких прототипов и миллионов потраченных франков, Арамис был отправлен на свалку истории, а точнее, в транспортный музей. Латур в лице героя книги, профессора социологии Норберта, при помощи безымянного юного инженера расследует, почему ничего не получилось.

Латур создает экспериментальный текст, объединяя строгое научное исследование и детективный роман, в котором одна за другой возникают версии «убийства» Арамиса. Если «Расёмон» можно назвать шедевром кинематографии, то «Арамис» — сопоставимый шедевр исследований науки и техники. В нем сошлись методологический трактат, документальный детектив, теоретический манифест, этнографический дневник и, совсем неожиданно, теологические рефлексии, замешанные на «Франкенштейне» Мерри Шелли (хотя не будем забывать, что Латур писал диссертацию по философии теологии). Такое смешение — вовсе не (или, по крайней мере, «далеко не только») каприз автора, питающего литературные амбиции. «Арамис» иллюстрирует все тот же принцип ANT: следовать за акторами, их способами построения мира, давая каждому возможность «изложить» собственную версию событий без всякой цензуры.

Сборник «Законы рынков» под редакцией другого классика ANT Мишеля Каллона положил начало продуктивному диалогу между STS и экономической социологией. В последней долгое время господствовала «парадигма укорененности», утверждающая, что хозяйственная жизнь укоренена в сетях социальных отношений, а также множестве других «контекстов»: культурном, правовом, политическом и т. д. Демарш Каллона заключался в перекройке этой аналитической топологии: если экономика-как-вещь в чем-то и «укоренена», то в экономике-как-дисциплине. Экономическое знание и связанные с ним технологии (например, алгоритмы высокочастотного трейдинга), не столько нейтральным образом описывают экономику, сколько перформативно ее конституируют. И поскольку экономика-как-вещь хотя бы отчасти зависит от перформативной работы, выполняемой экономикой-как-дисциплиной, то и сама граница экономического задается не априорно, а конституируется эмпирически. Этим ежедневно занимаются как академические, так и «дикие» экономисты: статистики, маркетологи, финансисты.

Сборник «Законы рынков» увидел свет в октябре 1998 года, в конце десятилетия, которое, хотя и оказалось омрачено рядом кризисов, все же было временем идеологического и практического триумфа рыночной экономики, а также возобновления социологической критики ее эксцессов. В отличие от критики прогрессирующей маркетизации, вдохновленной Марксом или Поланьи, Каллон отказывался демонизировать рынки, пытаясь сместить фокус дискуссии с (не)желательных социальных последствий распространения рыночных отношений на устройство самих рынков, демонстрируя их гетерогенный, контингентный, сконструированный и множественный характер. Уходя от критики Рынка как всепоглощающей тотальности, насаждающей повсюду суровый закон нужды и рассудка, Каллон предлагает рассматривать конкретный рынок как специфическую комбинацию человеческих и нечеловеческих агентов, которая задает рамки экономического взаимодействия и одновременно определяет периметр экономического как такового. Такой взгляд на проблему объясняет двойное множественное число в заголовке книги — сколько рынков, столько у них и «законов», — а также позволяет Каллону сформулировать нормативный проект реполитизации экономики. Политическую борьбу следует вести не против наступления воображаемого Рынка, а за расширение доступа к участию в дизайне рынков реальных, которое не должно ограничиваться исключительно экспертной публикой — особенно в случае формирующихся рынков, где не вполне ясны критерии ценности и даже сама природа обмениваемых благ.

Мы включили в этот список работу исследовательницы, которая не принадлежит напрямую к кругу авторов ANT. Однако ее идеи и методы, безусловно, находятся в интереснейшем диалоге с Латуром, Каллоном и компанией. Аннмари Мол начала академическую карьеру в конце 1980-х, много писала про болезни и медицину, между делом занималась этнографией инноваций в африканских странах (см. культовый текст о зимбабвийском втулочном насосе). Настоящую славу ей принесло, конечно же, «Множественное тело». Эта книга сделана по следующему рецепту: наполовину — детальное этнографическое исследование, наполовину — блистательное философское рассуждение об онтологии. И сверху — нормативные вопросы, заставляющие задуматься о том, как жить.

Почему двухлетняя этнография лечения атеросклероза в голландской клинике Z оказалось такой интересной? В книге сошлись три фактора: контринтуитивная идея (один и тот же объект имеет разные версии), эмпирические доказательства этой идеи на основе этнографического исследования и, наконец, полемика с сильными теоретическими соперниками. Фиксируя тончайшие нюансы практики, всматриваясь в отпиленные конечности, следуя за объектами из помещения в помещение, Мол показывает, что онтология явлений носит множественный характер (точно так же Латур описывает дробящиеся вариации Арамиса), и не только пока объект не обрел конвенциональной формы, но и даже после того, как он это сделал. Это рассуждение словно бы повышает валентность наших размышлений о мире и его возможностях (а также читайте о том, как социальные ученые исследуют медицину. — Прим. ред.).

Когда говорят о философах, которые повлияли на STS, то часто называют Жиля Делёза, Мартина Хайдеггера, Людвига Витгенштейна. Однако фигура Мишеля Серра (1930—2019) в этом контексте кажется более важной. Девизом его философии было найти язык, или стиль письма, с помощью которого можно философствовать на пересечении философии, естественных и гуманитарных наук, двигаясь, например, от топологических построений к прозе Эмиля Золя, от них — к философии Готфрида Лейбница, а затем к картинам Уильяма Тёрнера. Именно этот жест — преодоление искусственного разрыва между видами знания — станет определяющим и для STS. Отказ от навязанных дисциплинами границ в итоге дает более полное, объемное и реальное представление о том, как функционируют науки и технологии, а также и все общество.

Одна из важнейших книг для STS — это «Паразит», опубликованная Серром в 1982 году. Паразит Серра не имеет отношения к типам сосуществования организмов. Паразит — это взятое из теории информации и переосмысленное понятие «шума», которое родоначальники этой теории (Норберт Виннер, Клод Шеннон) стремились сделать врагом коммуникации. Серр переизобретает «шум»: это не столько источник неполадок в канале коммуникации, сколько источник комплексности в самоорганизующихся системах. Серр убеждает читателя в этом тезисе, показывая его силу на примере басен Лафонтена, христианской теологии, кибернетики, термодинамики, философии Жан-Жака Руссо и теории эволюции. Отдельного внимания заслуживает известный фрагмент из «Паразита», «Теория квази-объектов», который был много лет назад переведен на русский. В нем Серр предлагает альтернативную существующим теорию общества. Латур и Каллон, вдохновленные Серром, сделают целью своей жизни демонстрацию того, как эта теория общества может работать эмпирически.