Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Мануэле Фьор. Икар. СПб.: Бумкнига, 2022. Перевод с итальянского Михаила Визеля
Итальянский комиксист и иллюстратор Мануэле Фьор знаком русскоязычным ценителям графических историй по роману «Пять тысяч километров в секунду», принесшему своему создателю несколько профильных наград.
О литературных предпочтениях Фьора красноречиво говорят книги, которые он иллюстрировал. Это итальянские издания булгаковских «Белой гвардии» и «Мастера и Маргариты», «Петербургских повестей» Гоголя, «Привет, Америка» и других вещей Балларда; здесь же стоит упомянуть Алессандро Барикко — автора, более чем известного в наших краях и наложившего ясный отпечаток на собственное творчество Мануэле Фьора. От Гоголя и Булгакова он перенял маниакальную тягу ко всему иррациональному, инфернальщине и фатализму; Баллард близок Фьору ловкой интеллектуальной игрой с неврозами масскульта; Барикко же родственен художнику средиземноморской простотой и даже простоватостью — впрочем, не лишенной лукавства.
Визуально же Фьор крайне разнообразен: от комикса к комиксу он меняет почерк, сохраняя верность только любимому материалу — гуаши. Но стиль его, пусть и визуально эклектичный, в основе своей остается неизменным — это одновременно нежный и грубый эротизм, акцентированный на мужской и женской телесности: ему ничего не стоит показать со всеми подробностями девушку, сидящую на унитазе, но сделать это так, чтобы фетишистская сценка наполнилась удивительно трогательными смыслами.
Мануэле Фьор / Бумкнига
Зачастую этот лиризм плоти и оказывается подлинным содержанием графических работ Фьора, при беглом прочтении кажущихся парадом непритязательных банальностей. Таков и впервые вышедший в 2006 году «Икар», графическая поэма с элементарным посланием, нарочито примитивным рисунком и чрезвычайно сложной реализацией — неспроста на Неаполитанском Комик-Коне его автор получил награду именно в номинации «Лучший художник».
«Икар» — сюрреалистическая мелодрама, в которой сплелись легенды о Минотавре и докторе Фаусте. Подобно Дедалу, соорудившему лабиринт, полный ложных ходов и оптических иллюзий, Фьор создает хитроустроенный нарратив, в котором читателю приходится бродить между сюжетными пластами, разбросанными в пространстве и времени.
Мануэле Фьор / Бумкнига
На Крите гениальный Дедал впал в немилость и пытается вместе с сыном покинуть остров, улетев в далекие Афины. Тем временем в нуаровом Риме наших дней архитектор Фаусто заточает себя в лабиринт безумия, из которого его пытается вызволить возлюбленная. Эти линии пересекаются и расходятся, образуя единую историю о мире, в котором трагически сталкиваются гениальность и помешательство, прекрасное и невыносимо уродливое. Ну а спасением в этом хаосе может быть только любовь — мысль, мягко говоря, нехитрая.
Отправной точкой «Икара» служит эпиграф из Гёте, который в переводе Холодковского звучит так:
Ах, две души живут в больной груди моей,
Друг другу чуждые, — и жаждут разделенья!
Из них одной мила земля —
И здесь ей любо, в этом мире,
Другой — небесные поля,
Где тени предков там, в эфире.
Мануэле Фьор / Бумкнига
Известный монолог Фауста здесь кокетливо обрывается на самом интересном месте, ведь дальше содержится ключ к тому, что сподвигло художника свести воедино две истории, сходство которых не так уж очевидно. Ключ скрывается несколькими строками ниже: «О, как бы я плащу волшебному был рад, / Чтоб улететь на нем к неведомому миру!» (В скобках напомню: в конце третьего акта второй части трагедии эти слова преломятся в истории Эвфориона, сына Фауста и Елены, который вознесется к небесам, чтобы рухнуть под стенания хора: «Ikarus! Ikarus! / Jammer genug».)
Но «Икар» Фьора интересен не этой литературной эквилибристикой, которую еще и не всякий считает, а тем, как художник сместил акценты в двух классических сюжетах о бремени гениальности. Дедал и Фауст в его изложении — лишь одержимые технари, начисто лишенные эмоциональной глубины. Байронический образ Икара/Эвфориона низводится до недалекого юноши, переживающего пубертат; Дедал грезит об Афинах, где у женщин «волосы волной, высокая грудь», а его итало-германский коллега и вовсе подобен взбесившейся машине по поиску первооснов мировой гармонии — в своем бреду он больше напоминает одержимого ферматиста или кулибина, трудящегося не покладая рук над perpetuum mobile. Даже Мефистофель здесь не может произнести ничего осмысленнее затертой до дыр реплики про силу, что вечно желает зла и совершает благо.
Мануэле Фьор / Бумкнига
Единственными действительно активными персонажами «Икара» стали две женщины: печальная Сильвия и ведьма Марта. Это в них заложены подлинное чувство и подлинное знание, пока героические мужчины бродят в лабиринтах своих фантазий — интеллектуального и плотского характера. Если Фьор хотел выступить с антипатриархатным заявлением, то получилось оно, конечно, наивным и совсем немного сексистским — все-таки гётевская Ewig-Weibliche, Вечная женственность, может быть вмонтирована в современность лишь с оглушительным скрипом.
Совсем другое дело — визуальная составляющая поэмы. В «Икаре» Фьор ограничивает себя минималистичной палитрой, используя только черный, белый и красный и извлекая из них максимум выразительности. Подобные ограничения редко приносят ценные плоды, скажем, в прозе или поэзии, но визуально-нарративные искусства они лишь облагораживают.
Мануэле Фьор / Бумкнига
Так, один из самых захватывающих элементов повествования в «Икаре» — nevus flammeus («винное пятно») на щеке главной героини: физическая особенность отдельного человека становится фундаментом целой вселенной, связующим звеном между настоящим и прошлым, расползающимся по ста сорока страницам поэмы.
В целом же энергичная рисовка подкрепляет все ту же грубую нежность: Фьор непрерывно сталкивает жесткие и мягкие линии, цветовые поля и орнамент, жестокую карикатурность и легкую интимность. Именно на визуальном уровне художник по-настоящему реализует сюрреалистическое (в самом подлинном смысле слова) начало своего творения, вынуждая невольно вспоминать о киноклассике жанра в разбросе от «Орфической трилогии» Кокто до линчевского «Малхолланд-драйв». Это впечатление подкрепляет организация повествования, построенного по принципу ленты Мебиуса — прием затасканный, но все равно весьма эффектный при умелом обращении; его неуютную притягательность читатель, поверьте, заметит с первых же страниц.
Мануэле Фьор / Бумкнига
Да, Фьора хочется упрекнуть в том, что элементарную идею он поместил в чрезмерно сложную форму, но этот явный недостаток компенсируют чистая красота и поэзия, пусть и замешенные на поп-метафизике и фолк-психоанализе. К сожалению, совсем скоро подобной продукции в наших магазинах станет меньше, а в условиях типографского кризиса производство и распространение комиксов в России само по себе станет сюрреалистической мелодрамой.
Обязательно подумайте на досуге о том, почему так вышло.