5 книг о том, что такое любовь

На мой взгляд, эта книга — не только самое важное на данный момент высказывание на тему отношений, любви и эмоциональной жизни, но и одно из самых фундаментальных исследований о том, как вообще устроено современное общество. Мне кажется, что по своему значению для начала XXI века она сопоставима с «Самоубийством» Дюркгейма для конца века XIX.

Иллуз действительно отталкивается именно от дюркгеймовской традиции, поскольку предмет ее исследования — социальная аномия. Опираясь на анализ частной жизни, сексуальности, интимности и того, как люди понимают приватные отношения, Иллуз с предельной точностью восстанавливает картину устройства постиндустриального, неолиберального общества. Эта картина вполне соответствует и российским реалиям, поскольку Россия — несмотря на многие оговорки — тоже к таким обществам относится.

Еще недавно, говорит Иллуз, мы говорили об идее «чистых отношений»; о том, что в любви люди стремятся к чистой связи, не обусловленной материальными, политическими и другими контекстами. Над этими «чистыми отношениями» необходимо работать при помощи специальных инструментов, которые нам предлагает терапия, self-help и так далее. Проект «чистых отношений» — проект производительный, в его рамках вы с партнером трудитесь над некоторым продуктом. Этот образ глубоко укоренен в идее продуктивного капитализма: существует контрактное партнерство, которое в долгосрочной перспективе производит нечто — в нашем случае эмоциональное удовлетворение.

Главный тезис Иллуз: все это закончилось. Закончилось вместе с производительным капитализмом, с переходом к экономике события, экономике ощущения. В ходе этого процесса полностью меняется и наше представление об отношениях. Отношения становятся событием, а не продуктом. Современный субъект стремится организовывать романтическую и интимную жизнь по принципу быть в нужное время в нужном месте с нужным набором компетенций, пережить ощущения и двигаться дальше. Поэтому самым главным навыком современного человека становится способность любые отношения заканчивать. Это касается не только романтических, а вообще любых отношений. Иллуз называет это разлюбливанием, раздруживанием, распартнериванием.

В своем анализе Иллуз очень интересно применяет классическую триаду exit, voice и loyalty, разработанную экономистом Альбертом Хиршманом. Лояльность — это когда терпишь наличные условия — свойственна патриархальным и авторитарным обществам; для более демократических обществ более характерна модальность голоса, когда люди озвучивают свои потребности и претензии. Голос и открытая коммуникация необходимы для поддержания продуктивных отношений. В этих терминах можно рассматривать распад СССР, которому предшествовало провозглашение гласности, как результат перехода от лояльности к голосу. Сама идея «гласности» заключалась в том, чтобы научиться озвучивать свои требования, претензии, пожелания. И в этом плане важную инструментальную роль сыграло массовое внедрение разных селф-хелп, пси- и коучиноговых подходов: идея «проговаривания» лежит в самой их основе. Антропологи и социологи, изучавшие этот период на постсоветском пространстве, говорят о том, что «шоковая терапия» рынка шла рука об руку с «шоковой терапией» субъекта этого рынка. Однако способность поддерживать модальности голоса или лояльности больше не делают нас успешными субъектами. Теперь важнее всего модальность выхода — искусства вовремя уйти в сторонку. Иллуз называет это «неотношениями»: контрактной формы чистых отношений больше нет, есть текучая форма обмена ресурсами, из которой каждый из участников в любой момент может выйти.

И здесь говорится крайне важная вещь: способность к выходу из любых отношений — это один из немногих способов утверждения своей автономности, суверенности, субъектности, который вообще доступен современному человеку. Мы способны повлиять на столь ничтожно малую долю обстоятельств и условий своей жизни, ощущение собственной значимости нам столь чуждо, что ситуация выхода, ситуация отказа от отношений — почти единственное, что позволяет нам формировать свою субъектность.

Иллуз раскрывает свои тезисы на материале интервью с людьми разного пола, возраста и сексуальной ориентации, которые рассказывают о своих любовных, романтических, брачных интимных историях. Из них складывается невеселое понимание того, как работает общество в целом. Это очень грустная, даже в чем-то страшная книга, где нет света в конце тоннеля. При этом стоит знать, что автор — человек убежденных левых взглядов, которая в других работах дает ясно понять, что без усиления институтов, которые бы поддерживали в обществе равенство, никаких интимных отношений, любовного счастья не будет. Когда мы полностью оголены и беззащитны перед рынком, мы не способны на долгосрочные отношения, сопереживание, взаимодействия с другими людьми.

Подзаголовок этой книги — «Вдохновляющее путешествие по многогранному миру любви». Это не академическая работа, которая систематизировала бы понятия в узком ключе, — это сложное поэтическое высказывание о том, что такое любовь. Сейчас выходит переиздание книги в виде двухтомника — и это еще один прекрасный повод о ней поговорить.

Мне нравится в этой книге все, но больше всего мне нравится одна из ее глав, которая называется «Многообразие любовного опыта». Эпштейн предлагает задуматься о том, насколько разные жанры бывают у любовной истории; мысль, казалось бы, банальная, но, мне кажется, она сейчас нам не вполне доступна и понятна, поскольку доминирующий язык рассуждения о переживаниях — язык терапевтического менеджмента. Мы рассуждаем об отношениях в ключе инвестирования, и нам сложно представить другие возможности. Эпштейн же просто, как волшебник из шляпы, вынимает одного кролика за другим: бывает любовь-анекдот — история на три строчки, абсурдная ситуация, над которой можно посмеяться. Бывает любовь-героический эпос: десять лет они друг друга ждали, боролись, встречались, и вот, наконец, что-нибудь произошло. Бывает любовь — греческая драма, где главную роль исполняет хор, бывает любовь-роман.

Мы вообще привыкли говорить о любви, используя слово «роман». Наше представление о том, как рассказывается нарратив любви, именно таков: должны быть драмы, жертвы, трагический элемент. Однако эта форма необязательна — глядя на эпштейновских кроликов, понимаешь, что свой опыт можно упаковать в очень разные формы и тем здорово обогатить свою жизнь. Если попробовать пересказать любовь-роман как любовь-анекдот, это может иметь целительный эффект, помочь увидеть ситуацию с другой точки, понять себя в качестве иного субъекта, начать новые отношения с другой точки.

Эпштейн замечательно пишет про эротическое, совсем иначе, чем пишут лучшие сексологи. Он опирается на христианскую теологию, делает множество аллюзий к религиозному опыту. Во всем, о чем он говорит в этой книге, важен Другой как главное условие существование твоего собственного опыта: если нет Другого, в тандеме с которым ты что-то переживаешь, ради которого ты что-то переживаешь, то жизнь бессмысленна. Тем самым «Любовь» — это очень гуманная книга, потому что она провозглашает абсолютную легитимность любовной боли и неудачи, включает их в орбиту человеческого опыта — необходимого опыта, а не сводит их к результатам неправильно устроенной психики человека, который бесконечно вляпывается в идиотские ситуации, потому что плохо отработал свои травмы.

Эпштейн предлагает совершенно иной ракурс: мы ориентированы на Другого, который находится где-то вне нашего мира. Он все время подчеркивает, что Другой — фантастическая, заколдованная вселенная и у нас очень мало шансов ее понять. Отсюда все наши боли и падения, которые происходят при попытке приблизиться к тому, что для нас непостижимо. И если приблизиться удается — это чудо из чудес (и каждый человек — это чудо).

Эпштейн — это свет в конце туннеля, который не может предложить Иллуз. Макс Вебер писал про то, что модернизация расколдовывает. Эпштейн же учит ультрасовременного тертого калача — горожанина поэтически и философски заколдовать свои чувства и окружающий мир. В этом плане это совершенно фантастическая книга, которую 14 февраля каждый должен открыть, налить шампанского и по ней погадать.

Если Эпштейн — просекко, то Лора Кипнис — соляная кислота. Это остроумная, очень веселая и злая книга, полная резких обобщений и спорных тезисов. Главный вопрос книги: как получилось, что «триумфом любви» стали отдельные домохозяйства и живущие в моногамии пары? Является ли брачная скука или принуждение к ней социально необходимыми? Кипнис ясно показывает, как и почему капитализму необходима моногамия, почему над всеми висит норматив верности до гроба, причем неважно в каких констелляциях. Наша культура, отмечает Кипнис, представляет из себя удивительный парадокс: она одновременно гиперсексуализирована, но при этом сохраняет пуританские корни.

Кипнис спрашивает: как получилось, что любовь превратилась в труд, в бесконечное эмоциональное производство, в домашний ГУЛАГ (по выражению автора)? Такая постановка вопроса делает книгу немного устаревшей, она написана до того, как мы перешли на Uber и Tinder, и поэтому видит отношения в той «производительной» перспективе, которая сегодня уже уходит на второй план. Однако истину своего момента она суммирует исчерпывающим образом.

Рассуждая о том, как риторика труда подчинила себе сферу романтического, Кипнис пишет: «Мы все знаем, что над хорошим браком надо трудиться, мы выучили катехизис высокотрудозатратной интимности. Трудиться, трудиться и трудиться! Учитывая всю тяжеловесность происходящего, в чем тогда разница между „на работе“ и „после работы“? Работа — дом, дом — работа, есть ли еще на свете места, где тебе необязательно заниматься производительным трудом? Моногамия превращается в тяжелую работу, желание становится предметом контракта, брак выгоден, как домашняя фабрика, где муж и жена привязаны цепями воспроизводства статус-кво. Неужели это и есть то, что мы называем „хорошие отношения“?»

Кипнис полемически вводит идею о том, что внебрачные отношения, то, что называют изменой, — это первичная форма восстания против эмоционального капитализма и капитализма в целом. Потому что если над браком надо работать, то в измене работать не нужно; измена — это забастовка, это санаторий, куда люди сбегают с фабрики.

Измена, остроумно показывает Кипнис, подрывает всю капиталистическую систему в первую очередь потому, что она опасна для управления временем, где моногамный субъект предсказуемым образом вписан в график с 9 до 6. Измена взламывает это расписание, сущностно необходимое любой производительной системе. Вспомним фильм «Осенний марафон», Бузыкина, который весь обвешан таймерами и часами. В чем его главная проблема? Не в том, что он мучился угрызениями совести, а в том, что он не смог организовать свое время — на том и погорел.

Книга называется «Против любви», но, конечно же, она не против любви, а против идеологии любви, то есть против мифов, которые делают людей послушными, конформными, готовыми смиряться с неравенствами. Она о том, что связанные браком и общей собственностью люди гораздо менее склонны к политическому и трудовому протесту. Кипнис так и пишет: «Любая социальная программа, основанная на невнятном тезисе типа „работа ради любви“ или „работа за любовь“, потребует свою силовую структуру, чтобы внедрять этот императив. Мы, несчастная масса разочарованных, нередко ищем свое счастье в звукоизолированном мире психотерапии. Целая индустрия, чье дорогостоящее существование обязано радостной идее о том, что амбивалентность или неуверенность в завтрашнем дне — это излечимое состояние. Что рост означает адаптацию к доминирующим жизненным условиям, что восстание — это невроз, слава Богу, излечимый». Этот взгляд на терапию исключительно как на форму внедрения конформизма тоже часть ее полемики, он заставляет задуматься — но все же он чрезмерно обобщающий.

Книга Марины Травковой, семейного терапевта с 15-летним опытом работы, очень удачно опровергает взгляд Кипнис на психотерапию как на инструмент идеологического насилия. То, что говорит Травкова, совершенно не противоречит Лоре Кипнис: главным условием измены, как мы ее понимаем, является брак — в данном случае брак в российском обществе, на материале которого написана книга. Измена становится событием в контексте патриархальных ценностей, гендерного неравенства и предельно нереалистичных ожиданий от брака. Она становится последствием косного отношения к себе и партнеру, результатом пребывания в том самом домашнем ГУЛАГе.

Для меня книга страшно интересна, потому что это не просто self-help, который говорит, как надо делать. Травкова помогает учитывать социальные контексты, исполняемые роли, а не только психологические особенности. Очень важно то, что она обращается ко всем субъектам, участвующим во внебрачных отношениях: к инициаторам измены, тем, кому изменили, и тем, кого принято называть «третьим». Она рассматривает всех этих людей как равных субъектов, каждый из которых ищет в этих отношениях не только психологического удовлетворения, но и социальной реализации. Речь в книге идет не просто о «ремонте» конкретных отношений, но о необходимости пересмотреть всю идею отношений, которые оказались в ситуации измены. Травкова не призывает быть конформистом, но, напротив, предлагает инструменты, с помощью которых можно пересмотреть социальный договор, саму идею моногамии, задаться вопросом о том, нужна ли она всем или только кому-то. Моногамия в этой оптике оказывается одним из возможных, для многих — желанным, но далеко не единственным способом существования.

В этом смысле текст пересекается с бестселлером Эстер Перель «Право на „лево“. Почему люди изменяют и можно ли избежать измен» (Эксмо, 2018). Марина проделывает работу американки Перель в российском контексте. Эта книга — про наше, русское, и хотя она про неверность, она также про любовь; про то, какие разные формы она принимает; про то, какими разными словами мы ее называем; про то, в каких удивительных местах мы ее ищем.

Если нет сил прочесть Иллуз, попробуйте Лори Эссиг — это менее фундаментальная работа, и читается она легче. Это очень американская книга — и по духу, и по специфике анализируемого материала. Эссиг пишет о том, как устроены отношения, любовь и рынок эмоций, ощущений и переживаний в США — и это само по себе любопытно, так как я думаю, что люди, которые не сталкивались с американской повседневностью, часто недооценивают удивительную патриархальность ее «любовного» извода. И заключается эта патриархальность не столько в гомофобии или гендерных стереотипах (хотя куда без них), сколько в представлении о том, что моногамный, материально обеспеченный брак — это решение всех проблем в жизни, это предел мечтаний. Поэтому поиск партнера становится подобен охоте на единорога, и когда он наконец находится, то кажется, будто самое главное дело в жизни решено и все, что теперь нужно делать, — это «работать над отношениями», чтобы не дай бог не потерять эту главную (и нередко единственную) опору в жизни.

Проблема в том, считает Эссиг, что это слияние романтического и материалистического очень глубоко институционализировано государством. Брак остается главным социальным лифтом, на брак «навешано» множество разных социальных статусов и привилегий, брак продолжает быть основной формой социального гражданства. В результате от любви ожидается, что она не только станет большим эмоциональным событием, но и конвертируется в материальные и социальные блага. Эссиг очень критически смотрит на этот подход, она говорит о том, что такая зацикленность на реализации «личного счастья» (желательно в денежном эквиваленте) деполитизирует людей, делает их слепыми по отношению к тем неравенствам, которые они пытаются компенсировать социальной мобильностью через брак — или острыми переживаниями от прыжков из одного любовного приключения в другое.