Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Варвара Степанова. Человек не может жить без чуда. Письма, поэтические опыты и записки художницы Варвары Степановой. М.: Ад Маргинем Пресс, 2023. Содержание. Фрагмент
В последнее время выходит на удивление много книг о втором авангарде — послереволюционном периоде, когда художники-радикалы не противопоставляли себя власти, но пытались сотрудничать с ней. «Ад Маргинем» выпустил первую монографию про Алексея Гана, написанную Александром Лаврентьевым, в V-A-C вышел четырехтомник Бориса Арватова, в «Издательстве Европейского университета в Санкт-Петербурге» — две книги Ивана Аксенова и одна Сергея Третьякова, в «Б. С. Г. -Пресс» — большой сборник его же стихов. Удачей была и переведенная «КоЛибри» монография Шенга Схейна «Авангардисты. Русская революция в искусстве 1917–1935» о взаимоотношениях Владимира Татлина и Казимира Малевича как центральных и показательных для всего движения. Список, разумеется, не полный.
Сложно сказать, отвечает ли этот издательский интерес каким-то внешним обстоятельствам времени; по ощущениям — нет. Но он дает возможность спокойно, дистанцированно и вдумчиво вглядываться в историю, делая из нее свои выводы. С учетом ранее скопившейся изданной литературы постепенно начинает вырисовываться цельная картина второго авангарда, хотя лакун по-прежнему достаточно. Например, не переиздавалась даже подшивка магистрального журнала «ЛЕФ / Новый ЛЕФ» (хотя сканы давно бытуют в сети). И вот — «Человек не может жить без чуда», дневники, статьи и эпистолярий Варвары Степановой. Дополненное переиздание неочевидной книги 1994 года отлично вписалось в контекст, по-своему собирая его вместе и позволяя почувствовать «то» время через личность художницы.
Очень удачной оказалась драматургия книги. В ней пять глав: дореволюционный период и начало романа с Александром Родченко; предконструктивистский период; начало конструктивизма; организация и короткая жизнь «Нового ЛЕФа»; с конца 1930-х и до смерти Степановой.
В первой главе отношения с Родченко раскрываются через переписку, выполненную двадцатилетней Варварой в ключе символистских стихотворений и прозаических фрагментов — наивных, содержащих эротические мотивы, стилистически сомнительных, но при этом показывающих определенную авторскую самобытность художественного мышления. Развод с первым мужем, некоторые бытовые обстоятельства, первоначальный художественный бэкграунд и восторженная любовь к Родченко, проходящая затем через всю книгу и жизнь Степановой, — вот что мы узнаем из такого введения. Впечатляет первый же представленный художественный артефакт — шелковая закладка для книги с нарисованным Иисусом (1912 г.).
Вторая глава начинается с заметок и футуристических стихотворений, написанных уже не как эпистолярий, но как литература, вместе с оформляющими рисунками вошедших затем в состав самодельных книг Степановой. Хотя эти стихи все еще не раскрывают в полной мере творческую личность художницы, в них виден радикальный отход от символизма, ничто о нем тут не напоминает. И тогда же формируется ее супрематический живописный стиль с «человечками».
Далее идет организационная часть. Интересно, что прямых отзывов на политические события здесь нет, хотя материалы в ней 1917–1921 годов. Степанова недавно пришла в искусство, но уже успела произойти первая потеря — дневники открываются обсуждением поминальной выставки Ольги Розановой (1886–1918). Круг авангардистов занят внутренними обсуждениями и спорами, которые выглядят наивно и забавно: очень живо описаны чудачества и выходки Малевича, продвигающего супрематическое мировосприятие. Хотя все это происходит уже в поле официоза, сложно отнестись к происходящему со всей серьезностью, а попытки дисциплинировать круг художников неизменно проваливаются, но дают творческие результаты. Так, в коллективных диспутах, в попытках молодежи противопоставить себя оппонентам из старшего поколения рождаются идеи и терминология конструктивизма. Новые художники полны энергии и оптимизма, а вот Малевич уже чувствует воздух несвободы в столице и в ноябре 1919 года уезжает подальше от власти в Витебск, покидая таким образом поле теоретического боя. По мнению Степановой, основным его оппонентом и победителем в это время был Родченко, которого она безудержно нахваливает в дневниках. Быстрым мгновением на фоне проносятся и исчезают имажинисты. Темным пятном в этой вдохновенной деятельности оказываются проблемы скромного быта.
Третья глава занимает немного места и посвящена диалогам, в которых вырабатывались идеи конструктивизма. Платформой для них стал Институт художественной культуры (ИНХУК). После черновика с организационной историей заведения идут стенограммы обсуждений, а затем — манифест конструктивизма (тоже по черновику). Но основная практика раскрывается в следующей главе.
Конструктивизм и круг «ЛЕФа» с их литературой факта сделали вроде бы радикальный поворот внутри авангарда. Если первый авангард был высвобождающим явлением, реализующимся через эстетику, то второй стал предлагать полный отказ от эстетики в сторону функциональности в производстве. Речь шла не об украшательстве, а о практической бытовой или производственной необходимости и разумности. Но поскольку занимались этим всем художники-мечтатели, на деле они создали оригинальный визуальный язык в дизайне, кое-где прижившийся и зачастую оставшийся без художественной яркости, а где-то отброшенный ходом времени и оставивший после себя затейливые картинки и образы чаяний из прошлого.
Рисование больше походило на инженерные рисунки, художественная колористика была исключена (впрочем, еще в супрематизме — в геометрии и моноцветах конструктивистов видно наследование ему). Началось проектирование предметов быта, создание текстильных работ, архитектуры, фотоколлажей, кинофильмов, театральных декораций, верстка, оформление плакатов (впрочем, последние три направления уже были хорошо освоены в авангарде).
Фотографии и книжный дизайн Родченко задают моду. Степанова отбрасывает супрематических человечков и реализуется как художник ткани, создатель одежды и декораций к «Смерти Тарелкина» Сухово-Кобылина. В 1925 году Родченко едет с художественной командировкой в Париж (единственный его выезд за границу, описанный в отдельно изданной тем же «Ад Маргинемом» книжечке писем). Перед этим у Степановой с Родченко рождается дочь. В кино встают во весь рост Сергей Эйзенштейн и Дзига Вертов, бурную писательскую деятельность разводит Сергей Третьяков, со своей теорией навязчиво врывается Осип Брик, по-своему движение воспринимает Алексей Ган — выпивоха и мастер книжной верстки, автор книги «Конструктивизм» (1922). Своим параллельным делом заняты ОПОЯЗ, какое-то время процветает ВХУТЕМАС.
Большую активность проявляет еще один представитель старшего поколения авангарда Василий Кандинский, но затем бесследно исчезает со страниц книги (в конце 1921 года уезжает в Берлин). Вообще, деятели старшего поколения описаны Степановой с большой дистанции, как устаревшие диковинки. Внешние оппоненты со стороны культуры привлекают ее внимание куда меньше и, похоже, творчески безразличны. И только узкий круг воспринимается ею как коллеги и единомышленники. Маяковский продолжает писать, но во многом сосредоточен на своей личной жизни с Бриками. Василий Каменский появляется только со своим «Степаном Разиным», что-то делает Николай Асеев. Театром заправляет Мейерхольд, «Ревизором» отмечается Терентьев. С 1923 по 1925 год выходит семь номеров толстого и очень насыщенного журнала «ЛЕФ». Всюду воодушевление, коллективный задор и радость творчества.
Отдельным корпусом в главе стоят дневники 1927—1928. Издательское предисловие к четвертой главе подмечает, что в них безусловная вера в будущее сменяется некоторыми сомнениями и осторожностью. В них — организационные вопросы вокруг журнала «Новый ЛЕФ». Дневники Степановой во многом сосредоточены на попытках анализа и фиксации положения сил внутри богемы, отдельных интригах и склоках (которых художница безуспешно пытается избегать), отслеживании личных тактик. Творческие вопросы встают уже не так живо, вместо них — психология окружающих деятелей. Выход Маяковского из журнала не воспринимается как что-то фатальное, идет диалог с Бриком о продолжении издательской работы. Факт выхода последнего номера тут еще не зафиксирован, дневник обрывается чуть раньше. Отдельно удивляет, что Степанова, давно будучи самостоятельной творческой единицей со своим стилем, продолжает восхищаться Родченко. Со сбивчивым восторгом она две страницы пересказывает его сомнительные наблюдения о театре кабуки, ни в чем не возражая и лишь сожалея, что не может передать его мнение еще подробнее. Отношения в близкой среде не со всеми, но довольно теплые — есть Сережа, Алешка, Володька (Третьяков, Ган, Маяковский).
Пятая глава не имеет предшествующего издательского комментария. Прошло десять лет. Перед нами предвоенный дневник Степановой. Основные поднимаемые вопросы: подбор фотографий Маяковского для изданий и выставок, оформление альбомных книг. Стиль дневника почти мертвеет, переходя в беглую перепись фактов. Вместо взаимодействия с творческим кругом — диалог с издательскими бюрократами, активно применяющими свою власть. Подробно Степанова описывает только особо выдающиеся случаи такого взаимодействия — например, когда издателям не понравилось, что Маяковский на фото лыс, и они решили пририсовать ему волосы. Или необходимость переделать рамку на обложке на последнем этапе работы. Какое-то оживление у Степановой вызвал вечер памяти Маяковского, где присутствовало много бывших друзей. Родченко, постоянно меняющий творческий вектор, оказывается плохо устроенным в жизни, материальные проблемы сохраняются.
Затем ненадолго следует возврат к началу 1930-х. Письма — переписка велась, когда супруги разлучались, и тут Родченко уехал в творческую командировку. Затем война. Супруги вновь не вместе, так что настала пора писем, документирующих эвакуационный быт и его лишения. «Перебираться надо срочно, так как конец месяца, надо получить карточки». Жалобы на отношение со стороны художественных властей — на фоне того, что ранние архивные материалы они крепко охраняют: «Живой человек должен быть ценнее сделанной им вещи».
Послевоенное время еще более пунктирно, в основном здесь обсуждение работы по оформлению книг, но есть сильные документы. Один из них — большое прошение в Союз художников о восстановлении в членстве больного пожилого Родченко, исключенного за формализм. Восстановили. Умер Сталин. Постепенно дочь подросла и тоже влилась в профессию. Степанова пережила Родченко на два года. Жена Третьякова упоминает, что «может быть, дождемся и Сережиного однотомника». Степанова болеет. Последнее ее письмо направлено дочери и посвящено советам по обработке фотографии для альбома Маяковского. Смерть...
В последние годы в отечественном прокате стали появляться сериалы-биографии об известных людях, проходящих жизненный путь из дореволюционной России в оттепель, через череду всех исторических событий: «Раневская» о Раневской (1896–1984) и «Вертинский» о Вертинском (1889–1957). Первый художественно слабоват, а второй великолепен и мощен, но в обоих можно наблюдать смену фона и лихое кручение колеса истории. Книга Варвары Степановой во многом напоминает такой сериал, и даже разбивка на главы близка к телевизионным эпизодам. Конечно, в ней есть много более локальных деталей, манифесты и некоторые статьи, стихи, но основное впечатление от книги исключительно схоже — хоть экранизируй (я не умею).
Самым драматичным моментом, конечно, оказывается переход из 1928 года в 1938-й. Если не знать реальный контекст, он вызывает полное недоумение, но растерянность остается и если знать его. Последний выпуск журнала «Новый ЛЕФ» вышел в декабре 1928 года. Борьба с формализмом усиливалась. В 1930-м покончил с собой Маяковский. Классической датой, символизирующей окончательное подчинение художественного процесса государству, обычно считается Первый съезд советских писателей 1934 года. Культ футуриста был установлен в 1935 году после резолюции Сталина: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Это решение сильно дезориентировало советский литературный официоз (Маяковского стали насаждать, как пастернак при Горбачеве) и дало возможность «формалистам» сохранять память о себе под сенью Маяковского, ставя его имя в заглавие собственных мемуаров и проч. Что не помешало в 1937—1938 году расстрелять Сергея Третьякова и Бенедикта Лифшица (и Алексея Гана в 1942-м) или выписать неосуществленный ордер на арест Василия Каменского. Тем не менее благодаря титулу Маяковского удавалось продолжать работать даже людям из следующих поколений — классическая история про Геннадия Айги, работавшего в музее Маяковского. Очень ярко эта линия просвечивается и в судьбе Степановой-Родченко.
Закрывают книгу краткие даты жизни и творчества Степановой. Из них видно, что не все вошло в книгу. Например, в конце 1930-х она вернулась к рисованию с серией пейзажей «Москва и Подмосковье» (их репродукций в книге тоже нет), очень интересных и самобытных. Но таких откинутых деталей немного.
В завершение и справедливости ради: книгу можно воспринимать не только в биографическом или историческом контексте, но и чисто в художественном — идеи второго футуризма в целом и конструктивизма в частности излагаются Степановой в виде манифестов, в виде собственных размышлений и на примере конкретных работ. Манифесты и практика конструктивизма показаны выпукло, само течение открывается в развитии: от истоков с подробным зарождением, периодом бури и натиска — и до завершения.