5 книг о том, что такое политика памяти и как она работает
В книгах, о которых мы будем говорить, политика памяти — всего лишь один из терминов, используемых в таком исследовательском направлении, как культура памяти. Именно «политика памяти», если попытаться дать ей вольное определение, подразумевает то, как в данный исторический период общество помнит о своем прошлом, что именно оно помнит и какими способами проявляет свое памятование. И самое главное — кто конструирует эти способы, кто говорит обществу, о чем оно должно помнить и о чем забывать. В России, как и в любой другой стране, есть несколько акторов политики памяти, но главенствует один актор — государство. Вряд ли можно однозначно говорить о том, хорошо это или плохо. Но, как мне кажется, Россия отлична от той же Германии тем, что государство имеет в этой области гораздо больший вес. Современная российская политика памяти существует в некой героической парадигме: она направлена на поддержание героического нарратива о великой стране с великим и непогрешимым прошлым — и, соответственно, великим и безгрешным настоящим. И понятно, что внутри такого нарратива особое внимание главенствующего актора политики памяти уделяется Великой Отечественной войне — базисному событию в деле героизации всей отечественной истории. И недавнее назначение Владимира Мединского главой комиссии по историческому просвещению вполне красноречиво указывает на то, что существующий курс в дальнейшем будет только поддерживаться и крепнуть.
В преддверии одного из юбилеев Победы на улицах российских городов висели праздничные плакаты со слоганом «Я помню. Я горжусь». В конце была поставлена точка — не знак вопроса и даже не троеточие. Плакат как бы мотивировал граждан к тому, чтобы относиться к истории достаточно просто: собственно, помнить и гордиться. В этом контексте нет места для вопросов, критики или высказывания сомнений. Подобный подход к истории Второй мировой войны не уникален для России: он нормален для Восточной Европы в целом. Например, польская память о войне базируется на двух основных постулатах: во-первых, на том, что поляки стали жертвами двух режимов, во-вторых, они были героями сопротивления и противились тоталитарным режимам, как могли. И в этот красивый нарратив, который поддерживается политиками и консервативной частью населения, никак не вписывается, например, история о «передаче» Польше Тешинской области Чехословакии и еще более болезненная для польского общества история об участии простых поляков в убийствах своих еврейских соседей.
«Соседи» — это название книги Яна Томаша Гросса, американского историка и социолога польского происхождения. Его книга в свое время вызвала в Польше острые дискуссии: то, о чем он пишет, до сих пор вызывает ожесточенные споры в обществе, притом не только в профессиональной среде историков и политиков. В предисловии к его книге в первых же строках упоминается Ханна Арендт, которая в качестве журналистки присутствовала на судебном процессе над «архитектором холокоста» Эйхманом в Иерусалиме. Выводы, к которым она пришла, известны: они говорят о том, что Эйхман был просто функционером и карьеристом — просто оказалось, что бумаги, которые он подписывал, повлекли за собой смерть миллионов невинных людей.
Книга «Соседи» тоже подводит нас к теме о банальности зла. Ян Томаш Гросс пишет про местечко Едвабне, большинство жителей которого составляли евреи. В июле 1941 года там случилась настоящая резня, в которой, как выяснилось после окончания войны, принимали участие поляки. Там были и немцы, но они выполняли надзорную функцию, а убийствами, изнасилованиями и грабежами занимались польские жители. Гросс знакомится с материалами судов над этими гражданами и воспроизводит на их основе события того дня.
Подобная дискуссия была предпринята и в книге Руты Ванагайте «Свои» (или «Наши», в зависимости от перевода). В ней Рута пишет об участии простых литовцев в холокосте. Ванагайте ездила по Литве и собирала истории, записывала интервью с пожилыми литовцами, которые помнили военные времена, выясняла, что и при каких обстоятельствах случилось с литовскими евреями.
Книга «Свои» вышла относительно недавно, буквально пять лет назад. Интересна история, которая положила начало работе над ней — в ютубе есть несколько интервью, в которых автор пересказывает эту историю. Ванагайте говорит, что, когда она была маленькой, на стене в доме ее бабушки висели часы — было видно, что это очень дорогие часы, а бабушка всю жизнь была очень бедной крестьянкой. До какого-то момента Рута не задавалась вопросом по поводу этих часов — висят и висят. Но однажды все же подумала: а откуда они у бабушки, у такой голытьбы? Потихоньку Ванагайте стала разматывать эту ниточку и выяснила, что в той деревне, в которой жила ее бабушка, до войны было определенное количество евреев, а после войны не осталось никого из них. Ответ напрашивался сам собой.
Довольно активная дискуссия о прошлом в литовском обществе шла и до выхода книги Руты Ванагайте, но именно книге «Наши» суждено было стать маркером этой важной дискуссии. Кстати говоря, когда книга была опубликована, некоторые литовские политики обвиняли Руту в том, что Кремль ей заплатил, чтобы написать такие гадости про Литву. Забавно, что российские и литовские политики такие разные, а риторика у них иногда очень похожа.
Предварить разговор об этой книге можно коротким стихотворением Варлама Шаламова:
Говорят, мы мелко пашем,
Оступаясь и скользя.
На природной почве нашей
Глубже и пахать нельзя.
Мы ведь пашем на погосте,
Разрыхляем верхний слой.
Мы задеть боимся кости,
Чуть прикрытые землей.
Александр Эткинд пишет про нашу отечественную память о событиях восьмидесятилетней давности — о политических репрессиях сталинского времени, о нашем трудном прошлом, о нашей персональной трагедии и о том, насколько советское и российское общество смогло или не смогло это пережить и как оно пыталось это сделать. Я выписал для себя несколько важных цитат из книги, которые отражают ее содержание: «Если нацистский холокост уничтожал Другого, то советский террор был похож на самоубийство», «Советские лагеря не были лагерями смерти, они были лагерями пыток — в них умерли миллионы, но происходило это в результате естественной убыли, умноженной пренебрежением».
Конечно, глядя на наше прошлое, мы хотели бы видеть себя только наследниками победителей, одолевших коричневую чуму. Но мы не можем отделить себя от другой части нашей истории. Кто я? Я потомок людей, которые не смогли за себя постоять и выжить? Или я потомок людей, которые пытали и расстреливали других? Когда я работаю со старшеклассниками и студентами, я вижу в их глазах непонимание: мол, зачем нужен разговор о чем-то, произошедшем 80–90 лет назад? Именно читая книгу Эткинда, человек может найти ответ на вопрос о том, какое отношение история давних политических репрессий имеет к нему настоящему. Эткинд говорит о том, что именно память об ужасах тоталитарного режима могла бы объединить не только россиян, но и наших ближайших соседей. Вот что он считает по этому поводу: «Общие воспоминания об общих страданиях могли бы сплотить людей Украины, России, Казахстана, Латвии и других стран, примерно в равной степени пострадавших от советского террора. Если бы это случилось, постсоветское пространство было бы гораздо больше похоже на Европейский союз, построенный на памяти о жертвах войны и на убеждении, что „это не должно повториться“. Но этого не случилось».
Алейда Ассман — крутейший исследователь памяти в современном мире. По крайней мере, одна из крутейших. То, о чем она пишет, и то, как она пишет, вызывает у меня восхищение. В своих работах она уделяет много внимания немецкой мемориальной культуре, но, поскольку это специалист высокого класса, она приводит примеры и из ближайшего к Германии зарубежья, и примеры, далекие в географическом и историческом смысле. В предисловии к книге «Длинная тень прошлого» Ассман иронизирует над собой, приводя цитату испанского писателя Хорхе Семпруна: «Каждый писатель мечтает о том, чтобы всю жизнь писать одну книгу, постоянно ее переписывая». Ассман говорит, что люди, которые занимаются культурой памяти, фактически воплощают эту мечту. У читателя может сложиться впечатление, что книги Ассман — бесконечный рассказ на одну и ту же тему. В каких-то частях это действительно так, но все же ее книги значительно отличаются одна от другой.
Для человека, который не задумывается о том, что память может быть феноменом, достойным исследователя, память — штука проще пареной репы. Почему, думает он, мы помним о каких-то давних событиях? Потому что потому. Помним и все. Надо помнить, нас так воспитали, мы так выросли, вот такие книги мы читали и в таких школах мы учились. И при этом никто не задает вопрос «А чего я не помню?» А Алейда Ассман в своих книгах уделяет много внимания именно феномену забвения. В книге «Длинная тень прошлого» она препарирует феномен памяти — раскладывает его по полочкам, разбирая на составляющие: «мемориальную культуру», «индивидуальную память», «коллективную память», «рамки памяти», «культурную память», «политическую память», «накопительную память», «функциональную память» и так далее, и так далее. В конце концов оказывается, что память собирается как конструктор Лего под воздействием ряда внешних обстоятельств.
«Новое недовольство мемориальной культурой» отличается от предыдущей книги большим содержанием примеров, взятых из послевоенной истории Европы и России. В книге Ассман рассказывает о том, как развивалась немецкая культура памяти о Второй мировой войне и о национал-социализме. Современная Германия — одна из самых толерантных стран, и за последние десять лет она приняла в себя больше беженцев, чем другие страны Европы. А как немецкое общество за какие-то 80 лет эволюционировало из нацизма и концепции тотальной войны в общество инклюзивное и гуманное? Как это произошло?
Ответ таков: немецкое общество работало со своим трагическим прошлым, и в этой работе было как минимум три этапа, три волны памяти. Первая пришлась на послевоенные годы, вплоть до конца шестидесятых, когда в немецком обществе был принят негласный консенсус: среди нас живут бывшие члены партии — не какие-то преступники, а просто рядовые функционеры, которые сейчас работают пекарями, докторами, рабочими. Но жить как-то дальше надо, надо перевернуть эту страницу и восстанавливать государство, и мы не можем отвернуться от этих людей, они нам нужны. Следующая волна — поколение 1968 года, люди, которые родились в сороковых. Парадигма поменялась — это поколение задавало вопросы поколению своих отцов, пытаясь понять, почему они молчали о преступлениях нацистов. Следующая волна пришлась на конец восьмидесятых, когда новое поколение стало задавать вопросы уже своим родителям, молодежи образца 68-го года. Именно тогда в Германии начали подниматься вопросы о банальности зла, с упоминания которой мы начали. В 1995 году в Германии открыли выставку «Война на уничтожение», которая рассказывала о преступлениях вермахта. До этого существовал миф о том, что военные преступления совершали войска СС или гестапо, а рядовые солдаты просто воевали против других солдат. Но выставка говорила о том, что и простые немецкие мужики убивали, резали и грабили. Выставка вызвала шок и скандал в немецком обществе. Но благодаря таким эпизодам Германия постепенно и стала той страной, которую мы знаем. Я вовсе не стремлюсь идеализировать ее, сегодня у нее есть множество актуальных проблем. И они тоже описаны в книге Ассман. Я уже упоминал, что Германия приняла очень много мигрантов, которые встраиваются в общество. У общества есть общая память, но у новых немецких граждан нет исторического бэкграунда, они приехали из других стран. Вот новый конфликт и вот новое недовольство мемориальной культурой: как встраивать этих людей в сложившуюся культуру памяти? Как они должны памятовать о преступлениях и трагедиях прошлого, к которому не принадлежали их предки? Это открытый вопрос, и ответ на него придет только со временем, когда немецкая мемориальная культура сделает новый шаг.