5 книг о том, как «вкатиться» в современное музыковедение
Современное музыковедение – подобно многим другим гуманитарно-общественным наукам, вещь интегральная, включающая в себя ряд субдисциплин, изучающих конкретный аспект музыки – от инструментального воздействия на человека и среду вокруг и вне него (собственно, один из древнейших вопросов по поводу объекта изучения, которым задавались еще в античности, и в котором кто-нибудь вроде Стива Гудмана, он же Kode9, до сих пор смыкается с Платоном, как бы он того не хотел) до киберсемиотики самого звука, шума и сигнала. Но все эти подразделы музыковедения, несмотря на различие методологии, подходов и предметов, по большому счету, сходятся в исследовании одной проблемы: как, собственно, музыка функционирует? Так что если вас интересует тот же самый вопрос, но вы все еще каким-то чудом не начали в нем копаться самостоятельно – вот пять изданий, с помощью которых к этому можно приступить; может, не очень быстро, зато с гарантированным представлением о нынешнем состоянии дел в исследованиях самого звука и понятия о нем.
Вообще, на эту книгу я делал небольшую рецензию прошлым летом, но хорошее повтори и еще раз повтори. Этот труд – идеальный старт для любых поползновений в околомузыкальные дебри. Бондс без лишних биографических подробностей и терминологических игр, но с существенной историко-теоретической базой разбирает ряд существенных вопросов, которые звучали на протяжении всей истории западной музыки.
А именно: что такое музыка и может ли музыка что-то означать сама по себе, не отягощенная внешними атрибуциями? Трансформация эссенциалистских понятий «сущности» и «эффекта» музыки, от секты пифагорейцев до Шенберга, в бондсовском разрезе предстает на данный момент наиболее полным исследованием по теме, к которому удобно обращаться даже при увлечении внеакадемическими и современными музыкальными формами.
Возможно ли затронуть широкий спектр вещей, сопровождающих музыку как социальное явление, не прибегая к формату талмуда с потугами на объективность авторской позиции? После первого тома комикса Phonogram ответить на этот вопрос можно утвердительно. Все происходящее в нем служит прекрасной аллегорией того, как, почему и в каких обстоятельствах музыка может формировать индивидуальное сознание, способствовать возникновению и развитию социальных связей и служить мифообразующим фактором, унифицирующим разнородные компоненты в канон чуть ли не национального значения. Все это подается читателю через субъективную историю брит-попа, к которой протагонист обращается с тем, чтобы разобраться в собственной идентичности.
В 1980-2000-х в социологии музыки наметился «постадорнианский» сдвиг: парадигма Теодора Адорно, согласно которой искусство и музыка в частности существуют как механизм, точно отображают общественное устройство, начала терять свой авторитет. Это случилось благодаря весьма разнонаправленным работам Говарда Беккера, Тии ДеНоры, Антуана Энниона и, в частности, Саймона Фрита. Фрит, возможно, наиболее близкий из упомянутых исследователей к Франкфуртской школе, смотрит на изучение вкуса и аффекта куда более «приземленно».
Он склонен подмечать нюансы практической стороны музыки, которую сам называет «результатом постоянных согласований, полемики и договоренностей между всеми акторами, входящими в музыкальный мир». В частности, именно Фрит первым отметил, что британская бит-музыка, психоделия и панк созданы выпускниками школ искусств и иной богемы, несмотря на их классовую и/или «освобождающую» риторику. Кроме того, исследователь частенько обращается к тематическим, нишевым и индивидуальным медиа, таким как фэнзины, авторские радиопередачи и, позже, блоги. Заключительное эссе сборника «Что такое “плохая музыка”?», посвященное эгоцентризму в формировании эстетического выбора, рекомендуется к прочтению даже в том случае, если музыка вас вообще не интересует.
Несмотря на то, что это сборник «сырого» материал к известной рейнолдсковской книге Rip It Up and Start Again (которая скоро выйдет у нас в ШУМе), Totally Wired предлагает глубокое погружение в контекст англо-американской молодежной (и зачастую не столичной) культуры эпохи 1978–1984. И не в устно-историческом формате «вот оно как все было», а в рамках беседы журналиста, внимательного к деталям, с его любимыми, прошедшими проверку личным временем музыкантами о сторонних вещах, которые интересны и его интервьюеру, и ответчикам. Помимо того, Totally Wired интересен еще двумя вещами. В первых двух заключительных эссе Рейнолдс исследует культурную память о постпанке, сравнивая собственные обзоры двух биографий Джона Лайдона и фильмов «Контроль» и «Круглосуточные тусовщики».
Вся книга (и финальный разговор критика с самим собой особенно) — образец того, как тема, которая предлагается читателю, должна быть отрефлексирована на предмет собственного живого интереса и глубины погружения в нее. Резюмируя: лучшего учебника по методологии, как писать о музыке, пока не найти.
Одна из самых интересных ветвей музыковедения сегодня (так и хочется сказать «наконец-то») – изучение шума. Книга Кеннеди стоит здесь особняком. Во-первых, автор не согласен с тезисом первоисследователя темы (1977) Жака Аттали, согласно которому изучение мутаций современной музыки может помочь в понимании надвигающихся экономических изменений; Кеннеди такой подход кажется слишком утрированным и не учитывающим множества факторов. Во-вторых, Кеннеди считает, что представление шума как чего-то радикального (чем грешат многие исследователи) – попросту устаревшая оптика. Сейчас, когда музыкальное искусство может синтезировать любой звук, а культура все более ориентирована не столько на визуальные образы, сколько на звуковые отражения чувственного мира, даже повседневные явления получают «слуховые» метафоры. В них-то Кеннеди и копается: Future Sounds – хорошее введение в noise studies и как в упомянутую звуковую политэкономию, и как в нелинейную историю превращения дефекта в эффект, а эффекта – в обычай.